После краха на бирже в 1929 году Кейт больше не была богатой. Ей еще крупно повезло, что она истратила значительную сумму на покупку фермы «Турелло». Это оказалось очень хорошим вложением денег. Ее муж, которому она преподнесла ферму как свое приданое, даже не подозревал, что они вновь богатеют день ото дня. Поля вокруг дома были засажены плодовыми деревьями и овощами, собранный урожай отправлялся в Апт для продажи. У них были великолепные свиньи, куры, утки, несколько лошадей, новейшая сельскохозяйственная техника и сноровистые работники. Как только рядом появлялся свободный участок, выставленный на продажу, Кейт сразу же его покупала. Одна только ферма давала достаточно дохода для вполне комфортного существования, с удовлетворением думала Кейт, когда снова и снова подсчитывала все возрастающие суммы от продажи картин, которые она хранила в банке в Авиньоне. Счет в банке был, разумеется, открыт на имя Мистраля.

Финансовые способности Кейт во многих смыслах компенсировали отсутствие душевной близости между супругами. Мистраль редко говорил с ней о своей работе и ни разу не попросил жену позировать. Мистраль почти никогда не приглашал ее в свою мастерскую. И все же Кейт прославилась как гостеприимная хозяйка. Дом она обустроила с максимальным комфортом, и знакомые Кейт и Мистраля проводили в «Турелло» выходные.

Когда игроки в шары собирались на площадке у кафе, Мистраль почти ежедневно присоединялся к ним после того, как заканчивал работать. Домой он возвращался поздно. Зимой, когда для игры становилось слишком холодно, он работал целый день и рано ложился спать, буквально падая в постель, как изнуренный фермер. Но все же Кейт принадлежало его тело, всегда ненасытное, изголодавшееся. Мистраль удовлетворял себя, но Кейт этого хватало, чтобы достичь оргазма, потому что она существовала в постоянном возбуждении, вызванном близостью мужа. Стоило ему только прошептать: «Терпение, Кейт, терпение», и она была готова принять его.

Сидя в одиночестве в гостиной, когда Жюльен уходил спать, Кейт понимала, что Мистраль был для нее наркотиком. Но она ни о чем не жалела, не вспоминала с грустью о светской жизни, от которой отказалась ради него. Кейт знала: то немногое, что остается у Жюльена Мистраля, помимо его творчества, безраздельно принадлежит ей. Она улыбалась в темноте, защищенная толстыми стенами «Турелло», а за окном летели осенние листья, и тяжелая красная луна низко висела над замерзшими пустыми полями и голыми виноградниками.

Кейт не интересовалась гражданской войной в Испании, считая ее сугубо внутренним делом этой страны. Так она пыталась сохранить душевное равновесие, потому что в отличие от Жюльена читала газеты. В сентябре 1938 года было подписано соглашение в Мюнхене, и миллионы французов, англичан и немцев вздохнули с облегчением, уверенные, что войны не будет.

Летом 1939 года Кейт, не видевшая свою семью два года, отправилась в Нью-Йорк. Город предавался безудержному веселью в связи с открывшейся ярмаркой «Мир будущего».

За два месяца до этого Гитлер оккупировал Чехословакию, но каждый день по другую сторону океана двадцать восемь тысяч человек, для которых это событие не имело большого значения, выстаивали в очереди, чтобы взглянуть на весьма убедительный мир 1960 года, предложенный им компанией «Дженерал моторс». С точки зрения организаторов, должна была наступить такая эра, когда автомобили на дизельном топливе будут стоить не больше двухсот долларов и понесутся по безопасным хайвеям; изобретут лекарство от рака; федеральные законы будут защищать каждый лес, каждое озеро и каждую долину; каждый человек будет уходить в отпуск на два месяца в году, а у женщин и в семьдесят пять лет будет великолепная кожа.

— Кейт, ты должна немедленно вернуться домой, — заявил Максимилиан Вудсон Браунинг, любимый дядюшка Кейт, который до выхода на пенсию сделал карьеру как профессиональный дипломат. — В Европе оставаться опасно.

