- Деактивирован,- констатировал Олег.- Чистая работа, Йозеф. Мы его сделали.

- Натюрлих, кибальчиши…

Штольц уселся прямо в снег и достал сигареты.

- Вот и согрелся,- заметил он, закуривая,- вспотел даже.

- Я пойду включу вулканизацию камер,- сказал Олег.- Дыры к обеду затянутся, домой двинем.

Йозеф кивнул, не отводя взгляд от недвижного кибера:

- Давай. Тихо здесь, как на кладбище. На душу давит. Прав ты, не смогу я здесь жить. А жаль.

- От себя не убежать, Йозеф. Я пробовал. Не вышло,- сказал Олег, и добавил:

Хоть вознесись в простор небес,

Хоть опустись на дно морское –

Не обрести душе покоя,

Когда ее терзает бес.

Любого, битого судьбой,

Страшат не будущие битвы,

А мысли, что острее бритвы,

Наедине с самим собой.

Это не было похоже на пробуждение. Это был мгновенный выход из небытия. Первое, что бросилось Андрею в глаза – аккуратные круглые дырочки в лобовом стекле КамАЗа, в кружевной паутине радиальных трещин. Он еще успел услышать дробный стук по кабине, похожий на удары градин по железной крыше, прежде чем его машина конвульсивно вздрогнула и со страшным скрежетом смяла борт идущего впереди трейлера. Белая надпись «KFOR» на сером брезенте изогнулась и лопнула повдоль. Андрея бросило на лобовое стекло. Боль прострелила голову навылет, и небытие поглотило его снова.

Андрей все падал и падал в черную пустоту, как в бездонный омут, уже не ощущая никаких связей с миром, кроме горячей, ослепляющей боли, заполнившей все его существо. «Вот какая она,- отрешенно думал Андрей.- Совсем нестрашная. Нелепая. Дурная. Странная. Черная. Просто пустота. Невесомость. Отсюда уже не выбраться… С этой глубины… Даже не надо дышать… Да и чем дышать, если нет ничего – ни воздуха, ни тела. Только тьма…». Боль не притуплялась, а сознание все не гасло до конца. А вокруг было какое-то странное пространство. Одновременно и беспросветно-черное, и наполненное смутными, бесформенными образами-тенями. И голосами. Странными, на грани слышимости, словами: «…несущественно…- твердил кто-то,- … скорректируем… по ходу…» «…Кровь…Сержант ранен!..» «Полковник,- узнал Андрей.- Батя – молодец, батя за нас…» «…Вату!..» Запах спирта. Режущая боль в разбитых губах. «…я требую прекратить!..» «…ваш рапорт…» «…порог уменьшен еще на порядок...» «…статисты готовы…» «…это солдаты…хоть маршалу!..» «…Лейтенант Левушкин жив…без инсинуаций…статиста Репьева касается… начинаем…убиты парламентеры…потом Левушкин…входим!..» «Левушкин жив! - успел понять Андрей, прежде чем боль усилилась снова и сожгла остальные мысли.- Олег, Олежка! Жив, чертяка! Это главное. Жив – это главное… И парламентеры… Парламентеры убиты. Сперва – они. Левушкин – потом. А пока – жив. И это – главное…»

И было второе пробуждение. Сначала, как будто издалека, как сквозь толщу воды, слышались глухие разрывы, звон гранатных осколков по раскаленной кабине, автоматный стрекот, заглушаемый гулкой дробью крупнокалиберного пулемета. Потом звуки приблизились, обрели четкость и объем, и дрожь машины, прошиваемой пулевыми трассами, была уже вне пустоты.

Реальность вернулась вместе с болью. В первую минуту боль согнула сержанта почти пополам. Ослепила и оглушила. Сжала огненной рукой, душила и не отпускала. И сознание снова повисло на грани небытия. Но потом способность дышать вернулась, и Андрей, наконец, открыл глаза.

Сквозь покрытое трещинами стекло почти ничего не было видно. К тому же вдоль колонны ползла пелена дыма, затянувшая все вокруг. Андрей потянул за рукав повисшего на руле шофера, и тот послушно повалился на правый бок, открывая залитое кровью лицо. «Чарыга»,- вспомнил Андрей фамилию убитого солдата. На левом виске его, чуть повыше уха, виднелось в черной спекшейся крови входное пулевое отверстие.

