– Вы помните, каким из умывальников пользовались?

– Первым, ближайшим к двери.

– Раковина была чистой?

Если Миддлмасс и был удивлен вопросом, ему удалось это скрыть.

– Насколько это возможно после целого дня использования. Я умываюсь очень интенсивно, так что, когда я закончил, раковина была вымыта дочиста. И я тоже.

В воображении Мэссингема с потрясающей яркостью возникла картина: Миддлмасс, в забрызганном кровью халате, низко склоняется над раковиной; оба крана включены на полную мощность, вода, закручиваясь воронкой, с громким бульканьем устремляется в слив. Она окрашена в розовый цвет кровью Лорримера. Но как же быть с расчетом времени? Если Лорример-старший действительно разговаривал с сыном в восемь сорок пять, Миддлмасс должен быть вне подозрений, хотя бы на первую часть вечера. Тут он представил себе другую сцену: распростертое тело Лорримера; пронзительный звонок телефона. Рука Миддлмасса в резиновой перчатке медленно поднимает трубку. Но мог ли старик Лорример и вправду принять чужой голос за голос собственного сына?

Когда завотделом по исследованию документов ушел, Мэссингем сказал:

– Есть по крайней мере один человек, способный подтвердить его рассказ. Доктор Хоуарт видел «лошадку», скакавшую на кладбище вокруг памятника с ангелом. Вряд ли сегодня утром у них была возможность вместе сочинить эту историю. Не представляю, как иначе Хоуарт мог бы об этом узнать.

– Если только они не сочинили ее вчера на кладбище. Или если это Хоуарт, а не Миддлмасс был в костюме «лошадки».

– Я его не любил и боялся, но я его не убивал. Я знаю – все будут думать, что это я, но это неправда. Я не мог бы никого убить – ни животное, ни тем более человека.

Клиффорд Брэдли довольно стойко выдержал долгое ожидание допроса. Он отвечал вполне связно. Пытался держаться с достоинством. Но вместе с ним в кабинет вошел всепоглощающий едкий страх, а это чувство гораздо труднее скрыть, чем какое бы то ни было другое. Все его тело трепетало и подергивалось, беспокойные руки сжимались и разжимались на коленях, губы дрожали, перепуганные глаза моргали почти непрестанно. Он и вообще-то выглядел не очень внушительно, а страх сделал его просто жалким. Настоящего убийцы из него никак не могло получиться, думал Мэссингем. Приглядываясь к нему, он ощутил вдруг инстинктивное чувство стыда, какое испытывает здоровый человек в присутствии больного. Совсем нетрудно было представить себе, как Брэдли склоняется над умывальной раковиной в туалете, исторгая из себя вместе со рвотой весь свой ужас и вину. Гораздо труднее было представить, как он вырывает страницу из черновой тетради Лорримера, уничтожает белый, залитый кровью халат, организует утренний звонок по телефону к миссис Бидуэлл.

– Никто вас не обвиняет, – мягко сказал Дэлглиш. – Вы достаточно осведомлены о правилах ведения опроса, чтобы понимать, что мы не стали бы вот так беседовать с вами, если бы я собирался сделать вам предупреждение о том, что ваши слова могут быть использованы против вас.[21] Вы утверждаете, что не вы его убили. Есть ли у вас какие-то соображения, кто мог это сделать?

– Нет. Откуда мне знать? Я ничего о нем не знаю. Знаю только, что вчера вечером был дома, с женой. К нам теща приезжала, мы вместе ужинали. Потом я проводил ее на автобус, который в Или идет в семь сорок пять. Потом пошел прямо домой и был дома весь вечер. Теща позвонила примерно в девять часов, чтобы сказать, что добралась до дома нормально. Она не со мной говорила – я был в ванной. Жена ей об этом сказала. Но Сью может это все подтвердить: весь вечер я был дома, только вот ее мать на автобус провожал.

Брэдли признал, что ему не было известно о том, что поступление мистера Лорримера-старшего в госпиталь было отложено. Кажется, он был в умывалке, когда тот звонил. Но он ничего не знал и о раннем звонке по телефону миссис Бидуэлл, о пропавшей странице из тетради Лорримера, так же как и об исчезнувшем халате Пола Миддлмасса. Когда его спросили, что он ел на ужин, он ответил: консервированное мясо с рисом и зеленым горошком, приправленное карри. Потом – торт.