— Дядя Макс, откуда такой пессимизм? А как же Мюнхенский договор? Ведь Гитлер получил то, чего хотел. Он же не может повести себя как идиот и начать воевать с Францией. У нас есть линия Мажино, а солдаты Гитлера — это всего лишь плохо одетый и плохо вооруженный сброд. Это всем известно. У Германии нет оружия, даже форму шьют не из натуральной шерсти.

— Это все пропаганда, моя дорогая. Не верь тому, — что слышишь.

— Какая глупость! Зачем французским газетам и радио заниматься пропагандой? Разве они не свободны?

— Кейт, ситуация очень тревожная. Я считаю — и многие разделяют мою точку зрения, — что Гитлер обязательно постарается захватить остальные европейские страны. Это всего лишь вопрос времени. Если начнется война, ты можешь оказаться в ловушке.

— Но, дядя Макс, никто не хочет воевать, война никому не нужна. Ты сгущаешь краски.

— Кейт, ты невероятно поглупела!

Услышав такое от человека, которого она всегда любила и которым восхищалась, Кейт призадумалась. В конце концов дядя настолько убедил ее, что она немедленно написала письмо Жюльену, прося его приехать в Штаты.

Получив первое письмо от жены, Мистраль отложил его в сторону не читая. Опять какие-нибудь бабьи глупости. Зачем она только тратилась на марку? Он был очень занят, работая над серией, посвященной оливковым деревьям. В такое время Мистраль всегда старался защитить свои мысли от вмешательства извне. Ничто не должно помешать медленному вызреванию замысла. Второе и третье письма, полученные вскоре, Мистраль прочитал и немедленно ответил — в весьма неприятных выражениях, — что крестьяне в Провансе не верят, что будет война. У Гитлера кишка тонка, чтобы сразиться с французской армией. Или родственники Кейт не знают, что англичане, впервые в истории, наконец сумели что-то сделать хорошо?

Получив письмо мужа, Кейт принялась искать ферму к северу от Дэнбери, где Мистраль был бы счастлив. Она не сомневалась, что в случае ухудшения обстановки Мистраль поймет, что она была права, как это всегда бывало. Зная Жюльена, Кейт понимала, что просто необходимо найти удобную мастерскую, чтобы заставить его переехать. Тогда он последует за ней, пусть и неохотно, сопротивляясь до последнего. Как только мастерская будет готова, Кейт вернется во Францию и увезет Мистраля.

Первого сентября 1939 года немецкие войска вошли в Польшу, а два дня спустя Великобритания и Франция, связанные договором, неохотно объявили войну Германии.

Жюльен Мистраль мог бы, если бы хотел, уехать из страны, как сделали это тысячи французов. Но он только что начал серию картин под общим названием «Оливы». Воздух изменился, стал прозрачным, насыщенно-золотистым, что означало конец лета. Подул его любимый леденящий ветер-мистраль, унося листву с оливковых деревьев, и Жюльен не желал думать ни о чем, кроме своей работы. Он не мог уехать из Фелиса, словно женщина, у которой начались роды.

Всю зиму в своей мастерской Мистраль писал летние оливы, эти странные мифические деревья-гермафродиты со старыми узловатыми мужественными стволами, почти уродливыми, над которыми возносились к небу изящные женственные ветки и листья, серебристо-зеленые, ведущие извечный диалог с солнцем.

Мистраль иногда приходил в кафе, и там было спокойно. После поражения Польши все сошлись во мнении, что должен найтись какой-нибудь способ побыстрее покончить с этой «странной войной». Но пока Мистраль писал свои оливковые деревья, немцы отдохнули, собрались с силами и атаковали Европу. Семнадцатого июня 1940 года старый маршал Петен, ставший премьер-министром Франции, попросил о перемирии, о передышке, о прекращении огня или попросту сдался — оценка его поступка зависела от политических взглядов говорившего. Но в любом случае ловушка захлопнулась.

«Почему именно теперь? — в ярости спрашивал себя Мистраль, кляня собственную неудачливость. — Почему сейчас, когда мне так много надо сделать? Почему сейчас, когда у меня нет ни секунды свободной, когда я пишу лучше, чем раньше? Зачем меня прервали, почему мне помешали? А что будет, если я перестану получать краски из Парижа? Ведь в Авиньоне до сих пор нет приличного магазина! А откуда, черт побери их всех, я буду брать новые холсты?»