— Это сумасшедший! — надсаживался лейтенант. — Сейчас он признается, что царевича Алексея убил!

— Поклеп! — опустилось с небес. — Царевича Алексея пальцем не тронул! А ведь до сих пор неизвестно, кто убил царевича Алексея! Это упрек в сторону ваших органов, товарищ лейтенант!

Милиционер схватился за голову, крутанулся винтом и с воем бросился прочь. А Долькин, замирая от восторга, слушал густой бас, текущий из мегафона. Хронический страх выходил через поры, как простуда после чая с малиной.

После долгих лет молчания, кивания головой Долькин будто впервые в жизни заговорил. С удовольствием тянул гласные, чеканил согласные.

И его слушали. Еще бы! Голос гремел! Вот она, долгожданная та минута, когда можно высказать все, что накопилось в душе! И Долькин рявкнул:

— «Москвич» сорок пять — двадцать шесть, остановитесь!

Он и сам не понял, почему в мегафон ушла эта фраза, но «Москвич» послушно затормозил. Выскочил лысый водитель и, нервничая, протянул права:

— Я что-то нарушил?

Долькин взял права. Открыл. Почитал. Обошел машину. Заглянул в салон. На заднем сиденье лежали три палки твердокопченой колбасы.

Долькин выпрямился и заявил в мегафон:

— Колбаса!

Водитель метнулся к машине и протянул Долькину одну палку.

— Разрешите ехать?

— Проезжайте!

«Москвич» упорхнул.

Долькин повертел в руках колбасу, проглотил слюну и опустил руку с колбасой вниз. Очевидно приняв колбасу за жезл гаишника, рядом затормозила зеленая «Волга». Из нее, тихонько ругаясь, вылез парень в кепке.

— Виноват, шеф! — сказал он и протянул права. Долькин открыл. Там лежала сложенная пополам десятка.

— Машина государственная? — спросил Долькин через мегафон.

Парень кивнул.

— А девицу провозим личную! Ай-яй-яй! — разнеслось над улицей.

Долькин сунул десятку в карман, права отдал и погрозил колбасой.

«Волга» исчезла.

С мегафоном в левой руке и с колбасой в правой Долькин почувствовал себя главнокомандующим улицей.

— Товарищи! Не скопляться! Переходим дорогу! Живей!

Люди послушно побежали через дорогу. Одна женщина замешкалась и поковыляла на красный свет.

— Гражданочка в синем, вернемся! — прогремел голос Долькина. Женщина подошла. Глаза ее бегали, пальцы нервно сжимали кошелку. Долькин просверлил женщину глазом до позвоночника и спросил:

— Что в сумке?

— Баклажаны, — выдохнула женщина. — А разве нельзя?

— Заплатите штраф за переход улицы на красный свет с баклажанами! Шесть рублей!

Женщина протянула две мятые трешки.

— Еще раз увижу с баклажанами… получите пятнадцать суток! За хулиганство!

Женщина перекрестилась и бросилась в обратную сторону, решив, что лучше улицу не переходить.

Высоко в небе тащил за собой белую полосу самолетик. Долькин заметил его и заорал в мегафон:

— Прими левей!

Самолетик мгновенье промедлил и двинулся влево. Долькин расхохотался, до того хорошо стало на душе.

Долькин лихо размахивал колбасой, вещал в мегафон, забыв про все страхи, и тут вдруг видавшая виды дворняга, перебегая улицу в неположенном месте, рванула из рук колбасу за макушку. Долькин почти достал наглую мегафоном, но та ускользнула и, счастливая, бросилась прочь, на ходу заглотив колбасу.

— Дворняга, остановитесь! — рявкнул Долькин, но звук вдруг пропал. Он тряханул аппарат, дунул, прошептал: «Раз! Два! Три!» — но была тишина…

Шли пешеходы, летели машины, жизнь продолжалась, но Долькина в ней уже не было.

Исчез звук, пропал голос. И разом вернулся в Долькина страх. Он вспомнил все, в чем признался: и труп, и наркотики, да еше мегафон, отнятый у представителя власти…

Как в испорченном телевизоре, зарябило в мозгу одно слово: «каторга», «каторга», «каторга»… Только что с мегафоном и колбасой он был свободным человеком, а теперь снова стал тем Долькиным, которым был раньше.

Подъехала милицейская машина. Из нее выскочили трое с погонами. Старший сказал:

— Отдайте мегафон и успокойтесь! Вы ж ничего не нарушили! Садитесь в свою машину и уезжайте! Только спокойненько!