– Домашний, – пояснил он, как бы оправдываясь, – из черствого хлеба, с кремом.

Мэссингема чуть не передернуло, когда он записывал эта подробности. Он был рад, когда Дэлглиш сказал, что Брэдли может идти. Впечатление было такое, что в теперешнем его состоянии больше ничего важного от него узнать нельзя. Впрочем, больше ничего важного нельзя было узнать и от кого бы то ни было еще в Лаборатории. Мэссингему не терпелось увидеть дом Лорримера, встретиться с его ближайшим родственником.

Но прежде чем они ушли, явился сержант Рейнольдс с докладом. Он с трудом сдерживал волнение, прорывавшееся в его голосе:

– Мы обнаружили следы шин, сэр. Примерно на полпути по въездной аллее, в кустах. Мне представляется, они довольно свежие. Мы их огородили до приезда фотографа, потом сделаем гипсовый слепок. Трудно с уверенностью сказать, пока мы с индексом шин не сверились, но похоже, это две задние покрышки, одна – «данлоп», другая – «семперит». Довольно необычная комбинация. Должна помочь нам машину найти.

Как жаль, думал Дэлглиш, что суперинтендент Мерсер отпустил фотографов. Впрочем, чего же удивляться? При теперешнем количестве работы у полиции вряд ли было бы оправданным задерживать сотрудников на неопределенное время. Хорошо хоть специалисты по отпечаткам пальцев все еще тут. Он спросил:

– А вы смогли связаться с мистером Бидуэллом?

– Капитан Мэсси говорит, Бидуэлл на пятиполье, сахарную свеклу копает. Он ему скажет, что вы его повидать хотите, как только он на снедки придет.

– На что?

– На снедки, сэр. Это перерыв, чтоб перекусить, в пол-одиннадцатого или в одиннадцать, его так в наших местах называют.

– Приятно сознавать, что капитан Мэсси понимает, что убийство имеет приоритет даже над полевыми работами.

– Они здорово подзадержались с пятипольем, сэр, но капитан Мэсси позаботится, чтоб он сегодня днем явился в полицейский участок в Гайз-Марше, как только работу закончат.

– Ну, если не явится, придется вам его оттуда силком вытаскивать, даже если для этого потребуется трактор у капитана Мэсси одолжить. Теперь я поговорю с ведущими научными сотрудниками прямо в библиотеке, объясню им, что мне нужно, чтобы они присутствовали в своих отделах, когда вы будете проводить обыск помещений. Остальные могут идти домой. Я им скажу, что мы надеемся закончить обыск к концу дня, и Лаборатория откроется уже завтра утром. Мы с инспектором Мэссингемом повидаем отца доктора Лорримера в Коттедже за мельницей. Если что-то прояснится, вы сможете связаться с нами там или по радиотелефону из Гайз-Марша.

Не прошло и десяти минут, как Мэссингем за рулем полицейского «ровера» мчал их к Коттеджу за мельницей.

Коттедж располагался в трех километрах к западу от деревни, там, где дорога Пигготс-роуд пересекала Тенпенни-лейн и шла вверх так плавно и незаметно, что Дэлглишу трудно было поверить, что они поднялись довольно высоко, пока, выйдя из машины на травянистой обочине и оглянувшись назад, он не увидел деревню, растянувшуюся вдоль дороги, внизу под ними. Неспокойное, словно написанное кистью художника небо; сменяющие друг друга массивы кучевых облаков, то белых, то серых, а то и пурпурных на фоне бледной лазури далеко в вышине; лучи солнца, пробивающиеся меж облаками, высвечивая то одно поле, то другое, сверкающие на крышах и стеклах окон, – все это делало деревню похожей на пограничный аванпост, изолированный от всего мира, но приветливый, процветающий и вполне благополучный. Насильственная смерть могла; укрываться где-то к востоку, в черных почвах Болот, но уж никак не под этими опрятными, уютно-домашними крышами. Лаборатория Хоггата пряталась за зеленым поясом древесных крон, но ее новое здание было легко распознаваемо: его бетонные балки, канавы и недостроенные стены выглядели, как аккуратный раскоп давно ушедшего в землю древнего города.