Кевин обреченно кивнул. Теперь ссора с Марой виделась ему в ином свете. Как же он не подумал, что у его возлюбленной не бывает капризов и истерик. Ну и глупец! Ведь она так же боялась потерять его, как и он сам страшился неизбежного расставания.

- Да, вроде того, - признался он. - Но это неважно. Как бы там ни было, нельзя терять надежду.

- Вот заладил! - вспылил Патрик. - Врата-то опять непроходимы! Значит, нам не судьба вернуться на родину. Но здесь не останемся. Будем пробиваться в горы.

- Ни за что. - Кевин прихлопнул еще одного кровососа и попросил земляка потесниться. Тот нехотя освободил ему край циновки.

- Да, Бездна непроходима, это правда. - Колючая рогожа, заменявшая одеяло, саднила кожу не меньше, чем укусы насекомых. Комковатая, грязная циновка тоже не располагала к ночному отдыху. - Кевин разрывался между любовью к Маре и долгом перед земляками. Чтобы немного отвлечься, он в лицах рассказал Патрику, как Мара давала взятку хранителю Имперской печати. Патрик даже посмеялся, но не упустил главного.

- Выходит, ты так и не знаешь, что ей понадобилось, - заметил он. - Может, в этом свитке про рабов вообще ничего не сказано.

- Не исключено, - согласился Кевин. - Однако дело не в этом.

Циновка под Кевином зашевелилась - это Патрик сел, прислонясь к стене.

- А в чем же? Говори прямо, братишка, не морочь голову.

- Она подала какое-то прошение, в котором упоминается Мидкемия. - Патрик ничего не понял, и Кевин пояснил: - По всей вероятности, хозяйка считает, что проход через Врата когда-нибудь откроется вновь.

- И поэтому мы должны спать в грязи и терпеть побои? Ты, Кевин, большой оптимист, как я погляжу. Все эти шелка и женские прелести застят тебе глаза. Коротышки правят здесь уже многие тысячелетия. У них все расписано на пятьдесят поколений вперед.

Кевин умоляюще дотронулся до его плеча:

- Патрик, поговори с нашими. Пусть не отчаиваются. Ведь я все время стараюсь придумать, как переправить их домой. Нельзя допустить, чтобы воины Акомы перевешали нас одного за другим.

Патрик промычал что-то нечленораздельное и выругался. За окном хижины уже занимался рассвет. Мимо твердой поступью прошагал патруль.

- Пора вставать, братишка, - угрюмо проговорил Патрик. - Если не поспею на завтрак, придется весь день вкалывать на пустой желудок.

- Верь мне, дружище, - вскочил Кевин. - Потерпи еще немного. Когда буду наверняка знать, что дело безнадежное, я первый тебе об этом скажу. А сейчас могу поклясться, что не собираюсь умирать рабом. Если понадобится, я сам возглавлю побег в горы, чтобы жить вне закона.

Патрик сощурился:

- Вижу, ты заговорил всерьез. - В его тоне сквозило удивление. - Да только поверят ли наши? Они будут долго вспоминать казнь Дугласа и Джейка.

- Так не дай им разделить судьбу Дугласа и Джейка, - жестко сказал Кевин и вышел за дверь.

Зная, что Джайкен не преминет загрузить его работой, Кевин отправился в обход. Утренняя роса холодила босые ноги. На пути то и дело попадались часовые Кейока, но они его не останавливали. После похода в Дустари и в особенности после ночной резни по казармам прокатился слух о боевой доблести мидкемийца. Воины Мары прониклись к нему уважением; их молчаливое признание выражалось в том, что они более не подвергали сомнению его преданность Акоме.

Если стражники, стоявшие у входа в господские покои, и слышали ночную ссору, они и бровью не повели, когда Кевин, пробравшись сквозь заросли кустарника, неторопливо зашагал по дорожке, а потом отодвинул створку двери и переступил через порог.

Жемчужный утренний свет падал на разбросанные в беспорядке шелковые подушки. Мара еще не проснулась; спутанные волосы и скомканные простыни говорили о том, что она долго металась без сна. Даже сейчас у нее на лице лежала печать тревоги. При виде ее крепко сжатых тонких пальцев и изгиба хрупкого тела Кевина захлестнула нежность. Он не мог на нее долго сердиться. Наверное, в этом и заключалась его главная слабость.

