Меня бросает в дрожь. В этот миг, когда Ноум подпитывается моим страхом и наслаждается своей властью, я почему-то вижу Ирода, играющего со мной как кошка с мышкой, чей хвост она зажала когтями. Я выдергиваю руку из хватки Ноума.

— Так вот что делала ваша жена? Перечила вам? — бросаю я обвинение, как шакрам.

На лице Ноума появляется такое выражение, что мне становится его чуточку жалко. Он не хотел это слышать.

— Что… — говорит он, сверженный с пьедестала, на который сам себя водрузил. Потом шок сменяется яростью, и он угрожающе впивается пальцами в мое запястье.

Я в ответ вонзаю в его кожу ногти.

— Может, вы и загнали меня в ловушку, — стряхиваю я его руку, — но вы не первый, кто меня недооценивает. Послушайтесь моего совета, король Ноум: угрожайте мне с большим почтением.

И прежде чем он успевает мне ответить, я разворачиваюсь и ныряю в ряды танцующих пар и стремительно обхожу их, пока не оказываюсь в самом центре двигающихся тел и шелестящих платьев. Вокруг меня кружит разноцветье — блестящее золото, темная зелень, синева, поднятая, кажется, из самой глубины моря Дестас. Окруженная музыкой и вращающимся кругом людей, я почти расслабляюсь. Я закрываю лицо ладонями и дышу. Вдох-выдох, вдох-выдох. Просто дышу. Неважно, что сейчас происходит, неважно, кто меня предает, неважно, что какой-то напыщенный индюк считает, что обладает властью надо мной. Я — это я. И я всегда останусь собой.

Но кто я сейчас? Девушка с напудренным лицом и в рубиновом платье, попавшая под пристальное внимание высшего общества Корделла. Та, что может ответить королю Корделла тем же презрением, каким он награждает ее. Леди. Разве это я? Такая девушка не имеет значения ни для Мэзера, ни для Генерала. Такая не будет принимать участия ни в каких делах возрожденного Винтера, что бы там ни говорил Ноум. Ею можно помыкать, затыкать ею дыры, без сожалений использовать, как свечу в безлунную ночь, пока она не сгорит и не превратится в огарок покорности и послушания.

Я хотела быть солдатом. Той, что заслужит свое место при Винтере. Той, на которую с гордостью будет взирать Генерал. Но сейчас я та, какой он всегда хотел меня видеть — не солдат.

Чья-то рука берет меня под локоть, и я дергаюсь назад, поняв, что это Мэзер. Будто чувствуя, что я готова его ударить, он обхватывает меня за талию и вовлекает в танец.

— Я просто хочу поговорить, — умоляет он, когда мы начинаем кружиться под музыку в море танцующих тел.

— А я не хочу, — грубо отвечаю я и освобождаюсь из его рук.

На нас пялятся кружащиеся рядом пары, но я не собираюсь танцевать с Мэзером, несмотря на его протянутые ко мне руки, отражающуюся на лице муку и тусклый взгляд. Всего через секунду он овладевает своими эмоциями, и я снова вижу маску невозмутимости. Он прячет свои чувства, заталкивает их подальше, делая вид, что происходящее ничего для него не значит, в то время как должно значить все. Я качаю головой. Я не расплачусь.

— Ты, помнится, говорил, — начинаю я, и слова, точно песок, царапают горло, — что знаешь, каково это — считаться никчемным по причинам, от тебя не зависящим. И что после этого? Спасибо, Мэзер. Спасибо, что наконец указал мое место.

Он тяжело вздыхает и проводит рукой по прядям, выбившимся из-под повязанной ленты. Он мотает головой, но ничего не говорит. Или не может, или не хочет. И выступившие на моих глазах слезы все-таки катятся по щекам. Лихорадочно вытерев их, я разворачиваюсь, чтобы затеряться в толпе гостей, и чуть не натыкаюсь на Терона. Игрушка в руках своего отца, он выглядит таким же измученным, какой чувствую себя и я. Бросив взгляд на Мэзера, Терон смотрит на меня и вопросительно приподнимает бровь.

Я усилием воли не оглядываюсь на Мэзера. Теперь мое место рядом с Тероном.

— Мне очень жаль, — говорю я Терону.

Громкая музыка уносит мои слова, словно я произнесла их беззвучно.

— Как и мне, — отвечает он, протягивая руку.