Дверь заклинило. Андрей выбросил автомат в окно, и осторожно, чертыхаясь шепотом от боли в помятых ребрах, выкарабкался следом. Падать пришлось вверх ногами. В глазах снова потемнело, вокруг замелькали серебристые искры. Сержант закашлялся и выплюнул в песок черный сгусток. Из носа хлынула кровь. Пришлось его зажать и посидеть с минуту, запрокинув голову. Шок проходил, и разбитое тело заполняла боль. Казалось, Андрей сам превратился в один воспаленный нерв. Нашарив аптечку, он вколол в бедро ампулу промедола. Боль отхлынула, в глазах посветлело, в голове чересчур полегчало. Это можно было бы исправить парой глотков чего-нибудь крепкого. Андрей пожалел, что не захватил фляжку. У Чарыги всегда был коньяк про запас. Запасливый был солдат Чарыга.

Под соседней машиной, лицом в луже крови, лежал Щербак, снайпер из его отделения. Андрей опознал солдата по искореженным останкам винтовки, да татуировке на правой руке. Щербак, видимо, пытался снять пулеметчика, но не успел.

Стрельба еще продолжалась частыми одиночными выстрелами. Андрей прислонился к простреленному скату машины и потянул к себе автомат. Литое, маслянисто-желтое тело патрона легко скользнуло в ствол. Прицельную планку на пятьсот метров. Примерно столько до «зеленки», откуда щелкают сухие неприцельные выстрелы.

Головная машина полыхала, пачкая небо иссиня-черным дымом. В воздухе стоял удушливый смрад горящих медикаментов и коптящей резины. Метрах в ста от края дороги замер почти не поврежденный бензовоз. Видимо, во время боя его попытались то ли угнать, то ли отогнать подальше. Остальная часть колонны сбилась в кучу, совершенно заблокировав дорогу. И Левушкин ждал где-то там, впереди.

Андрей выбрал момент, когда дым чуть сгустился, сделал короткий рывок и скатился в правый кювет. Пулемет в зарослях запоздало «татакнул», взметнув пылевые фонтанчики у обочины. «Черта тебе лысого, сволочь!»- злорадно усмехнулся Андрей, ожидая, когда схлынет очередная волна боли в поломанных ребрах. Лежать было невозможно: кровь застучала в висках, разбитое лицо снова закровоточило. Теплое и соленое потекло по губам. Андрей привстал на одно колено – благо, глубина кювета позволяла.

Впереди взметнулся в небо пламенный шар: в головной машине взорвался бензобак. Облако дыма и пыли разостлалось по земле, на минуту закрыв колонну, и сержант, зажав рукой бок и стиснув зубы, побежал вперед, пригибаясь, когда пули свистели совсем близко.

Ближе к центру колонны кювет был доверху забит беженцами. Они лежали вповалку, вперемешку с ранеными солдатами. Андрей увидел еще одного из своего отделения, но тот был без сознания. Дети хныкали. Убитые лежали поодаль. Женщины умело и споро перевязывали раненых. Здесь, за плотной стеной машин, было относительно безопасно. Два солдата, перемазанные до неузнаваемости, чинили поврежденный БТР. На вопрос о Левушкине один из них махнул рукой куда-то вперед. Где четвертое отделение, они не знали. Андрей передал женщинам, взявшим на себя обязанности санитарок, свою аптечку и перевязочный пакет. Сам он отказался от перевязки, лишь позволив наскоро смыть запекшуюся на лице кровь. Сделав несколько скупых глотков теплой задохшейся воды из протянутой фляжки, он осторожно двинулся вперед, перебегая от машины к машине в перерывах между пулеметными очередями.

Ближе к левой стороне дороги пули ложились так плотно, что Андрею поневоле пришлось двигаться по-пластунски. Здесь дым и без того был редок, а тут вдруг еще повернулся назад, и пулемет немедленно отозвался короткой прицельной очередью, взбившей пыль всего в полуметре от головы. Сержант мысленно чертыхнулся и быстро перекатился под защиту лейтенантской машины.