– Когда я был ребенком, то наблюдал, как умирает моя птичка в клетке. Я перестал ее кормить, перестал ставить ей воду. Было так забавно смотреть, как она становится все слабее и слабее, пока ее крошечная грудка в перышках совсем онемела. Я перепробовал это с самыми разными тварями, но ничто не повторило волшебства того первого раза. Может, ты подаришь мне это чувство, милая Мэдлин?

Он восторженно захохотал. Вечно издевающийся, вечно улыбающийся, вечно фальшивый Вильгельм… В сравнении с этим негодяем как не оценить честную суровость Эйдана!

– Ведь меня не могут обвинить в твоем убийстве. Ты уже мертва, если не забыла. – Он одарил ее нежным взглядом. – Но на этот раз ты будешь умирать очень медленно, а я буду за этим с удовольствием наблюдать.

Он запустил пальцы в карман жилетки и достал оттуда золотой медальон, но не стал открывать его – просто покачивал в воздухе, где в тусклом свете дорогой предмет поблескивал, словно предостережение.

– Не желаешь умереть с этим знаком моей привязанности на шее?

Мэдлин отшатнулась от изящного украшения:

– Я не стану снова надевать твой ошейник и поводок!

Она бросила ему эти слова, не в силах больше скрывать своего отвращения.

Муж только снова рассмеялся.

– Прощай, моя дорогая. – Убрав медальон обратно в карман, он с усмешкой добавил: – Ты теперь мой домашний зверек. Я больше не вернусь – вернее, ты больше меня не увидишь. Но не сомневайся, я буду за тобой наблюдать. – Он послал ей воздушный поцелуй. – Но ты ведь и так это знала, правда, лапочка?

Вильгельм открыл дверь и снова повернулся к ней:

– Кстати, такое прелестное дитя, эта малышка. Слишком юное, чтобы быть моим, я бы сказал. А ты нашалила, правда, женушка?

С этими словами он исчез. Мэдлин услышала, как в замке повернулся ключ. В пустой комнате он был громким, словно колокол возвещал о смерти.

Она закрыла глаза, прислушиваясь.

Тишина.

Но Вильгельм по-прежнему где-то рядом. Она ощущает его присутствие. Мэдлин посмотрела на дверь, в которой оказался только что просверленный глазок, и даже не попыталась спрятать свою ярость. Если он сейчас за ней наблюдает, то пусть видит, что она уже не та пугливая девочка, которой была прежде.

Она всю свою жизнь пыталась стать той, которую хотят видеть: идеальной дочерью для своих родителей, идеальной женой для Вильгельма, идеальной возлюбленной для Эйдана, даже идеальной матерью для Мелоди. Все эти годы она потратила на то, чтобы угодить всем, и куда это ее привело? На чердак к сумасшедшему, вот куда!

Ну, так пусть все идет к черту!

Даже если ей придется продираться сквозь кирпичную кладку ногтями, она не намерена провести последние часы своей жизни послушной пленницей!

Эйдан проснулся, ощущая ее запах на своей постели. Он был едва заметным и тонким, но от того не становился менее манящим.

Он сонно улыбнулся.

«Мэдлин!»

Эта короткая вспышка острого счастья сменилась не менее острым потрясением от истинного положения дел. Она исчезла.

Что еще хуже, той женщины которую он хотел сделать своей женой, на самом деле никогда не существовало.

Перевернувшись, он обнаружил, что рухнул в постель, не раздевшись. Во рту пересохло, голова болела. К сожалению, это состояние отнюдь не было связано со спиртным: он дне выпил ни капли. И зря. Можно было как следует приложиться к бутылке.

Эйдан с трудом приподнялся и сел на кровати, которую совсем недавно делил с ней. Ее запах обволакивал его. Она была повсюду. Ее пеньюар и платье остались аккуратно свернутыми на стуле. Ее саквояж по-прежнему стоял у стены под окном. На туалетном столике – ее щетка для волос, а на полу под ним поблескивала потерянная булавка – такой женщины закрепляют на голове шляпку.

