А мы к этому времени должны захватить плацдарм. Короче говоря, на подготовку отпущено всего пять дней. Прежде всего надо подобрать людей, пойдут только добровольцы. Это раз. Какое-то время нам придется воевать в окружении. Не исключено, что своих боеприпасов не хватит и придется пользоваться трофейным оружием. Поэтому завтра же прошу собрать немецкие автоматы, пулеметы, гранаты и как следует их изучить. Наведаемся и к артиллеристам, поучимся стрелять из немецких пушек. Это — два. А за тобой, Миша, — обернулся он к Зубу, — самое главное — придумать, как пройти по болоту.
— Кое-что я уже сделал. Неплохо бы испытать.
— Так что же ты молчишь?! Показывай свое изобретение, и побыстрее!
— Я только сделал. А изобрел Седых.
— Да будет вам, — засмущался Седых. — Ничего я не изобретал. Просто вспомнил, что у нас в Сибири эвенки ходят по рыхлому снегу на самодельных лыжах, сплетенных из прутьев. Чтобы лыжи скользили, их обивают мехом. Нам скользить не надо, поэтому оставляем плетеную основу, только делаем ее поплотнее, привязываем к ногам — и вперед.
— Пошли! — вскочил Ларин. — Не терпится испытать.
Мокроступами — так окрестили изделие Зуба — Ларин остался доволен. Понравились они добровольцам, вошедшим в состав штурмовой группы.
Пять дней, отпущенных на подготовку, были заполнены до предела: приводили в порядок свое и изучали трофейное оружие, осваивали мокроступы, согласовывали опознавательные знаки с летчиками и артиллеристами, отрабатывали радиосвязь.
Передовые подразделения дивизии вели бои на подступах к Днепру, а «группа 7» — такой был позывной у Ларина — просочилась через линию фронта и вышла в плавни.
Когда первая пятерка села в лодку, Седых приказал:
— Двоим на берег! Быстро!
— А я шо казав?! — поддержал сидящий на веслах партизан. — На этой галере пятерых, да еще с оружием, не перевезти. Дывысь: як тилька хлопци силы, до воды стало миньш пальца. Потонэмо. Уси потонэмо!
— Вот именно, — подтвердил Седых. — А задача у нас совсем другая. Приказа тонуть не было.
Разведчики выскочили из лодки и, зябко ежась, смотрели на зловеще-холодную рябь Днепра.
— Что случилось? — протиснулся вперед Ларин. — Почему не отчаливаете?
— Перегруз, — бросил Седых. — Пятерых лодка не выдержит.
— Да? А Громов уверял, что лодка рассчитана на пятерых.
— Он не учел веса оружия. Да и боезапаса у нас сверх всякой нормы.
— Та-ак, — подергал усы Ларин. — Что же делать?… А скольких твой ковчег выдержит? — спросил он у партизана.
— За троих ручаюсь.
— Вместе с тобой?
— Нет. Я не в счет.
— Сколько рейсов можно сделать за ночь?
— Три. От силы четыре.
— Значит, понадобится три ночи. А планировалось две. Как быть? — обратился он к Седых и вынырнувшему из темноты Зубу.
— Ты командир, тебе и решать, — пожал плечами Зуб. — Учти еще и мокроступы. Они хоть и легкие, а места занимают много.
— Много? — удивился Ларин. — Ты хотел все мокроступы отправить одним рейсом? А вдруг именно этот рейс будет… неудачным? Людей переправим, а мокроступов нет. Вся операция — побоку!
— Виноват, — смутился Зуб. — Глупость сморозил. Каждый возьмет мокроступы с собой. Иначе нельзя.
— Вот именно. Радист, — позвал Ларин, — сообщи «Березе», что операцию начинаю, но времени она займет — плюс одни сутки.
— Есть, — кивнул радист.
— Первым рейсом пойдет младший лейтенант Седых. С ним — глаза и уши нашей группы — Шарко и Мацкевич. Повнимательней там, — пожал он всем руки. — Осмотритесь как следует, подберите местечко для дневки и затаитесь. Я буду послезавтра с последней лодкой.
Скрипнули уключины, плеснула волна — и лодки как не бывало.