Он скинул намокшие от росы шоссы. Его кожа, зудевшая от ссадин и укусов насекомых, была холодна как лед. Он прилег, накрыв ноги краем одеяла.

Когда по телу стало разливаться благодатное тепло, он повернулся к своей любимой. Рядом с ней Кевин забывал о том, что попал в рабство; он почти не вспоминал о своем происхождении, о прошлой жизни, о невзгодах товарищей по несчастью. А ведь в другое время ему не давала покоя мысль о том, что он не имеет права внушать им надежду. Любой неверный шаг мог привести на виселицу.

Тут Мара вздрогнула и тихо застонала. Кевин привлек ее к себе и осторожно поцеловал. По-видимому, тревожный сон не принес ей облегчения: она с трудом разомкнула покрасневшие, распухшие веки. Еще окончательно не проснувшись, Мара прильнула к его плечу, но стоило ей вспомнить вчерашнюю ссору, как она напряглась от негодования.

- Я же тебя выгнала! - в сердцах бросила она.

- Только на одну ночь, - спокойно ответил мидкемиец, кивнув в сторону окна, за которым было уже почти совсем светло. - Я подождал до утра и вернулся. - Не давая ей раскрыть рта, он мягко, но стремительно прижал палец к ее губам. - Несмотря ни на что, я тебя люблю.

Мара попыталась высвободиться; она была сильнее, чем могло показаться. Боясь, что поцелуй вызовет у нее вспышку гнева, он коснулся губами ее нежного уха и прошептал: - Патрик мне рассказал, что император издал указ насчет рабства. - Ему было неприятно, что Мара утаила от него это известие, однако сейчас было бы нелепо выяснять отношения. - Если я от тебя и уйду, то не сейчас.

- Ты на меня сердишься? - спросила она дрогнувшим голосом.

- Уже нет. - Кевин почувствовал, что Мара оттаяла. - Но если бы ты сказала мне правду, я бы не вел себя как последний дуболом.

- Дуболом? - переспросила Мара.

- Карагабуг, - перевел Кевин, припомнив, как называли тупоумных великанов в цуранских сказках.

- Ты и есть карагабуг, причем не из последних - по крайней мере, такой же огромный, - поддразнила Мара. У нее закружилась голова; примирение всколыхнуло в ней волну нежной страсти.

- Вот и славно, - отозвался Кевин. - Карагабуг нападает без предупреждения. - Он сжал ее в объятиях, поднял и опустил себе на грудь; волна шелковистых волос закрыла его лицо. Через несколько минут оба забыли, у кого из них была власть над другим.

Пролетели месяцы. Вернулся сезон дождей. Поля зазеленели молодыми побегами, и трубный зов быков-нидр возвестил миру, что вновь пришла пора потрудиться ради продолжения рода.

Этот день, подобно множеству других, начался с совещания между Марой и Джайкеном. Перебирая испещренные цифрами грифельные дощечки, они пытались решить, какие злаки нужно сеять, чтобы потом продать урожай с наибольшей выгодой. Это мирное занятие было прервано сообщением, что к усадьбе бежит скороход гильдии курьеров.

- Бежит? - переспросила Мара, продолжая проверять записи об урожае квайта на полях недавно купленного поместья в Амболине.

- Во весь дух, госпожа, - подтвердил запыхавшийся стражник, принесший это известие.

Как видно, он и сам бежал во весь дух, лишь бы успеть предупредить властительницу.

Мара жестом предложила Джайкену самостоятельно подвести итоги. Поднявшись с места и почувствовав, что от долгого сидения колени у нее сгибаются с трудом, она осторожно пробралась между шаткими нагромождениями грифельных дощечек к выходу из комнаты.

Она поспела к двери как раз вовремя, чтобы увидеть, как коренастый курьер огибает последний поворот дороги вокруг пастбища.

Он именно мчался что было сил, а не шагал быстрой походкой и не бежал трусцой; это означало, что он выполняет поручение чрезвычайной срочности.

- Ума не приложу, какое же дело его так подгоняет? - вслух подумала Мара.

Сарик, тут же возникший у ее плеча, ответил, как обычно, вопросом:

- Беда, госпожа, иначе зачем человеку нестись сломя голову по грязи?