– Какими бы тонкими я их ни делал, все равно у них всегда получаются две стороны.

Уоррену необходимо было отыскать вторую сторону блинов, замешанных Гектором Куинтаной. К сожалению, самой подходящей персоной, к которой приходится обращаться при подобных обстоятельствах, является обвинитель. Им была помощник окружного прокурора Нэнси Гудпастер, та самая, которой четыре года назад Уоррен солгал насчет прежних судимостей Верджила Фрира.

Когда он поднялся на седьмой этаж и вошел в лишенный окон 299-й окружной суд, судья Лу Паркер объявляла официальный список защитников и заседателей.

– В суде запрещается разговаривать, – сказала она крайне раздраженным голосом, обращаясь к кучке женщин в последних рядах.

Уоррен поймал взгляд Нэнси Гудпастер и прошел вместе с нею в ее холодный маленький офис, располагавшийся рядом с кабинетом судьи Паркер. Все помещение было завалено папками с делами и распечатками последних компьютерных данных. На столе было чисто, и Уоррен заметил там фотографию седовласой пары – родителей Гудпастер, как он заключил. Улыбки стариков гордо сияли, обращенные к четырехтомному “Техасскому справочнику прокурора”.

– Похоже, судья сегодня не в настроении, – сказал Уоррен.

Усевшись за стол в вертящееся кресло с металлической спинкой, Гудпастер спокойно смотрела на адвоката:

– Судья в том настроении, в каком она бывает всегда. Все мы привыкли к этому.

В ее словах слышалась непроизнесенная кода: а если ты не дурак, то и ты к этому привыкнешь.

– Она отлично справляется со своим делом, – добавила Гудпастер с интонацией, которую Уоррен воспринял, как сдержанную нотку извинения. – Мы в нашем двести девяносто девятом идем в правильном направлении. – И снова она будто сказала: да и тебе лучше бы идти в ногу с нами.

Когда Нэнси Гудпастер только что окончила юридическую школу, когда пропустила в досье Верджила Фрира документ о его прежних судимостях, она выглядела добродушной и немножко суетливой. Когда бы Уоррен ни разговаривал с нею, она вечно теребила ноготь большого пальца, и серьезная атмосфера беседы, которую она обычно предлагала Уоррену, воспринималась им как знак ее тайной признательности за то, что ее, как юриста, воспринимают всерьез. Теперь она уже была тридцатилетним ветераном суда, старшим обвинителем в 299-м. Стройная и изящная молодая черноволосая женщина с короткой стрижкой. У нее уже не было пристрастия к строгим, мужского покроя костюмам и огромным галстукам-бабочкам, в которых ходят молоденькие девушки-юристы, чтобы казаться похожими на молодых адвокатов-мужчин. Теперь на ней была широкая юбка, черная блузка и непарадный светло-коричневый жакет. Ни галстука, ни колец, ни украшений. Ее тонкие руки уверенно покоились на стопке бумаг, лежавших перед нею. Ногтей она больше уже не теребила.

– Мистер Блакборн, – сказала она, – я заинтересована в скорейшем завершении дела. Так что давайте перейдем к нему.

Пять лет с Лу Паркер и прокуратурой штата Техас, подумал Уоррен, и вот она уже настоящий боец!

Кивком головы Уоррен указал на папку с документами, лежавшую на ее металлическом, казенного образца столе.

– Что у вас есть?

Категорическим голосом Гудпастер заявила, что то, чем она располагает, свидетельствует об абсолютной ясности дела. У нее имелся мотив преступления, возможность для его совершения и принадлежность орудия убийства обвиняемому.

– А какой-нибудь “Брэди”-материал? – спросил Уоррен.

“Брэди”-материалом называлась улика, способная либо помочь обвиняемому, либо поставить под сомнение достоверность показаний свидетелей обвинения, получившая свое название в честь дела “Брэди против Мэриленда”, где Верховный суд отменил приговор ввиду того, что обвинитель сознательно утаил информацию, которая могла послужить доказательством невиновности подсудимого. Но можно было выжать гораздо больше сока из пролежавшей неделю лимонной корки, чем “Брэди”-материала из Харрисской прокуратуры. Их позиция была такова: вам надо – вы и ищите. Там бывает и ложь, и сокрытия улик, и должностные упущения, подумал Уоррен. И власти штата покрывают своих любимчиков.

