Казалось бы, все было прекрасно, но все чаще приходили мысли о том, что это счастье не просто хрупкое, оно незаслуженное. На дворе конец сорок четвертого, его родная дивизия истекает кровью на Сандомирском плацдарме, Ларин пишет, что разведрота снова нуждается в пополнении. Галиулин деликатно интересуется, когда последний экзамен, — словом, в каких-то сутках езды от Москвы полыхает война, а он, боевой офицер, прохлаждается в аудиториях, греется у семейного очага и гуляет по парку.

Однажды Виктор не выдержал и, после того, как услышал сводку о наших потерях на подступах к Варшаве, без стука ворвался в кабинет начальника курса.

Пожилой, донельзя усталый генерал недоуменно вскинул брови.

— Майор Громов, — представился Виктор. — Разрешите обратиться?

Генерал все понял с первого взгляда, грустно усмехнулся и предложил сесть.

— Спасибо, я постою, — отказался Виктор. — Так быстрее. Прошу отправить на фронт, — выпалил он. — Вот рапорт.

— Садитесь, майор, садитесь, — мягко настоял на своем генерал. — Быстрее все равно не получится.

Виктор присел на край дивана, продолжая держать перед собой крупно исписанный лист.

Генерал встал, заметно прихрамывая, подошел к окну, побарабанил пальцами по стеклу и неожиданно спросил:

— Как вы думаете, почему немцы дошли до Москвы, блокировали Ленинград и едва не взяли Сталинград?

— Известное дело, — как по учебнику начал Виктор. — Внезапность нападения, превосходство в технике, опыт ведения войны в Европе.

— Все это так, — поморщился генерал. — Но главное все же не в этом. Гудериан не раз мне говорил: «У русских есть чему поучиться. А если к русским мозгам приложить немецкую исполнительность, получится непобедимый симбиоз гениальных идей и их практической реализации».

— К-как, Гудериан? — привстал Виктор. — В-вы с ним знакомы?

— Еще бы! Сидели за одной партой. Иногда он у меня списывал, — усмехнулся генерал.

— Значит, вы учились там? — куда-то за окно кивнул Виктор.

— Не я — там, а он — здесь, — жестко сказал генерал. — И не только он.

— Когда? Этого не может быть!

— Еще как может… Плохо, что вы этого не знаете. Впрочем, что вы вообще знаете? — вздохнул генерал. — Вы молоды, привыкли действовать не задумываясь, историю знаете по школьным учебникам, — безжалостно хлестал Виктора генерал. — Между тем в соответствии с межправительственным соглашением в конце двадцатых — начале тридцатых годов в Советском Союзе училась большая группа немецких офицеров. Я был на предпоследнем курсе, когда прибыл Гудериан. Немецкий я знал неплохо, так что был у него кем-то вроде переводчика-наставника. И в одном танке поездили, и соли, то бишь каши, съели немало.

— Вот это да-а! — изумился Виктор.

— Ничего особенного в этом нет, — продолжал генерал. — В старые времена такая практика считалась обычным делом. Но на этот раз, — устало протер он глаза, — случилось так, что русские гениальные идеи в Красной Армии некому было осуществлять.

До Виктора что-то начало доходить, и он открыл рот, чтобы задать вопрос, но генерал протестующе поднял руку.

— Да и хранителей этих идей осталось мало. Очень мало. Вот мы и хотим передать их вам, — наклонился он к Виктору. — Чтобы было кому продолжать, чтобы не тускнела слава русского оружия, чтобы, следуя заветам Суворова, побеждали не числом, а умением.

Виктор вжался в угол дивана и затих. Он чувствовал себя таким глупым, нашкодившим мальчишкой, что готов был сквозь землю провалиться. К тому же бывший командир разведроты ужасающе ясно понял: в сравнении с этим седым больным человеком он дурак дураком, и ничего, кроме умения убивать, в его багаже нет.

— Нам скоро уходить, — продолжал генерал. — И из-за возраста, и вообще… Несколько лет назад, когда мы были далеко отсюда, — генерал как-то неопределенно махнул рукой, — Константин Константинович, уезжая на фронт в качестве командарма, взял с меня слово, что я буду искать, — вы уж меня извините, — обезоруживающе мягко улыбнулся он, — но я скажу так, как сформулировал он, — что я буду искать людей с мозгами и вдалбливать в эти мозги то, что на Руси чуть было не погибло навсегда, но крепко прижилось у супостата.

