Тедди не спеша потягивала скотч, который теперь сохранит навсегда для нее вкус опасности, и спокойно выдерживала взгляд Мелвина. Он повзрослел, но это его не испортило. Алленберг по-прежнему напоминал птицу своим крючковатым носом и круглыми очками, но его большие глаза светились умом и энергией, излучая очарование. Его лицо не должно измениться с годами, время лишь подчеркнет его форму, твердый подбородок, широкий лоб, шапку густых волос. Ей никогда не забыть его рот, впервые поцеловавший ее.

— Полагаю… — начала Тедди, и в уголках ее губ затрепетала легкая улыбка, подсказывающая Мелвину, что она готова простить его. Потом Тедди замолчала, пораженная неожиданным воспоминанием. — А я собиралась при следующей нашей встрече пригласить тебя на выпускной бал. Но ты не позвонил мне, а я была слишком гордой, чтобы звонить самой.

— А как насчет легиона парней, с которыми ты встречалась?

— Я решила не приглашать никого из них, поэтому просто туда не пошла. Я пропустила свой выпускной бал, — печально солгала Тедди.

Мелвин резко поднялся, пересел к ней на диван, крепко обнял и поцеловал в губы.

— Мой дорогой Рыжик, моя бедная детка, мне так жаль… Мне следовало позвонить тебе, но что я мог тебе сказать? Я ничего бы не сумел объяснить тебе, не нашел бы нужных слов… — Он нежно вытер ее губную помаду носовым платком и снова поцеловал ее. Тедди он казался надежным, его губы были такими знакомыми. Ее столько раз целовали за те три года, что она провела в колледже, но эмоциональная память сохранила прикосновение Мелвина, его вкус и тепло. Он тоже изменился, с радостью поняла Тедди. Мелвин стал мужчиной и целовал ее как мужчина, а не как мальчик. Тедди скинула туфли и легла на диван, она не закрывала глаз и смотрела на розовые отблески сумерек на потолке. Она с наслаждением вздохнула и позволила Мелвину убрать волосы с шеи и целовать за ушами. Они раньше никогда не целовались сидя, и она намеренно увернулась и совершенно по-детски потерлась носом о нос Мелвина.

— Мир? — с тревогой спросил он.

— Я тебя прощаю. Но только ради прошлого, — проворковала Тедди.

Руки Мелвина пробежали по ее жакету, туго стянутому в талии.

— Все эти пуговицы, — пожаловался он, принимаясь аккуратно их расстегивать, — между мной и моей девочкой.

Это всегда становилось для Тедди сигналом тревоги, но сейчас она даже не пошевелилась, зная, что блузка защищает ее еще одним двойным рядом из мелких пуговичек, обтянутых тафтой. И скоро она уже лежала на диване в изящной блузке и новой юбке, паря в невесомости, взлетая и падая под натиском страстных поцелуев Мелвина. Неожиданность этого шквала, налетевшего без предупреждения, без флирта, без игры, без всякой прелюдии, осознание того, что они в доме одни, что вокруг нет еще десятка целующихся парочек, как это бывало на студенческих вечеринках, встревожили ее на мгновение, но Тедди взглянула в лицо Мелвина и успокоилась. Он снял очки и казался таким милым, таким привычным, что она отдалась его ласкам, ощущая свое превосходство, как чувствовала его всегда, когда целующий ее мужчина возбуждался все больше и больше, а его сердце билось все чаще. Но тут Мелвин повел себя совершенно иначе, чем предусматривала схема, отработанная за три года. Он поднял ее на руки и отнес в маленькую спальню, дверь в которую Тедди попросту не заметила.

— Мелвин! — запротестовала она, отбиваясь. — Прекрати немедленно! Что ты придумал? Я никогда не ложусь на постель с мальчиками!

— Все когда-нибудь бывает впервые, и я не мальчик, — отозвался он. Его голос звучал приглушенно, но твердо. Тедди попыталась отпихнуть его и встать, но он оказался намного сильнее. И потом Мелвин продолжал целовать ее: пальцы, подбородок, волосы, глаза горели как в огне от этих легких поцелуев. Ее проверенная годами стальная стена, за которую не удавалось проникнуть ни одному мужчине, рухнула.