Долькина усадили в автомобиль, пристегнули ремень и, козырнув, захлопнули дверцу. Долькин остался один в своих «Жигулях», в которых всегда был чужим. Он с завистью посмотрел на родимый трамвайчик, набитый людьми, и включил зажигание, бормоча: «За что же мне эта каторга, господи!..»

Будучи настоящим мужчиной обращаюсь к главному модельеру московского Дома моделей товарищу Зайцеву от имени всех женщин. К тому самому Вячеславу Зайцеву, который не стесняясь заявляет, какие сочетания носить в этом сезоне и по телевизору на сногсшибательных дамах показывает, а наши жены, матери и сестры, во сне примеряя, кричат нехорошими голосами.

Слава богу, в магазинах эта одежда никогда не появится, ну а вдруг кто-то вслепую скроит по памяти?! То, что в этом сезоне будет модно, понятно. Но конкретный вопрос: где у нас в стране этот сезон находится территориально? Хотелось бы записать адресок заповедника, где женщины открыто в этом на свободе разгуливают.

Давайте посмотрим правде не куда-нибудь, а в глаза! Как молодому человеку, с головы до пят в нашем, подойти к этой жар-птице? Чем ему зубы себе разжать, чтобы вымолвить «как вас зовут?» И о каком увеличении рождаемости мы говорим, если к ней даже не подойти!

А эти спины открытые ни с того ни с сего! Казалось бы, ну есть у тебя спина, носи на здоровье, никому не показывай! Не этим женщина гордиться должна, есть другие достопримечательности! А вы напоказ выставляете, и очень даже красивое зрелище: шея, плечи, лопаточки! Но как вы, товарищ Зайцев, эту модель со спиной видите в автобусе в час пик?! А у нас этот час с утра до вечера! Ну, вошла она туда с открытой спиной, а вывалится оттуда? Что у нее открыто будет, вы об этом подумали?

А походка? Товарищ Зайцев, вы ногу им ставили? Эффектно, не спорю. Каждый шаг как спектакль Большого театра в замедленной съемке. Такое ощущение, — мы тут вообще не тем местом ходим! Но, извините за резкость и прямоту, пока ваша модель ножку поднимет, наша отечественная модель сто метров рысцой отмахает и обойдет вашу модель на прямой, на вираже, в гололед у прилавка всегда первой будет! С такой восхитительной поступью вашей модели никогда ничего не достанется!

А на работе кто ж при ней материальные ценности создавать будет? Даже такие ценности, которые создаем мы. От вашей модели глаз не оторвать до конца рабочего дня! То ли дело — наши дамы. Одеты так, волей неволей работаешь, только бы они на глаза не попались!

Вы радостно щебетали насчет ансамбля: мол, как хорошо, когда у женщины юбка, сумочка и глаза совпадают по цвету. Ну, предположим, с годами глаза с туфлями сравняются. Но что вы за сумочку через плечо предлагаете? Я извиняюсь, пошла ваша модель с такой малостью в магазин. А вдруг ей бог послал кусочек сыра?! Больше пяти граммов в вашу сумочку не затолкать! А вдруг у нее семья? Бывают ведь и такие модели! В этом плане удачны накладные карманы. На пять кило картофеля каждый. Как говорится, есть в чем пойти в магазин! А уж получится ли ансамбль, совпадут ли по цвету глаза и картошечка, — неизвестно. Картошку, как и родителей, у нас не выбирают!

Я так вам скажу: ваши модели, на помостах живущие, — картинки с выставки. Вырезать — и под стекло. Но любить-то нам приходится своих, невзирая на то, как одеты, обуты, крашены. Идем на это в интересах нашего государства. Потому что, если не мы, то кто же с ними жить-то будет?!

Нет, конечно, приятно войти к себе в дом, а там такая Клеопатра в тюрбане блины тебе жарит. Но кем же ты сам быть должен, чтобы держать в доме такую вот женщину? Соседи тут же анонимку напишут про нетрудовые доходы. Потому что честный такую не потянет. По крайней мере — один. Так что, товарищ Зайцев, я хоть и не модельер, а наоборот, считаю, у вас два выхода: либо вы на землю к нам спуститесь и станете шить то, что с нашей жизнью гармонирует и в глаза не бросается, либо надо окружающую действительность перекраивать под вашу модель! И вот тогда наши женщины заулыбаются шире, чем ваши манекенщицы на помосте! Хочется, чтобы наша бурда от их бурды ничем не отличалась!