Ответом Меригону Комбру стал несмолкаемый рев. В то же самое время вдалеке прозвучало несколько выстрелов.

— Принесите свет! — воскликнул повелитель толпы. — И скажите королеве, чтобы она поторопилась!

— Вот она! Да здравствует королева! Да здравствует Меригон!

В эту минуту на улочке, огибавшей чумной дом, появилась кумушка необъятных размеров, жена Меригона Комбра, прозванная королевой-сводней. Ее брюхо колыхалось под облачением священника, а на голове высилась бумажная епископская митра с изображением черепа в окружении непристойных символов. Изображая ведьм, готовых улететь на шабаш, рядом с кумушкой скакали девицы на метлах, одна из которых держала в руке фонарь.

— Сейчас я короную молодую супругу, — пробасила королева, направляясь к Мари Коз и протягивая ей бумажную корону.

То ли Мари Коз заподозрила ловушку, то ли проникла в тайный смысл происходящего, но как бы там ни было, с душераздирающими воплями она упала к моим ногам и обвила их руками.

Внезапно хохот, становившийся все громче, стих, воцарилась тишина, и взоры устремились на низенькую дверь узкого домика, стоявшего вплотную к церкви Сен-Николя.

Дверь медленно отворилась, и на пороге появился низенький священник с морщинистым лицом и длинными седыми волосами, падавшими ему на плечи. Ему, наверное, было зябко, и он кутался в плащ, какие обычно носят горцы. За ним виднелось морщинистое женское лицо — старушка высоко поднимала огарок свечи, источавшей красноватый свет. Священник улыбался доброй улыбкой, и я догадался, что это был старенький настоятель церкви Сен-Николя.

— Дети мои! Что случилось? Что с вами творится сегодня вечером? — прошамкал он.

Рука королевы повисла в воздухе. Девицы с метлами бросились наутек, словно прислужницы дьявола, попавшие под дождь святой воды. Толпа замерла.

Но у меня не осталось времени для созерцания безмятежной красоты, которой дышал облик старца. Раздался крик:

— Меригон! Они идут!

Размахивая палкой, по церковным ступеням взбежал человек с окровавленным лицом и, обращаясь то к Меригону Комбру, то к толпе, закричал:

— Убийцы! Советники из Ла Дорад притащили солдат с двумя кулевринами, с аркебузами, и солдаты уже очистили мост. Скоро они доберутся и до нас.

Спокойно пожав плечами, Меригон Комбр шагнул вперед и, разведя руки, произнес:

— Я сделаю с советниками из Ла Дорад то же самое, что сделал с советником Жаном Мандроном, — расквашу им хари.

В самом деле, пятнадцать лет назад, во время одного из мятежей, он сломал нос Жану Мандрону.

Неподалеку от площади раздались выстрелы.

— Туши факелы! — крикнул кто-то, и в секунду вокруг воцарилась темнота.

Чья-то сильная рука схватила меня и с такой скоростью потащила по темной улице, что я едва успевал перебирать ногами. Пока похититель не заговорил, я, признаюсь, дрожал от страха как осиновый лист. Но стоило мне услышать его голос, я сразу узнал Торнебю.

— Поворачивайте направо, спрячемся у меня, — прокричал мне мой верный спутник.

Прежде чем последовать его приказу, я обернулся, и передо мной предстала картина, напоминавшая безупречно выписанную миниатюру: стоя под восемью жуткими мумиями церкви Сен-Николя, среди мечущихся теней, старенький священник поднимал дрожащую руку и, улыбаясь, поводил ею, пытаясь успокоить своих неразумных духовных чад.

— Неудачи закаляют душу, — изрек я, обращаясь к Торнебю. — Я по-прежнему надеюсь спасти человечество, то есть, говоря попросту, найти Грааль и, подобно алхимику, превращающему свинец в золото, изменить людские сердца.

Тревожно вглядываясь в даль, Торнебю ответил:

— Жаль, мы не можем превратить во-о-о-н тех всадников на горизонте в мирных крестьян, идущих с поля. По всем статьям это стражники, посланные за нами в погоню.

Мы подошли к развилке. На краю поля громоздились связки соломы. Рядом бил ключ, и вода его стекала в желоб, выдолбленный в стволе дерева. Вдалеке виднелись дома и журчала река Арьеж, услаждая слух жителей окраин Памье. Мирный сельский пейзаж не предвещал ничего дурного, а теплая тишина, разлитая над полями, напоминала о надвигавшемся вечере задолго до его наступления.

