В его глазах вспыхнул опасный огонь, и она прикусила язык, почувствовав, что сказала лишнее.

Его подбородок угрожающе задрался вверх. Стремительно выбросив вперед длинную руку и ухватившись за лиф ее разорванного платья и сорочки, Луис рванул и то и другое вниз, к талии. Эми вскрикнула и инстинктивным движением скрестила руки, прикрывая обнажившуюся грудь.

Его глаза горели страстью и ненавистью. Схватив Эми за запястья, он развел в стороны ее руки. Уставившись на ее упругие груди, поднимающиеся и опускающиеся в такт учащенному дыханию, он процедил:

— По-твоему, я просто дикая тварь? — В его глазах мелькнуло что-то похожее на боль. Но еще через секунду он пообещал: — Тогда и моя любовь будет любовью дикаря.

И, силой удерживая в неподвижности ее прижатые к бокам руки, он вдвинул колено между ногами Эми и приник губами к ее шее. Слегка прикусывая зубами атласную кожу, он не торопясь переносил клеймо поцелуев от мочки уха к плечу… и ниже.

— Нет! — вскрикивала Эми, когда его голова неумолимо приближалась к ее ничем не защищенной левой груди. — Не-е-ет! — стонала она, когда, накрыв горячим открытым ртом этот сочный зрелый плод, он опустился перед ней на одно колено.

И когда он втянул в себя ее набухший, затвердевший сосок, сил у нее хватило только на то, чтобы беззвучно взмолиться:

— Нет… Боже мой!.. Нет!..

Слезы стыда и отвращения к себе самой хлынули из глаз Эми и покатились по щекам. Она так и стояла, пригвожденная к двери, а последние отблески заката пронизывали комнату, окрашивая здесь все — и их двоих в том числе — в нежные пастельные тона.

— Ненавижу тебя… — шептала она, чувствуя, что у нее подгибаются коленки, а сердце гулко стучит, разрываемое страстью и отчаянием. — Ненавижу… Ненавижу! — повторяла она, зная, что не лукавит, произнося это слово. Но тогда как же могло получиться, что она стоит в своем собственном доме и позволяет человеку, который ей противен, целовать ее грудь?

Луис поднял голову и всмотрелся в ее раскрасневшееся лицо. Их взгляды встретились и не сумели разойтись.

— Я хочу, чтобы ты прекратил это, — пыталась она его урезонить. — Ты уже достаточно унизил меня. Пожалуйста, отпусти меня.

Он укоризненно коснулся пальцем ее затвердевшего соска:

— Твое тело не хочет, чтобы я тебя отпустил.

С этими словами он бережно высвободил ее плененные руки из бесполезных рукавов разорванного платья. Эми даже подскочила от неожиданности, когда он порывисто поцеловал горячее взмокшее местечко у нее под мышкой.

Его рот вновь устремился к ее груди. Эми ненавидела себя так же сильно, как и его, и не беспричинно: то, как распоряжались его зубы ее напрягшимися сосками, то, как он ласкал языком эти чувствительные бугорки, то, как жадно всасывали то одну ее грудь, то другую его неутомимые губы, — все это порождало в ней жгучее запретное наслаждение, которое растекалось по всему телу жаром, томлением и жаждой близости.

Терзаемая чувством вины, одолеваемая страстью, Эми все еще стояла, прислонившись спиной к двери, тогда как капитан Луис Кинтано, стоя перед ней на одном колене, целовал ее налитые груди, словно не мог досыта насладиться этими поцелуями и не собирался хоть когда-нибудь ее отпустить.

Тщетно убеждая себя, что она собирается остановить его, пока он не зашел еще дальше, Эми подняла дрожащие руки к его голове. Тонкие пальцы, которые совсем недавно яростно царапали его спину, почти ласково зарылись в густую черную шевелюру, словно забыв о том, что первоначальным намерением Эми было оторвать от своей груди его бесстыдные губы.

Луис поднял голову, и снова их взгляды встретились в полутьме комнаты. В глубинах его бездонных черных глаз Эми не могла уловить ни грана нежности — в них полыхало только неукротимое вожделение, которое и пугало ее, и в то же время возбуждало. Страх еще усилился, когда его ловкие пальцы отыскали крючки ее платья, а затем завязки нижней юбки и панталон.