«Этого просто не может быть», — думала она, пока Мелвин снимал с нее блузку, расстегивал пояс юбки и стягивал ее вниз. Его теплые пальцы расстегнули плотный бюстгальтер и освободили грудь, а Тедди все еще не верила в происходящее. Но когда его губы коснулись сосков, которых никогда никто еще не касался, даря потрясающее наслаждение, Тедди наконец поверила в то, что это происходит на самом деле. А потом Мелвин Алленберг вдруг оказался обнаженным, он прижимался к ее наготе. Она знала, что сейчас произойдет, и оказалась готова. Лежа, они идеально подходили друг другу, словно были одного роста. Мелвин действовал очень медленно, дрожа от необходимости сдерживать себя, он был изощренно терпеливым, но неумолимым. Он взял ее постепенно, всю целиком, не дав ей возможности ускользнуть, не оставив никаких секретов. Она лежала рядом с ним, освобожденная от груза сурового целомудрия, счастливая и благодарная.

Жюльен Мистраль стоял на трамплине, приготовившись нырнуть. Его мощное, загорелое тело прикрывала только узенькая полоска эластичных плавок. Этот фасон мужчины в Европе носили только пятый сезон. Ему исполнилось пятьдесят два, но пропорции подошли бы скорее тридцатилетнему мужчине. У него были крепкие, мускулистые ноги человека, проведшего многие годы, стоя перед мольбертом или расхаживая по мастерской, хорошо развитые мышцы рук и спины, потому что он привык к физическому труду.

Вид важничающего аристократа, присущий Мистралю еще в молодые годы, ничуть не изменился. Он всегда высоко держал голову, но теперь это не считали высокомерием, а говорили о взгляде гения, устремленном в далекие миры. Вокруг глаз появились морщины, резче обозначились носогубные складки, но ярко-синие глаза не потускнели. Мистраль коротко стриг густые рыжие волосы, на висках они поседели и оттенком напоминали песок. Рот ничуть не изменился, он был таким же суровым, бескомпромиссным, властным. У Мистраля было лицо вождя.

Он замер на мгновение, перед тем как нырнуть в бассейн. Нахмурившись, Мистраль как будто забыл о манящей воде в этот жаркий сентябрьский день 1952 года. Он прислушивался к звукам вокруг. Райское гудение пчел, некогда окружавшее «Турелло», давно исчезло.

Теперь новые звуки наполнили воздух Прованса. По дороге в Апт, расположенной в полумиле от «Турелло», взад и вперед сновали автомобили. На отдаленном поле, где некогда трудились наемные работники, гудел трактор. Время от времени над головой проносился самолет из Парижа в Ниццу или обратно. Из-за забора донесся резкий звук захлопнувшейся дверцы нового «Ситроена» Кейт, потом взревел мотор, и машина, визжа на поворотах, понеслась прочь. Как всегда его жена в последнюю минуту вспомнила, что не хватает какой-то мелочи для сегодняшнего званого ужина. Мистраль, поглощенный какофонией звуков, нарушавших мирную тишину сельской местности, не услышал легких шагов по трамплину.

— Папа! — взвизгнул детский голосок у него за спиной.

— Черт! — выругался Мистраль, подскочил на месте, поскользнулся, потерял равновесие и рухнул в бассейн.

Кейт Мистраль вернулась во Францию сразу после войны и через три месяца обнаружила, что снова беременна. За время их брака с Мистралем у нее было несколько выкидышей, но Жюльена это не слишком расстраивало. Он никогда не хотел ребенка, как хотят этого другие мужчины. Если бы он нашел время подумать над этим вопросом, то наверняка сказал бы, что дети вечно мешают, на них уходит масса времени, они не оправдывают возложенных на них надежд и непростительно своевольно вмешиваются в жизнь родителей.

Мистраль постарался загнать поглубже тревогу из-за поздней беременности Кейт, наступившей в сорок три года. Он хотел, чтобы ее внимание как можно быстрее снова вернулось к ферме. Он не собирался снова погружаться в пучину повседневных забот. Ведь когда Кейт прибыла весной 1945 года с двумя чемоданами, набитыми всякой всячиной, забытой французами во время войны, он вздохнул с облегчением. Ему больше всего на свете хотелось уходить в мастерскую на рассвете и не выходить оттуда до ужина, забыв о мучительных для него проблемах ежедневного существования. Обычно мужчины хотят, чтобы у них был сын, который продолжит их род. Таким образом они пытаются доказать самим себе, что существовали и оставили след на этой земле. Жюльен Мистраль знал, что он бессмертен и что его сын никоим образом не изменит то место, которое он занимал в истории живописи.