Адриан Авигдор переводил взгляд с одного изображения Маги на другое, и ему казалось, что он прижимается обнаженной кожей к живой плоти, что он наслаждается чужой молодостью, впитывает ее в себя, упивается ею. Авигдор вдруг понял, что ему хочется забрать все полотна, и это ему, который всегда славился своей невозмутимостью, с холодным спокойствием оценивая любую работу. Дилер поймал себя на том, что готов броситься навзничь и кататься по этим картинам, ударяя каблуками от возбуждения. Эта девушка изображена так, что он мог бы взять ее в любую минуту. Маги на полотне возбуждала его намного сильнее, чем Маги из плоти и крови.

Наконец Авигдор заставил себя оторваться от семи больших полотен с изображением Маги и взглянуть на остальные. И ему почудилось, что он лежит под открытым небом в высокой траве, блаженствующий, невинный, свободный, как язычник, и покоряется только потоку своих ощущений. Словно молодой пес в поисках заветной косточки, он перебегал от одного полотна к другому, не в силах смотреть на каждое из них дольше, чем несколько секунд, потому что его тут же манило следующее, которое он видел уголком глаза.

Кейт наблюдала за ним, и в ее душе зарождалось ощущение победы. Да, она не сомневалась в гениальности Мистраля, но все-таки ей очень хотелось услышать мнение Авигдора. Он был, по мнению многих, самым авангардным из всех дилеров. Всего за один год его новая галерея на улице Сены создала имя нескольким художникам, о которых никто раньше не слышал, и, разумеется, отличный рынок.

Кейт повернулась спиной к этим вопиющим ню. Было что-то такое в этих картинах, что внушало ей отвращение, вызывало тошноту. Но остальные работы! Они потрясли ее. Более ранние полотна Мистраля, висевшие на стенах, как и те две, что она купила, блекли в сравнении с той энергией, с тем взрывом жизненных сил, которыми были пропитаны новые работы. Вот одинокая огромная циния с двойным ореолом плотных розовых лепестков на фоне неба, впитавшая в себя красоту всех цветов. Рядом с ней на огромном холсте изображен уголок студии, где от каждого предмета исходит такая жизненная сила, что картина кажется таинственной, живущей по собственным законам, выходит за рамки полотна. Кейт почувствовала, что у нее закружилась голова, эмоции переполняли ее.

— Итак? — Кейт обратилась к Авигдору по-английски, так как он отлично говорил на этом языке. А для нее английский всегда оставался языком деловых переговоров. Ведь она привела сюда Авигдора исключительно в целях бизнеса.

— Я у вас в долгу, моя дорогая, — еле слышно отозвался Авигдор, как будто во сне отворачиваясь от изображения Маги на зеленых подушках.

— Адриан, будьте внимательны. — Кейт подошла к нему ближе и щелкнула пальцами перед его носом. — Я понимаю, что вы чувствуете, но вы здесь не для того, чтобы просто глазеть.

— Господи, Кейт, у меня подгибаются колени, глаза вылезают из орбит. У меня такое ощущение, будто меня ударила молния. Дайте мне время прийти в себя, я чувствую запах грозы. — На лице Авигдора снова появилась широкая улыбка добродушного крестьянина.

— Так вы согласны со мной? — Кейт не собиралась отступать.

— Вне всякого сомнения.

— Как насчет выставки одного художника? Вы говорили, что у вас все расписано и вы не сможете выставить его картины. Что вы скажете теперь?

— Полагаю, я только что открыл новый месяц в 1926 году. Мы можем назвать его октябрем.

— Вы собираетесь открыть этой выставкой сезон? — Брови Кейт взлетели вверх.

— Естественно, — ответил Авигдор с простотой преуспевающего крестьянина, обсуждающего цены на свеклу.

— Естественно, — эхом повторила за ним Кейт, еле дыша от грандиозности собственной победы.

Она стала покупать картины у Авигдора сразу же после открытия его галереи, и ее уверенность в его прозорливости росла по мере того, как она наблюдала за тем, как Адриан движется от одного открытия к другому. И теперь, увидев с какой быстротой и решимостью он действует, Кейт поняла его лучше, чем понимала раньше.

Насколько верно она все рассчитала, когда решилась привести Авигдора в мастерскую Мистраля, не дав Жюльену шанса заявить, что он не желает его видеть у себя. Авигдор, как и все дилеры, обычно сначала покупал картины и только потом выставлял их. Разница между ценой, уплаченной художнику, и деньгами, полученными от покупателя, составляла как раз ту сумму, которую дилер мог выручить или потерять.