— Всадники еще далеко, вряд ли уже нас заметили, — продолжил Торнебю. — Так что, пока не поздно, спрячемся в соломе и пропустим их.

Мы так и сделали, но кто мог предположить, что конники тоже решат сделать привал у ключа. Всадники — а их было пятеро — спешились и уселись неподалеку от нашего укрытия, поджидая, пока напьются кони. Жизнерадостный субъект, физиономия которого показалась мне знакомой, подошел к ключу и холодной водой омыл потное лицо. Отдыхая, приятели продолжали разговор, очевидно начатый по дороге.

— Его жена, укатившая с шевалье де Поластроном, — говорил жизнерадостный субъект, — просто воспользовалась случаем.

— Никто ее не упрекнет, — ответил стражник, сидевший ближе ко мне. — Кому понравится, когда тобой, такой молодой и красивой, на глазах у всех пренебрегли, отдав предпочтение стареющей девке Мари Коз.

— У него уже давно не все дома, — подхватил другой стражник. — Кстати, у меня родственники в Авиньонете, так они мне рассказали, как он у них в городе развлекался. Выкрадывал повешенных и зарывал их!

— А зачем ему?

— Одно слово, с ума сошел.

— А еще сын консула, дом в квартале Пейру!

Поболтав еще немного о том о сем, преследователи наши наконец уехали.

Судя по стуку копыт, они поскакали в Памье. Когда топот их коней окончательно стих, я вылез из соломенного укрытия.

— Ты слышал, Торнебю, о чем говорили стражники?

— Я зарылся с головой в солому и плохо различал слова, — ответил Торнебю, обладавший, насколько я знал, отменным слухом. — Но всем известно: тем, кто работает на стражу, веры нет, так что доверять их речам не стоит.

Мы пошли по тропинке, уводившей нас от Памье; обогнув город, она должна была вывести нас на торную дорогу, ведущую в горы.

Некоторое время мы шли молча, потом я спросил своего товарища:

— Знаешь ли ты человека по имени шевалье де Поластрон?

— Мне кажется, на улице Асторг проживала семья, носившая имя Поластрон.

И Торнебю махнул рукой, давая понять, что семейство это недостойно стать темой нашей беседы.

Но я упорно продолжал:

— У всех в роду Поластрон имеется одна особенность: форма лица, а главное, выпученные глаза придают им сходство с лягушками.

Торнебю рассмеялся, однако громче, нежели требовало мое сообщение, не заключавшее в себе, в сущности, ничего смешного.

В эту минуту на берегу пруда заквакали лягушки. Торнебю захохотал еще раскатистее, и я осознал всю неуместность своей реплики. Ибо голос лягушек, как и любых других животных, наполняет душу светом.

В Арьеже, сразу за Лавланетом, в небольшой долине стоит деревня Камор. С незапамятных времен жители этой деревни считают себя самыми несчастными на свете, и даже построенный ими храм свидетельствует об их несчастьях: каморцы называют его церковью Скорбящей Богоматери.

В долине, где стоит деревня Камор, почва словно одержима зловредными духами, ибо на ней не произрастает ничего, кроме колючек и жесткой желтой травы, непригодной на корм скоту. Струившийся среди камней ручей облегчения не приносил: вода в нем была по большей части ржавой и имела странный неприятный вкус, словно кто-то из горных духов добавлял в нее яду. Почти все дети в деревне рождались с зобом, и даже чужестранцы с прекрасными гибкими шеями, прожив некоторое время в Каморе, скоро становились такими же зобастыми, как и местные уроженцы. Злющий ветер, без устали завывавший в долине, всегда нес собой холод. Домашние животные, выращенные на подворьях, быстро дохли от неизвестных болезней. Вой псов по ночам порождал отчаяние, и даже стрекот сверчков, доносившийся из долины Грийон, звучал особенно жалобно.

Деревенского священника звали Пуатвен, и был он родом из семьи Пуатвен, жившей в долине с незапамятных времен. А как долго жила там семья — на этот вопрос могут ответить только знатоки генеалогической науки, умеющие во мраке прошлого отыскивать тропы, ведущие к родоначальникам семейств. Тем, кто забыл, напомню: Пуатвен — один из четырех героев, покинувших роковой ночью Монсегюр.