«Все, машина завертелась, теперь ее не остановить, — вышагивая по берегу, размышлял Ларин. — С одной стороны, это хорошо — все сомнения побоку и нужно только действовать. Но правильно ли я поступил? Командир должен быть впереди, а я решил переправиться на последней лодке. Не трусость ли это? Смотри, Игоречек, если разведчики расценят твой поступок именно так, в бой они за тобой не пойдут. Нет, я прав! — совсем по-громовски ударил он правой по ладони левой руки. — Я отвечаю за всю операцию, а не за ее отдельный эпизод. Ой ли?! Ой ли?! — укорял он себя. — Одно дело ступить на вражеский берег первым и совсем другое — присоединиться к группе подчиненных, которые прощупали каждый сантиметр этого берега. На мину уже не наступишь, в засаду не попадешь, на пулемет не напорешься. Все это так, но переправа — лишь начало операции. Главное — плацдарм! Вот там-то надо быть впереди. Не захватим эти чертовы доты, поставим под удар всю дивизию — ни одна лодка, ни один плот не уйдут от перекрестного огня. Значит, не дергаться, не комплексовать, а ру-ко-во-дить. Вернее, командовать. Господи, как же это просто и легко — отвечать только за себя и до чего же сложно и мучительно — за людей и за успех всего дела! Стою я на твердом бережочке под раскидистой сосной, беседую сам с собой, а каково сейчас Захар Иванычу? Я же знаю, он даже плавать не умеет, а в лодку сел, не шевельнув бровью. Вот кто настоящий храбрец!»
А храбрец сидел на носу лодки, до белизны в суставах вцепившись в ее борта. Седых специально устроился спиной ко всем остальным: он очень боялся, что не сможет совладать с лицом и ребята поймут, как панически он боится воды.
«Хоть бы берег был виден, — тоскливо думал он. — Да что мне берег, один хрен — камнем на дно! Был бы налегке, куда ни шло, а так — автомат, пять дисков, полпуда гранат, тушенка, хлеб… Нет, если перевернемся, на поверхности не продержусь и секунды. Обидно идти на закуску рыбам! Бр-р-р! — передернул он плечами. — Нет, так дело не пойдет. Так и свихнуться можно. Надо что-то делать…»
Седых покосился назад. Лиц товарищей он не разглядел, но чувствовал — им тоже не по себе.
— А что, славяне, не спеть ли нам что-нибудь разудалое? — неожиданно прохрипел он.
— Что-что? — донеслось с кормы.
— Не спеть ли, говорю, нам? А то скучновато стало. Давайте про Байкал, а? Как там, Шарко, не помнишь?
— Ну, как это… — откашлялся высокий чернобровый парень. — Славное, значит, море… — просипел он.
— Мацкевич, как дальше? — не отставал Седых.
— Ага, — неохотно выдавил русоголовый Мацкевич. — Славное море, священный Байкал…
— Да не так! Ну что вы как на похоронах?! Веселей надо, раздольней! Сла-а-вное мо-о-ре… — перекрывая свист ветра, затянул Седых.
— Священный Байка-а-а-л, — подхватил Шарко.
— Ну вот, другое дело, — довольно заметил Седых. — Сла-а-авный корабль…
— Омулевая бочка-а-а, — дирижировал ручным пулеметом Шарко.
— Эй, баргузи-и-и-н… — неожиданно высоким тенором вывел Мацкевич.
— Пошевеливай ва-а-а-л… — грянуло трио.
— Оце дило, оце письня! — понял задумку гребец. — Оце по-нашему!
После того как с грехом пополам — никто не знал всех слов — закончили про Байкал, вошедший в раж Шарко напомнил, где они находятся, и устрашающе-басовито затянул:
— Ревэ тай сто-о-гнэ Дни-и-пр широк-и-й…
— Сердытый ви-и-тэр за-а-выв-а, — подхватил гребец.
Когда лодка ткнулась в песок, встречавшие ее партизаны ничего не могли понять: сидящие в лодке бойцы и не думали вылезать. Они сбились в кучу и что-то тихо пели. Перед тем как отправить лодку в обратный путь, Седых наклонился к гребцу и шепнул:
— Сажай на весла наших ребят, а сам отвлекай их песнями, байками, чем угодно, лишь бы не молчали и не глядели на воду.
Партизан понимающе кивнул и взмахнул веслами.
За полчаса до рассвета лодка причалила в третий раз. Ее тут же спрятали в кустах, а разведчики скрылись в небольшой пещере, вырытой под срезом крутого берега.
День прошел спокойно, а ночью лодку снова вытолкнули на воду. Спокойно прошел еще один день и еще одна ночь.
Когда «группа 7» собралась в полном составе, Ларин облегченно вздохнул.
— Дело прошлое, — признался он, — но переправы я очень боялся. Представляете, что было бы, засеки нас немцы на воде?!