Кейт понимала, что Авигдор заплатит Мистралю намного меньше того, что намерен получить сам, хотя отдавала должное его честности, но ее это вполне устраивало. Если художник может контролировать дилера, то никакие патронессы ему не нужны, рассуждала Кейт. Но когда придет время и цены на картины Мистраля взлетят вверх, а это произойдет очень скоро, она намеревалась стать его агентом.

Кейт и Авигдор стояли в тишине, словно заговорщики, но они уже относились друг к другу с подозрением, каждый ждал, пока заговорит другой. Авигдор первым нарушил молчание:

— Мне лучше пойти и поговорить с ним.

— О, нет, Адриан.

— Но, моя дорогая Кейт, пусть у вашего этого Мистраля аллергия на разговоры о деньгах, как вы меня предупреждали, но, пока он не подпишет со мной эксклюзивный контракт, нам не о чем будет разговаривать.

— Адриан, поверьте мне. Сегодня неподходящий день, чтобы упоминать о контракте. Сейчас вы должны сказать ему только о том, что через три месяца вы намерены организовать его персональную выставку. Ведь пока я ни в чем не ошиблась, вы согласны?

— Кейт, я ничего не могу обещать этому человеку, пока не буду на сто процентов уверен, что он не подведет меня и не обратится в другую галерею, — Авигдор говорил твердо, как владелец выставленного на продажу племенного быка.

— Я вам гарантирую это.

— И вы серьезно полагаете, что я удовлетворюсь вашим обещанием? Вы так уверены, что говорите со мной вместо него?

— Поверьте мне на слово, — спокойно, но твердо стояла на своем Кейт.

Адриан некоторое время молча рассматривал ее. Он ею восхищался. Кейт обладала безупречным, утонченным вкусом, удивительным для человека непосвященного. Неужели высокомерный, нетерпеливый, грубый гигант Мистраль находился под ее влиянием? Ничто не указывало на это, и все же, все же… Адриан не мог усомниться в словах Кейт, когда она говорила с такой уверенностью, с такой ясной, твердой определенностью. Пожалуй, он должен рискнуть. Тот же инстинкт, который подсказал Авигдору открыть сезон персональной выставкой картин художника, с которым он познакомился меньше часа назад, говорил ему теперь, что он не подберется к Мистралю, минуя Кейт. Авигдор кивнул головой в знак согласия и направился к двери, ведущей в сад.

— Мне сказать ему о выставке, Кейт, или это сделаете вы?

— Адриан! Разумеется, он должен услышать такую новость от вас. Это ваше решение, ваша галерея. — Губы Кейт сложились в усмешку.

О да, подумал Авигдор, она очень умна. Холодок пробежал у него по спине. Понятно, почему его никогда не тянуло к ней как к женщине. Он не любил женщин таких же умных, как и он сам. Или более умных.

Адриану Авигдору исполнилось двадцать восемь, когда он познакомился с Жюльеном Мистралем, но он мог бы совершенно искренне сказать, что всю жизнь готовился к тому моменту, когда его решение изменит жизнь художника.

Его семья много веков занималась продажей антиквариата.

— Мы, — говаривал его отец, величественным жестом обводя роскошный магазин на набережной Вольтера, — продавали им антиквариат еще тогда, когда они не построили собор Парижской Богоматери.

Под этим «мы» он подразумевал Авигдоров-евреев, а местоимение «они» относилось ко всем остальным жителям Франции. Адриан, любивший своего отца и подсмеивавшийся над ним, гадал, почему тот попросту не сказал, что Авигдоры продавали старинные вещи фараонам, когда те еще не помышляли о строительстве пирамид.

Ребенком Адриан ездил с отцом по стране в поисках предметов старины. Очень быстро он понял, насколько по-разному размышляют те, кто покупает антиквариат для перепродажи, и те, кто приобретает его для себя. Адриану было только восемь, а он уже с легкостью мог представить, за какую цену уйдет пара кубков, если покупатель только посмотрит на них сквозь витрину магазина и захочет их купить. К десяти годам он сразу указывал на инкрустированную шкатулку или чайник, которые никто никогда не купит. Да, ими будут любоваться, восхищаться, брать в руки, торговаться в течение четверти часа, но эти предметы так и не покинут стен магазина. Из двух дюжин фарфоровых лиможских чайных чашек его рука сама выбирала ту единственную, на которой был скол у самого основания.