В голове Виктора закружилась такая карусель, что он рванул ворот гимнастерки, а потом, в нарушение всякой субординации, без разрешения схватил графин и залпом выпил стакан воды.

«Константин Константинович… — лихорадочно соображал он. — Это кто же?… Кто из командармов Константин Константинович? Ба, да это же Рокоссовский, командующий Вторым Белорусским фронтом! Но ведь он… Точно, незадолго до войны он был арестован. Значит, они вместе сидели…»

— Должен вам сказать, слово, данное Константину Константиновичу, я сдержал, — с некоторой долей гордости заметил генерал. — Вначале я тоже рвался на фронт, а потом понял, что один сделаю не так уж много, а вот если совью гнездо, из которого будут вылетать орлы, вооруженные не только клювом и когтями, но и самыми современными знаниями в области военного искусства, проку будет больше. В самый трудный период, когда на фронте катастрофически не хватало офицеров, Константин Константинович и Георгий Константинович сумели настоять на том, чтобы Академия имени Фрунзе работала, как и раньше, чтобы с передовой можно было отзывать наиболее талантливых офицеров, учить их уму-разуму и уже в новом качестве отправлять на фронт. Смею вас уверить, что наши победы под Сталинградом, Курском, на Днепре, да и все другие закладывались не только на Урале, в Сибири и Поволжье, откуда шла самая современная техника, но и в нашей академии. Поначалу мы это делали в Ташкенте, а после возвращения из эвакуации — в родных стенах. Курс обучения пока что ускоренный, поэтому не обессудьте, учим вас не всему, а самому необходимому. Думаю, после войны придется доучиваться — профессия защитника Родины еще долго не отомрет… Но это уже другая песня, — неожиданно оборвал себя генерал.

За окном стемнело. Разрисованные морозом стекла излучали какой-то таинственный свет, а на диване сидели два русских человека, волею судеб надевших погоны и связавших свою жизнь с одной из самых нужных и благородных профессий. Один этот крест нес давно, привык к нему и понимал, что будет нести до отмеренного судьбой конца, а другой только сейчас понял, какую огромную взваливает на себя ношу, понял — и твердо подставил плечо.

В первых числах января был сдан последний экзамен. По традиции сокурсники хотели это событие как следует обмыть, но им приказали немедленно явиться в войска. Ранним вьюжным утром майор Громов уже сидел в самолете, летевшем на фронт.

Ночь прошла в сборах. Ни мать, ни жена не сомкнули глаз, но ни одна из них не плакала, не рвала сердце, не кидалась на грудь. Но что самое удивительное — Валюшка тоже не спала. Она не ныла, не требовала внимания, а просто смотрела. Но как смотрела!

Всей своей шкурой, всем своим верным сердцем Рекс чувствовал состояние хозяина. Ему хотелось подойти к Виктору, потереться о его ногу, а еще лучше вскинуться на грудь и лизнуть в щеку — не грусти, мол, хозяин, я с тобой, а вместе мы не пропадем, — но он не мог сделать ни шага: крохотные ручонки с неожиданной силой вцепились в его загривок и ни на секунду не отпускали. У Рекса закипала кровь от желания служить маленькой хозяйке и никогда с ней не расставаться. У него затекли ноги, одеревенел хвост, но он стоял, прижавшись к детской кроватке, и знал, что будет стоять до тех пор, пока не разожмутся эти маленькие детские ручки.

На рассвете Валюшка заснула, малюсенькие пальчики разжались, но ладошка все равно лежала на загривке Рекса. Когда появился хозяин и коротко кивнул, Рекс покосился на девочку, осторожно присел — нет, не проснулась — и шагнул вперед. Виктор вскинул вещмешок, порывисто обнял самых дорогих на свете людей, подхватил фибровый чемоданчик и шагнул за порог.

Через минуту дом, семья, учеба казались таким далеким прошлым, будто это приснилось, а теперь он проснулся и живет своей обычной жизнью — трясется в разбитой «эмке», обсуждает с попутчиками сводку Совинформбюро, поругивает погоду и, самое главное, прикидывает, с чего начать свой первый после долгого перерыва фронтовой день.