Через десять минут мы уже звонили в дверь внушительного старого дома из коричневого камня на 44-й улице. Блестяще разодетый дворецкий открыл нам. Маркхэм вручил ему свою карточку.

– Отнесите это доктору сейчас же и скажите, что я настоятельно прошу принять меня.

– Доктор сейчас заканчивает обед, – сообщил ему величавый сенешаль, он провел нас в богато обставленную приемную с глубокими удобными креслами, шелковыми драпировками и мягким светом.

– Типичный сераль дамского невропатолога, – заявил Ванс, осматриваясь. – Уверен, что сам папаша – важное и элегантное существо.

Предсказание оказалось верным. Через минуту доктор Линдквист вошел в комнату, изучая карточку прокурора, как будто не мог разобрать, что на ней написано. Это был высокий человек, лет под пятьдесят с кустистыми волосами и бровями, неестественно бледный. У него было длинное лицо, которое, несмотря на неправильность черт, можно было назвать красивым. Он был одет к обеду и нес свое тело с самодовольством человека, уверенного в своей значительности. Он сел за столик резного красного дерева и с вежливым вопросом поднял на Маркхэма глаза.

– Чему я обязан чести вашего посещения? – спросил он нарочито мягким голосом, тщательно отделяя слова одно от другого. – Вам посчастливилось застать меня, – прибавил он, прежде чем Маркхэм успел ответить. – Пациентам я всегда назначаю время для приема. – Чувствовалось, что он испытывал несомненную неловкость, принимая нас без предварительных церемонных приготовлений.

Маркхэм, которому были совершенно чужды уклончивость и напыщенность, прямо подошел к самому важному.

– Мы не за профессиональной консультацией к вам, доктор. Мне нужно поговорить с вами об одной из ваших бывших пациенток – некоей мисс Маргарет Оделл.

Доктор Линдквист воззрился на лежащее перед ним золотое пресс-папье отсутствующим взглядом, припоминая.

– Ах, да. Мисс Оделл. Я только что прочитал об ее ужасной смерти. Весьма прискорбное и трагическое событие… Каким же именно образом я могу быть вам полезен? Вы, конечно, понимаете, что отношения между врачом и пациентом являются священной тайной?

– Я прекрасно это понимаю, – прервал его Маркхэм. – С другой стороны, священный долг каждого гражданина – помочь властям поставить убийцу перед судом. И если вы можете сообщить мне что-нибудь в этом отношении, то я ожидаю, что вы это сделаете.

Доктор поднял руку в знак протеста.

– Конечно, я сделаю все, чтобы вам помочь, если только вы укажете, что вам желательно узнать.

– Здесь не стоит вертеться вокруг да около, доктор, – сказал Маркхэм. – Я знаю, что мисс Оделл в течение долгого времени была вашей пациенткой, и считаю вполне возможным, если не вероятным, что она сообщала вам подробности своей личной жизни, которые могли бы осветить обстоятельства ее смерти.

– Но, мой дорогой мистер… – доктор Линдквист с показной забывчивостью взглянул на карточку, – э-э, Маркхэм, мои отношения с мисс Оделл носили чисто профессиональный характер.

– Однако, как я понял, – рискнул Маркхэм, – э-э, несмотря на справедливость вашего утверждения, в ваших отношениях не было официальности. Я выражусь яснее, если скажу, что ваша профессиональная позиция выходила за рамки простого научного интереса в этом случае.

Я услышал, как Ванс тихонько фыркнул, и сам едва удержался от улыбки, услышав напыщенное объяснение Маркхэма. Доктор Линдквист, казалось, вовсе не был смущен. Притворившись задумчивым, он сказал.

– В интересах строгой истины я должен признать, что во время довольно продолжительных отношений с мисс Оделл, я, несомненно, питал к молодой женщине почти отцовские чувства. Но сомневаюсь, что она была о них осведомлена.

Уголки рта Ванса заметно дрогнули. Он сидел с ничего не выражающим видом и внимательно, с удовольствием наблюдал за доктором.

– И она никогда не говорила вам ни о каких своих личных делах, которые вызывали у нее беспокойство? – настаивал Маркхэм.

Доктор Линдквист сложил пальцы рук вместе и, казалось, глубоко задумался над вопросом.