– Абсолютно ничего, – ответила Гудпастер. Мотивом убийства, по ее убеждению, являлись деньги.

Семья жертвы могла подтвердить, что, когда Дан Хо Трунг в то утро вышел из дома, в его бумажнике лежало свыше пятидесяти долларов, и еще было установлено, что в тот же день Дан Хо Трунг получил по меньшей мере девяносто долларов наличными за ремонт электрооборудования. Бумажник его найден не был.

Что касается возможности совершения убийства, то через час после этого Гектор Куинтана был арестован в миле от места преступления. Если у него и есть алиби, то пока оно не предъявлено.

Уоррен кашлянул, но ничего не сказал.

Баллисты подтвердили, что орудием убийства был тот самый кольт “Даймондбэк” 32-го калибра, который держал в руке Гектор Куинтана, когда выбежал из магазина “Секл-К” на Биссонет. Была прослежена история пистолета и обнаружено, что в последний раз его приобретение зарегистрировано пять лет назад в одном из ломбардов Далласа. Покупатель дал о себе ложную информацию.

– И когда Куинтана вошел в “Секл-К”, этот пистолет не был заряжен, правильно?

Гудпастер кивнула.

– Согласно полицейскому рапорту, обвиняемый был пьян. Возможно, слишком пьян, для того, чтобы подумать о перезарядке.

– Его подвергли тесту Брейсхалайзера?

– Полицейские и так чувствовали сильный запах спиртного.

Впервые с тех пор, как Уоррен вошел в этот офис, Гудпастер позволила себе иной взгляд, не похожий на прежний, официальный.

Она самодовольно заявила:

– Был Куинтана пьян или нет, честно говоря, меня мало беспокоит. Он судится не по статье закона, касающейся глухонемых или ограбления продовольственного магазина. Это статья о преднамеренном убийстве.

Уоррен облокотился на спинку деревянного стула, сложив пальцы рук вместе.

– Но у вас же нет свидетелей.

– Почему вы так думаете? У нас есть свидетельница, которая видела обвиняемого на месте преступления, а двумя днями позже указала на него на опознании. Так что извините, мистер Блакборн.

Уоррен не ответил, но все было понятно по его лицу. Гудпастер раскрыла досье и вытащила оттуда несколько подшитых вместе листов. Она через стол кинула их незадачливому адвокату.

По прошествии нескольких дней Гектор Куинтана вновь смотрел на Уоррена сквозь металлическую решетку. Ярко-карие индейские глаза его сверкали гневом и отчаянием, но темная кожа уже начала приобретать ту болезненную бледность, которая свойственна всем людям, смотрящим на небо через закрытые зарешеченные окна и дышащим днем и ночью искусственно охлажденным воздухом. Глаза тоже изменятся впоследствии: всякая живость в них постепенно померкнет. Отчаяние останется, а на место гнева придет скука.

Гектор рассказал, что ведет себя хорошо. Работает на кухне, моет посуду.

– Смотри, ни с кем не говори о своем деле, – предупредил его Уоррен. – Тюрьмы обычно полны доносчиков.

– Но никто не спрашивал у меня, почему я здесь.

Казалось, Куинтана был немного озадачен словами адвоката.

– Это тюремный этикет. Ты не рассказывал мне, – спокойно сказал Уоррен, – что тебя водили на опознание.

– А что такое опознание?

– Это когда полиция заставляет тебя и еще нескольких других парней встать, повернувшись лицом к зеркалу. Затем вам приказывают развернуться в профиль. Каждый из вас держит в руках номер.

– А! – скучающим, беззаботным тоном произнес Куинтана. – Это было. Я держал номер пять. Я понятия не имел, что это означает.

– Помнится, ты говорил, что часто смотрел телевизор.

Куинтана снова пристально взглянул на Уоррена.

– Вот что происходит на опознании, – решил объяснить Уоррен, принимая на веру слова своего подзащитного. – Дело в том, что по другую сторону зеркала стоят люди. Они вас видят, а вы их видеть не можете. В данном случае за зеркалом находилась индийская женщина по имени Шива Сингх, и она указала на тебя. Она сказала: “Это он”.