“Он” означало тот мужчина, которого Шива Сингх видела бегущим от торгового центра на Уэслайн. Сингх находилась в помещении “Прачечной и химчистки” в аллее Уэслайн. Она складывала в коробки костюмы и платья и услышала странный звук, который, как она узнала позднее, был звуком выстрела. Подойдя ко входу через минуту или две после этого, она заметила на автостоянке мужчину, находившегося рядом с фургоном. А в следующую минуту: “Мой Бог, этот мужчина вдруг побежал, очень-очень быстро”.
Она редко выходила на улицу в такую жару, да и то, когда это бывало просто необходимо. Сингх вернулась к своим занятиям, а через несколько минут в помещение вошла клиентка, чтобы сдать в химчистку некоторые вещи. В полицейском протоколе были указаны данные этой клиентки: “Рона Моррисон, возраст – сорок пять лет, белая, разведенная, мать двоих детей, служит клерком в “Бетэ-Бай-моторз” на улице Биссонет”.
Возвращаясь к своему автомобилю, Моррисон заглянула в окно фургона.
Шива Сингх услышала крик. Она поспешила на улицу и обнаружила Моррисон, стоявшую на коленях рядом с машиной и давившуюся от рвоты. Тогда Сингх тоже посмотрела в окно фургона и увидела мертвого мужчину. Она отвела Моррисон в помещение химчистки, усадила ее в кресло и позвонила по телефону 911.
Когда прибыла группа из полицейского департамента, Сингх была опрошена сержантами, расследовавшими убийство, – Холлисом Силом и Крейгом Дугласом. Именно тогда она дала описание убегавшего мужчины: “Около метра семидесяти пяти или метра восьмидесяти ростом, с длинными черными волосами, одет в брюки и рубашку. Пиджака на нем не было. Выглядел он, если можно так выразиться, словно бедный или бездомный. Он был белым, не цветным. Я подумала, что он, скорее всего, какой-нибудь испанец”. Никогда раньше она этого человека не встречала.
На следующее утро в центральном районе города, в Харрисской окружной тюрьме, Шива Сингх указала на Гектора Куинтану, выбрав его из шести мужчин.
– Это, скорее всего, был номер пятый, – сказала она.
Уоррен пересказал большую часть всего этого Гектору Куинтане, чьи волосы были черными и вполне могли быть названы длинными.
– В чем ты был одет, Гектор, в тот вечер, когда отправился грабить “Секл-К”?
– Я был в рубашке и штанах.
– Без пиджака?
– Это был теплый вечер. Мой пиджак остался в продуктовой тележке.
– А где была тележка?
– Я оставил ее под лестницей, недалеко от того места, где нашел пистолет. Я собирался потом вернуться туда и ее забрать.
– Это плохо, – мрачно покачал головой Уоррен. – Индианка утверждает, что бежавшим был ты. Можешь ты объяснить мне, как такое возможно? И, пожалуйста, подумай минуту, прежде чем ответить.
– Мне не нужно думать минуту, – проворчал Куинтана. – Она видела кого-то другого. Yo no.
– Это и есть твой ответ? Что ты никогда не был рядом с фургоном, рядом с той химчисткой? Что ты никогда не бежал со стороны торгового центра? Пойми: я не спрашиваю тебя, убивал ли ты того мужчину, – я лишь задаю вопрос: бежал ли ты оттуда или из какого-либо другого места? Нет никакого преступления в том, чтобы куда-то бежать.
Взгляд Куинтаны стал еще более грозным.
– Если вы не верите мне…
– Знаю. Знаю. Я поставил на хромого петуха.
Уоррен засмеялся, чтобы снова установить между ними дух своеобразного товарищества и дать исчезнуть этому выражению с лица Гектора Куинтаны. Теперь наступила самая трудная часть. Диалог между адвокатом и его подзащитным является процессом исследования, странствием по каменистому мелководью в штормовую погоду, нередко путешествием из мрака неизвестности к болезненно-яркому свету. Сам факт отрицания Куинтаной его вины оставался в стороне. Как известно, люди отрицают свою вину почти до того самого момента, когда они входят в зал суда и видят суровые лица его членов. Техасские судьи убивали. Это было частью их наследия.