– Нет, я не могу припомнить ни одного заявления такого рода. – Он говорил спокойно и учтиво. – Конечно, я знал в общих чертах ее образ жизни, но подробности, как вы сами легко признаете, были за пределами области знаний медицинского консультанта. Расстройством нервов она была обязана – как я заключил из своего диагноза – позднему бодрствованию и возбуждению, нерегулярному и обильному питанию. Современная женщина, сэр.

– Разрешите узнать, когда вы видели ее в последний раз? – нетерпеливо прервал его Маркхэм.

Доктор изобразил крайнее удивление.

– Когда я видел ее в последний раз?… Сейчас вспомню. – Он, казалось, припоминал это со значительным усилием. – Вероятно, недели две тому назад или больше. Я просто не могу припомнить. Может быть, мне свериться по записям?

– Это не нужно, – сказал Маркхэм. Он помедлил и обратился к доктору с обезоруживающим добродушием. – А этот последний визит был отцовского или профессионального характера?

– Профессионального, конечно.

Взгляд доктора Линдквиста был беспристрастным и лишь слегка заинтересованным, но я чувствовал, что свои мысли он старательно скрывает.

– Это происходило здесь или у нее дома?

– Кажется, я заезжал к ней домой.

– Вы, наверное, часто заезжали к ней, доктор, и как мне сообщили, не совсем в установленные для визитов часы… Это вполне согласуется с вашими привычками посещать клиентов в заранее обусловленное время?

Тон Маркхэма был любезен, но я понял, что его разозлило елейное лицемерие доктора.

Прежде чем доктор Линдквист собрался ответить, в дверях показался слуга и молча указал на телефонный аппарат, стоявший возле столика на этажерке. Пробормотав извинение, доктор отвернулся и снял трубку.

Ванс воспользовался этим для того, чтобы нацарапать что-то на листке бумаги и незаметно передать его Маркхэму.

Закончив разговор, доктор Линдквист высокомерно откинулся на спинку и посмотрел на Маркхэма с холодным презрением.

– Оказывается в функции прокурора входит, – надменно сказал он, – беспокоить честных и уважаемых врачей, задавая им оскорбительные вопросы. Я не знал, что посещать своих клиентов незаконно или, хотя бы, необычно для врача.

– Сейчас я не собираюсь обсуждать ваши нарушения закона. – Маркхэм подчеркнул намерение, – но раз вы уж сами намекаете на то, чего и в мыслях у меня не было, то будьте добры сказать мне – просто для формальности, – где вы были прошлой ночью? Между одиннадцатью и двенадцатью часами.

Вопрос произвел поразительный эффект. Доктор Линдквист задрожал, как туго натянутая тетива и, медленно поднявшись, взглянул с холодной яростной злобой на прокурора. Маска сорвалась с его лица, но под гневом я увидел другое: под ним прятался страх.

– То, где я находился прошлой ночью, вас не касается. – Он говорил с усилием, тяжело дыша.

Маркхэм ждал, не двигаясь, не спуская глаз с человека перед собой. Это спокойное наблюдение окончательно вывело доктора из себя.

– Как вы вообще смеете врываться сюда со своими презренными инсинуациями? – закричал он. – Его лицо, мертвенно бледное и покрытое пятнами, было чудовищно искажено, руки хватали воздух, все тело тряслось, как в лихорадке. – Убирайтесь отсюда со своими прислужниками. Убирайтесь, пока я не вышвырнул вас вон.

Маркхэм, сам уже рассерженный, собирался ответить, но Ванс взял его за руку.

– Доктор намекает, что нам пора, – сказал он; с непостижимой быстротой он повернул Маркхэма к выходу и вывел его из комнаты.

Когда мы снова сидели в такси, направляясь в клуб, Ванс весело усмехнулся.

– Прелестный образчик. Типичный параноик. Или, вернее, маниакально-депрессивное безумие – периодическое маниакальное возбуждение, сменяющееся периодами абсолютной нормальности. Во всяком случае, это психоз, связанный с угасанием полового инстинкта. Он как раз в таком возрасте. Нервнобольной, вот кто такой этот ваш Гиппократ. Через мгновение он бы на вас набросился… Хорошо, что я подоспел на выручку. Такие ребята не приятнее гремучих змей.