Он смахнул все эти одежды вниз, до ее бедер, и снова все перестало для него существовать, кроме желанного и прекрасного тела. Эми чувствовала, как непроизвольно вздрагивают ее бедра от огненных поцелуев, которыми он осыпал теперь ее живот. На лице у нее горел лихорадочный румянец, груди порозовели… Эми была растревожена и обескуражена донельзя. Как это могло случиться, что она сейчас по-женски возбуждена гораздо сильнее, чем когда-либо раньше?

Этого не могло быть.

Вовсе она этого не испытывает.

Если она вот так, оцепенев, стоит на месте, это значит только одно: ее парализует не безумное влечение к Луису, а самый что ни на есть разумный страх.

Пока ее голова, сердце, тело вели между собой ожесточенное сражение, Эми не шевелилась, уповая лишь на то, что теперь, когда солнце наконец закатилось, в комнате скоро наступит полнейшая тьма, которая спрячет ее позор и растерянность. Сама того не замечая, Эми шаг за шагом шла к своему поражению, отступая под натиском Луиса. Он медленно, со знанием дела лишал ее собственной воли и забирал власть над ее телом.

Но если Эми этого не понимала, то Луис понимал.

Его поцелуи ложились на ребра, на пупок, на крутые изгибы ее бедер, и все это время он исподволь, искусно маскируя поставленную цель, понемногу стягивал вниз лохмотья, столь недавно составлявшие наряд Эми.

Когда ткань соскользнула опасно низко, Эми встрепенулась. Рассудок напомнил о себе, и она слабо запротестовала. Луис сменил тактику. Он знал женщин. Больше не стоит тратить ни одной драгоценной секунды на мягкое обольщение — пора снова испугать и возбудить. Молниеносным движением он сдернул до колен изодранные перекрученные одежды Эми; она ахнула от неожиданности и негодования, однако он не стал обращать внимание на такие пустяки. Вместо этого он взглянул на нее и холодно распорядился:

— Перешагни через это тряпье.

Возвращенная к действительности столь грубым способом, Эми тревожно свела брови. Она воззрилась на него, качая головой и пытаясь оттолкнуть его.

— Быстро! — резко приказал он.

Глядя на него широко раскрытыми глазами, Эми повиновалась. Она высвободила ступни из туфелек, а потом, уткнувшись лбом в плечо Луиса, перешагнула через жалкий ворох тканей, в который превратилась ее одежда. Он откинул в сторону этот ворох и приступил к выполнению следующей задачи: спустил белые хлопчатые чулки с ее стройных ног. Эми могла быть благодарна только за одно — за то, что вечерний полумрак сменился полной темнотой.

В комнате было так темно, что она почти не видела его, а это значило, что и ему ее почти не видно. Она могла различать лишь его голову и широкие плечи… но он вдруг встал, повернулся и отошел прочь. Не успела Эми сделать шаг от двери, как услышала его низкий холодный голос:

— Стой на месте. Я скажу, когда тебе будет можно отойти. Эми снова прижалась спиной к двери. Ее знобило. Что он теперь затеял? Куда направился?..

В дальнем конце комнаты вспыхнула спичка и затеплилась свеча; в ее медовом свете можно было вновь разглядеть резкие черты бронзового лица Луиса. Он вернулся к двери, неся в руке серебряный подсвечник с ярко горящей свечой.

Он стоял, глядя на Эми сверху вниз, высоко подняв подсвечник, и его темные пронзительные глаза медленно обозревали нагое стройное тело. Эми ощущала этот горячий взгляд почти как прикосновение руки. Она вздрогнула и попыталась как-то прикрыться.

Луис улыбнулся и поставил подсвечник на пол рядом с ней. Со стесненным сердцем она наблюдала за ним, ожидая, что же будет дальше. А он снова отвернулся от нее и зашагал прямиком к кровати под пологом, сдернул покрывало и одеяла и скинул их на застланный ковром пол. Он смахнул с высокой кровати все подушки, оставив поверх матраса лишь шелковую белую простыню.

Не отводя глаз от Эми, стоя рядом с кроватью, Луис снял с запястья широкий браслет из золота с бирюзой и положил его на ночной столик с мраморным верхом. Затем снял тяжелый золотой медальон и поместил его рядом с браслетом. Туда же последовал острый нож, извлеченный из-за пояса белых кавалерийских брюк.