Он закрыл глаза, чтобы не видеть этих напоминаний, но при этом отлично понимал, что в гостиной их будет еще больше. Даже сейчас он ясно мог представить себе ее шкатулку со швейными принадлежностями: она осталась на кушетке, где Мэдлин шила для Мелоди крохотные вещички. Девочка провела эту ночь у Колина.

Мелоди… которая оказалась не его дочерью. И это тоже было дополнительным источником боли. Эта боль была другой, ноющей, словно его крепко избили, хотя ему никогда в жизни не приходилось получать столь сокрушительных ударов.

Эйдан потер лицо рукой. Сегодня предстоит сделать очень много вещей – а вернее, отменить все то, что он предпринял накануне. Ему следует сказать своему поверенному, чтобы тот не съезжал из дома… хотя, судя по тому, под каким углом падает в его спальню луч солнца, с этим он уже опоздал.

И как положено «отменять» специальное разрешение на брак? Взятку ведь ему все равно никто не вернет. Может, стоит сохранить его – на тот случай если ему попадется еще одна бессердечная лгунья, которой захочется его облапошить.

Он поймал себя на том, что просто тянет время. Ему не хотелось открывать глаза, не хотелось возвращаться к постылой жизни, которая теперь его ожидала.

Ему не хотелось жить без нее – и он ненавидел себя за эту слабость.

Но если подумать, Мэдлин он ненавидел еще сильнее.

Мэдлин медленно обходила комнату. Конечно, Вильгельм за ней наблюдает, она чувствовала это.

Хорошо хоть, что в этом каменном чердачном помещении не может быть больше одного глазка.

В один из тех далеких дней она проснулась и увидела Вильгельма у себя в комнатах в Уиттакер-Холле: он превращал их в ее темницу. Один раз Мэдлин попыталась переставить неудачно поставленную ширму в гардеробной, и муж с яростью потребовал, чтобы она не прикасалась к ней.

Он быстро перестал притворяться, будто она ему желанна, и каждый вечер она ложилась спать одна. А ведь он казался таким страстно влюбленным, когда ухаживал за ней и делал ей предложение!

Она все поняла, когда обнаружила глазки, просверленные в стенах, скрытые в резных панелях обшивки.

То, что возникло в результате подозрительности и недоверия Вильгельма (потому что он ужасно боялся, что она его выдаст), превратилось в настоящую одержимость.

Муж обнаружил, что ему нравится подглядывать за ней.

В своей спальне в Уиттакер-Холле она везде обнаружила глазки. В конце концов она даже придумала, как с помощью дымящих поленьев находить сквозняки. Глазки оказались повсюду – даже за ширмой, где она пользовалась ночным горшком! Запертая в спальне под охраной дюжего лакея; она могла защищаться только одним способом: не делать ничего интимного, пока не село солнце и она не задула все свечи.

Однако сейчас ее целью было не бороться с извращением Вильгельма, а одержать над ним победу, выжив. А еще лучше – сбежав.

Но как же отсюда выбраться? Дверь только одна!

Она ощущала его присутствие – от его взгляда мурашки по коже бежали. Ее затошнило сильнее. Она была так близка к тому, чтобы окончательно опорожнить желудок!

Содрогнувшись, с трудом удержалась, чтобы не сорваться в пропасть паники. «Думай!»

В ее темнице почти ничего не было. Она явно не была частью комнат для прислуги. Никто не согласился бы жить в таком помещении – даже самая бедная посудомойка. И на чулан это тоже не было похоже. Тут был огромный камин, который давно не использовался. Холод грозил превратить ее внутреннюю дрожь в телесную. Ни свечи, ни лампы ей не оставили. Прекрасно. Вильгельму придется удовлетвориться слабым светом, пробивавшимся сквозь грязные стекла.

Окно было огромное, с большим количеством стекол. Видимо, кому-то нужно было, чтобы в этой комнате было очень много света. Похоже, когда-то створки открывались, но теперь они склеились из-за многолетней грязи. Она изо всех сил потянула за задвижку, но не смогла сдвинуть ее с места.

А за грязным стеклом…

У нее перехватило дыхание. За окном оказался до странности знакомый вид. Он был совершенно таким же, как тот, открывавшийся из комнат Эйдана, только с большей высоты.

Боже правый! Вильгельм запер ее на чердаке клуба «Браунс»!