- А нет у тебя прототипов покруче, док? Как-то глупо водить компанию с лошадью. Если это последний живой донор, я так понимаю, дальше должен быть искусственный?

- Совершенно верно, должен.

- И можно на него взглянуть?

- Ну, разумеется.

- И как он соображает?

Перовский ответил ироничной усмешкой:

- Не очень-то. Весьма однобокое развитие, узковат кругозор. Исполнительность оставляет желать лучшего.

- Ну, пообщаться-то с ним можно?

- Да, но на очень специфические темы.

- И где ты его держишь, док? Я хотел бы взглянуть.

- О, это легко. Вы его часто видите, любезный мой. В любом зеркале.

Фаер почесал пони за ухом, и он довольно застучал морзянкой «Феликс радуется».

- Я тут еще раз пересмотрел архив на того типа, на Левушкина. Полистал журналы экспериментов… Многих деталей, конечно, я не знаю… Но косвенные данные…

- Договаривайте.

- Док… Признайся, нет никакого искусственного интеллекта. Нет никакого промежуточного звена. Потому донор – лошадь, а не мартышка. Пока еще никто не смог создать для биопрототипа искусственный интеллект умнее самой тупой мартышки. Ты убил этого парня, и сделал из его сознания имплантант. Это так?

Перовский нервно потер щеку, потом сдернул очки и принялся их протирать без особой необходимости.

- «Сделал имплантант!»- фыркнул он.- Как просто звучит эта глупость! Вы, любезный мой, забываетесь. Это вам не программу написать. Того статиста нельзя было спасти. Он умер, понимаете? Фактически он уже был мертв. Я воспользовался случаем для блага науки.

- Да-да, я помню: без сантиментов.

- Я бы вас попросил!

- А то – что?

Феликс нетерпеливо забил копытом, требуя к себе внимания.

- То, что вы тут говорите – недоказуемо,- холодно заметил Перовский.

- Напрямую – нет. Только косвенно. В архиве есть личные дела всех статистов. Всех, кроме одного. Где это дело?

- Повторяю – все это недоказуемо. В отличие от вашей стрельбы в поезде. Мне кажется, или наш договор все еще в силе?

- В силе. Но что будет, если этот Левушкин снова сюда явится?

- Больше сюда против моего желания не явится никто. Никто. Об этом я позаботился.

- А дело?

- Нет человека – нет и дела. Ничего нет. Пепел в утилизаторе.

Пони хрустел морковкой, отстукивая: «Феликс радуется»

- Твое счастье, док, что эта лошадь знает мало слов,- усмехнулся Фаер,- а то бы она тебе много чего высказала…

Желто-черная туша экскаватора поворачивалась, как в замедленной съемке. Вот смятый автомобиль, задетый огромным ковшом, ударился в столб и закувыркался по площади. Вот медленно-медленно показалась черная воронка излучателя. Облачко пара и асфальтовой пыли все ближе. Лед впереди тает, как рафинад в стакане кипятка, неиспарившаяся влага уходит в теплую сыпучую каменную крошку. Дрожь земли уже подкатывает к ступням и взбирается выше, делая ноги ватными. Хочется бросить все к черту и бежать. Но подошвы ботинок словно пристыли к промерзшему асфальту площади. Бежать некуда. Нельзя бежать. Позади – люди. Десятки людей. И черное, изрыгающее смерть, жерло излучателя. И три секунды до залпа. Две… Одна… Рой злых вольфрамовых ос вырывается из обоймы с треском через горячий ствол и рассыпается веером искр на цели. Черная пасть излучателя рывком поворачивается на раненой шее, и страх исчезает. И свет исчезает. И тело исчезает. И нервы взрываются болью.

Игорь откинул одеяло и рывком сел в кровати. Озноб отпускал его медленно и неохотно. Сердце неслось неровным галопом. Нашарив на тумбочке склянку с акишинским зельем, Игорь торопливо выдернул пробку и отпил большой глоток. За портьерой в оконное стекло скреблась метель.

- Тебе снова приснился кошмар?- спросил Ганимед.

Игорь вытер простыней холодный пот и ответил вопросом:

- А ты чего не спишь?

- Это плохо. Ты должен сказать об этом кому-нибудь.

- Не могу.

- Это может плохо кончиться для тебя.

- А для того, кто в моей голове? Ты ведь все знаешь. Уже все книги в доме перечел. Ты в курсе, что такое фатальная экстракция. Я никогда себе не прощу, если он умрет по моей вине.

- Но вы можете погибнуть оба.

Игорь сунул ноги в холодные тапки.

- Со мной все в порядке. Спи, Ганя.

- Я не могу.

- А что такое? Тебе же нравилось видеть сны. Как будто кино.

Ганимед в темноте скрипнул пружинами раскладушки.

- Да. Но это не кино. Это память. Человеческая память. Что, если я в самом деле не я, а этот самый Андрей?

- А ты что, наяву вообще ничего не помнишь?

- Иногда кажется, что вспоминаю. Но не знаю – было ли это на самом деле. Мои это воспоминания, или чужие. Кто я – биокиборг, бывший человеком, или человек, ставший биокиборгом?

- А какая разница – для нас?

- Разница в правовом статусе. Должен ли я по-прежнему следовать первому закону, если есть риск для моей человеческой составляющей? Или не должен рисковать человеческим сознанием ни в каком случае? Это логическое противоречие. Я не знаю, как нужно поступать.

- Тогда поступай, как люди. Как сердце прикажет.

- Сердце – орган кровообращения. Оно не может приказывать.

Игорь в темноте усмехнулся:

- Это же образное выражение. Идиома. Как сердце прикажет, как совесть подскажет. Согласно категорическому императиву. Ты вчера Канта листал – знаешь теперь, что это?

- Да. Но свойственны ли мне человеческие чувства?

- Ты сомневаешься? Значит, мыслишь по-человечески.

- Да. Сомневаюсь. А что делать – не знаю.

- Спи, вот что.

Игорь на ощупь зашлепал к двери.

- А ты куда?

- Да спи ты уже. Пить хочу. Попью и приду, куда я денусь.

Он побрел в на ощупь в ванную, лениво размышляя: «Главное – не проснуться до конца, иначе больше не уснуть. Открыть кран, дать воде немного стечь и подставить рот под ледяную струю. Это прогонит чертов экскаватор, приостановит сердце и даст забыться в остаток ночи». Мысли ползли тягуче, перебиваемые то наслоениями обрывков сна, то какими-то лицами, среди которых иногда мелькали очень знакомые. А незнакомые странным образом не казались незнакомыми. Они сменяли друг друга, то крича, то смеясь. «Чертова бессонница,- подумал Игорь.- Вечная ночь. Бред. Бреду, как в бреду. Бреду. В полусне. В полубреду».

Слова цеплялись друг за друга, сами собой складываясь в строчки:

- Бессонница, бессонница –

В горячечном бреду

По бесконечной полночи,

По полуснам бреду…

Игорь замер посреди коридора, не открывая глаз, чтобы не спугнуть внезапно сошедшее на него наитие. Словесный арифмометр в голове продолжал щелкать, выдавая результат:

Бессонница хоронится

В портьере у окна.

Лучом свечи, луной в ночи

Плывет ко мне она.

Я в ней повис, увяз – она

Узлами простыней

Ко мне навек привязана,

А я привязан к ней.

Она растворена во мне –

Мне век ее нести,

Навеки с ней наедине

В полубреду брести…