– Гектор, я слушаю все, что ты мне рассказываешь. Я тебе верю. Но я адвокат, а вовсе не твоя матушка. Я обязан взглянуть на доказательство, потому что это именно то, на что желают посмотреть судьи. Поэтому… Я не говорю, правда это или неправда, но вот есть эта индийская женщина, которая готова выйти перед судом, указать пальцем тебе в лицо и заявить, что она видела тебя бежавшим с места преступления. И эксперты-баллисты тоже скажут, что пистолет, который ты держал в руке через час после убийства, это то самое оружие, из которого был застрелен вьетнамец. Все это плохо, очень-очень плохо. Ты понимаешь это, Гектор?
Куинтана печально кивнул.
– Ну а что могу я, как твой адвокат-защитник, рассказать членам суда? Я не могу сказать им, что в тот момент, когда совершалось убийство, ты находился где-то в другом месте, потому что у меня нет ни одной живой души, способной подтвердить это. Я не могу заявить им, что ты миролюбивый гражданин, потому что, во-первых, ты вовсе не гражданин – ты не числишься ни там, ни здесь, – к тому же, во-вторых, тебя схватили, когда ты с оружием в руках грабил продовольственный магазин. А это далеко не миролюбивый акт. Ты был пьян, но это не сможет помочь тебе. Гектор, вот что я пытаюсь объяснить: ты в глубоком дерьме. Mierda profunda[16], – добавил Уоррен, переведя свое заключение на литературный язык.
Обычно после этого наступал момент, когда обвиняемый опускал голову, вцепившись в металлическую решетку, и сжимал кулаки, пока они не побелеют, а затем горько и с огромным усилием говорил, – потому что мир давил на него и он сам в конце концов понимал, какую страшную цену ему придется платить за свои грехи и свою, без всякого сомнения, глупость: “Что вы можете сделать для меня, если я признаюсь?”
В том, что Гектор Куинтана был повинен в убийстве Дан Хо Трунга, Уоррен почти не сомневался. Стремление разобраться и помочь подсудимому возникало в нем не только потому, что Куинтана ему нравился, – теперь Уоррен был более чем осмотрителен, помня, к каким последствиям может привести симпатия к клиенту, – но еще и потому что, как ему казалось, на лице этого человека он видел то же самое выражение своеобразной добродушной серьезности, которое часто замечал на лицах многих бедных людей в Мексике. Тех людей, которые могут до бесчувствия напиться в субботний вечер, лечь прямо на мощеный тротуар и лаять на луну, но вовсе не тех, которые способны на убийство, если, конечно, они не будут жестоко оскорблены или не увидят, что какой-то дурак публично пристает к их женщинам. Вовсе не психически больной мексиканец взобрался с крупнокалиберной винтовкой на макушку университетской башни и наугад палил оттуда в прохожих. И не мексиканец жестоко убил свою жену и детей, а затем перерезал глотку себе самому. Множество убийств совершается теми из них, кто связан с наркобизнесом, но обычно, если эти люди грабят вас, то это происходит из-за их бедности, – они берут ваши деньги и на всех парах мчатся домой, к своим Розам и Карменситам, или попросту напиваются вместе со своими companeros[17]. Конкистадоры, а затем владельцы гасиенд загнали большинство из них в состояние раболепства. Machismo[18], которое они впитывают в себя с молоком матери, не имеет ничего общего с насилием.
Но тут должны быть и исключения, подумал Уоррен, и, возможно, Куинтана – одно из них. Доказательства, когда они будут найдены, конечно же, послужат подтверждением этому. Как адвокат, преследующий интересы своего клиента, Уоррен обязан был эти доказательства получить.
У него была и еще одна идея, рожденная его мыслями о людях, которых он иногда видел в ранние воскресные часы у винных магазинов Сан-Мигель-де-Альенде.
– Гектор, я знаю, что, когда люди напиваются пьяными, они делают такие вещи, которые иначе никогда бы не сделали. Они превращаются в настоящих безумцев. Я не говорю, что так оно и было, но, может быть, ты сцепился с тем вьетнамским парнем на автомобильной стоянке? Может быть, он был глупым сукиным сыном и оскорбил тебя – сказал что-нибудь гадкое насчет того, что ты мексиканец, “мокрая спина”? Такое возможно?