Я чувствую, что Мэзер уходит и забирает с собой повисшее в воздухе напряжение. Я нахожу его взглядом: он снова присоединился к Генералу, стоящему в стороне от танцоров. Образовавшийся в горле комок опускается вниз и тяжким грузом ложится на сердце, когда Мэзер тоже смотрит на меня. Он переводит взгляд на Терона, потом снова на меня и, оттолкнув Генерала, направляется к лестнице. Генерал хватает его за руку и что-то гневно говорит, на что Мэзер столь же гневно отвечает.

Затем он поднимается по лестнице и скрывается наверху. Генерал отворачивается, находит Элисон и тоже удаляется.

— Леди Мира? — Терон вымученно улыбается, все еще протягивая мне руку.

Я ощущаю себя так, будто, если приму ее, все окончательно изменится. Что все, кто мне дорог, навсегда исчезнут из моей жизни. Я качаю головой.

— Просто Мира, — говорю я, беря его за руку и позволяя притянуть к себе.

Он выше меня ростом, и лбом я почти касаюсь его подбородка. От него пахнет лавандой и чем-то, напоминающим запах ветхих книжных страниц. Мы кружим в танце вперед и назад, мягко и плавно, под быструю и энергичную музыку оркестра, словно говоря своим танцем: это мы создаем здесь темп, не вы!

— Просто Мира, — эхом повторяет Терон, глядя на меня через разделяющее нас короткое пространство. Затем решительно кивает. — У нас все будет хорошо. У нас с тобой.

Я не могу ничего ответить. Отворачиваю лицо и прикрываю глаза, борясь с поднявшейся в душе холодной бурей. Тем временем все вокруг рушится.

— Неужели ты не хочешь чего-то большего, чем это? — тихо спрашиваю я, возвращая взгляд к нему.

Расслабленный и спокойный, Терон явно напрягается от моего вопроса. Его губы раскрываются, и ответ, слетающий с них, настолько созвучен проносящимся в моей голове мыслям, что на секунду мне чудится, будто я сама произнесла его вслух:

— Каждый день моей жизни.

Чтобы высвободиться из платья, мне приходится обратиться за помощью сразу к обеим служанкам. И когда Розе и Моне наконец удается меня раздеть, я, вместо того чтобы смиренно принять еще одну ночную сорочку и забраться в постель, требую у них возвращения своей украденной одежды и похищенного шакрама. После доброго десятка минут увещеваний, что такую одежду непотребно носить леди, и моих уверений, что лучше бы им подчиниться, так как я их будущая королева, они смягчаются и возвращают мне мои вещи.

— Ну, по крайней мере, мы их постирали, — замечает Роза, протягивая мне рубашку.

Ткань действительно белая и чистая, а не коричневая и заскорузлая.

— А о нем я попросила позаботиться охранников, — вручает мне Мона шакрам. — Его наточили.

Обожаю Мону! Служанки уходят, и я одеваюсь в свою несравненно более удобную одежду. Лазурит оказывается в кармане раньше, чем я понимаю, что он мне не нужен, ведь Мэзер поступил со мной просто отвратительно. Я устраиваю шакрам на его почетном месте — у себя между лопаток — и стремглав бегу от двери к балкону. Всего через пару мгновений хватаюсь за белую занавеску и перепрыгиваю через балконные перила. Я уповаю на то, что занавеска выдержит мой вес и не порвется.

Где-то между моим полетом и приземлением, грозящим мне сломанной ногой, занавеска натягивается и несет меня обратно к дворцовой стене. Я чувствую привычное возбуждение — то же самое я ощущала во время миссии в Лайнии. Несущийся по венам поток энергии обостряет зрение и проясняет сознание. Я отпускаю занавеску и хватаюсь за выступ над балконом. Можно было бы выбраться из комнаты и без акробатических трюков, но разве я могла лишить себя веселья?

В несколько легких прыжков я достигаю крыши. Она сделана из той же изогнутой черепицы, что и остальные крыши Битая, но только не имеет крутого наклона. Кровля плоская, и по ней спокойно можно идти. Весьма удобно для дозорных в военные времена… и для неугомонной будущей королевы, пожелавшей лучше изучить новый дом. Я невольно морщу нос. Это не мой дом. Я никогда не видела свой настоящий дом, но теперь должна довольствоваться заменой и быть благодарной. Большинство винтерианцев зовут сейчас своим домом рабочие лагеря Спринга. Однако я не чувствую ничего, кроме разочарования.