Когда на обнаженном теле остался лишь золотой медальон, Шочикецаль, подняв этот тяжелый диск, сказала молодому супругу:

— Муж мой, перед тобой точное подобие священного Солнечного Камня, которому поклонялись мои предки в Главном храме бога Уицилопочтли на центральной площади Теночтитлана. Лицо, которое ты видишь в центре, изображает Бога-Солнце.

Дон Рамон молча кивнул.

— Четыре малых божества вокруг Бога-Солнца — это боги земли, ветра, огня и воды. — Она опустила медальон на грудь. — Нашего сына мы назовем Тонатиу в честь Бога-Солнца.

Она стояла, нагая и прекрасная, и столь удивительна была ее смелость, что ревнивого жениха вдруг обуяла мука иного рода: любуясь несравненной красотой своей юной жены, он в то же время терзался сомнениями касательно ее добродетели. Но тут Шочикецаль улыбнулась и подошла к нему.

Взяв руки мужа в свои, она повернула их кисти тыльной стороной вниз и поцеловала раскрытые ладони. Потом положила одну его ладонь к себе на обнаженную левую грудь, а другую зажала между ног.

— Единственные руки, которые когда-либо касались меня, — твои, Рамон. Ацтеки знают цену целомудрию. Я девственница. Как твой приход был предсказан звездами, так и я — по воле богов — пришла к тебе нетронутой. Я даже никогда не целовала мужчину. Ты научишь меня любить?

Счастливый супруг нежно привлек ее в свои надежные объятия:

— Да, мой бесценный цветок. Я научу тебя. Моя суженая, любовь моя.

На следующий день новобрачные покинули душный жаркий город.

Летние месяцы, последовавшие за незабываемым июнем, пролетели как один упоительный медовый месяц, который молодожены провели, наслаждаясь уединением, на зеленом мексиканском побережье. С наступлением осени дон Рамон увез жену далеко на север, где находился небольшой земельный надел, который он получил как свадебный подарок от своей испанской родни.

Дон Рамон построил для обожаемой жены скромный домик из необожженного кирпича, и они вместе нанесли визит ближайшим соседям — вот так они и познакомились со светловолосым крепышом-техасцем Уолтером Салливеном, его женой Бет и младшей сестрой Уолтера Мэг.

Салливены встретили чету Кинтано радушно и дружелюбно. Поначалу ничто не омрачало счастья молодых супругов, хотя жизнь не была легкой в этом суровом пустынном краю. Как ни бился дон Рамон, пытаясь наладить дела на своем маленьком ранчо, успех ему не сопутствовал. A eгo жена, прекрасная Шочикецаль, не смогла даже кукурузу вырастить на этой бесплодной почве, не говоря уже о любимых ею цветах и зелени.

И, что еще хуже, богине никак не удавалось забеременеть — месяц за месяцем после очередного разочарования она проливала горькие слезы. Так прошел год, затем второй и третий.

В один из жарких августовских дней 1838 года, когда дон Рамон вернулся домой после трудов праведных, его встретила красавица жена, которая так и светилась счастьем. Весной он станет отцом, поведала она ему. Они выпили мадеры из серебряных кубков, а когда отгорел закат, любили друг друга.

17 апреля 1839 года, когда солнце садилось за горизонт, у Шочикецаль начались схватки. Перепуганный муж заявил, что немедленно поскачет за доктором, но она удержала его: ей не нужен никакой врач. Дон Рамон умолял позволить ему позвать хотя бы сеньору и сеньориту Салливен. Нет, отвечала жена, она не хочет, чтобы посторонние присутствовали при рождении ребенка. Он, ее муж, должен сам принять их дитя.

В ужасе дон Рамон кивнул, зажег светильники и приготовился к самой длинной в его жизни ночи. Его бесстрашная богиня не разделяла опасений мужа. Она улыбалась и, мурлыкая, приводила в порядок дом, как будто готовилась к какому-то чудесному празднику.

В полночь она сбросила всю одежду, оставив на теле лишь золотой Солнечный Камень. Пламя свечей омывало теплым сиянием ее тело. Она уселась на чистую белую постель, прислонилась спиной к подушкам и, подтянув разведенные колени, уперлась в матрас босыми ступнями.

Когда боль, разрывающая тело, стала накатывать с убийственной размеренностью, Шочикецаль, забросив руки за голову, вцепилась в прутья тяжелой медной спинки кровати, но не проронила ни звука.

Пока дон Рамон прикладывал влажные салфетки к искаженному болью лицу жены, к груди и мягким темным волосам, Шочикецаль ровным голосом взывала к древним богам на своем родном языке науатль. Муж, не понимавший языка ацтеков, не раз в Страхе спрашивал себя, уж не молится ли она, готовясь к смерти.

Трудные роды затянулись далеко за полночь. Близкий к отчаянию, обезумевший от беспокойства, дон Рамон не отходил от жены. Он видел, как черные глаза его возлюбленной тускнеют от невыносимой боли, как стекают струйки пота с набухших грудей, огромного живота и раскинутых длинных ног.

Взошло апрельское солнце, а Шочикецаль все так же металась на ложе страданий. В полдень она еще боролась, ослабевшая, но непобежденная. Возомнив, что это Бог, должно быть, карает его за какие-то давно забытые грехи, дон Рамон уже не сомневался, что ему суждено потерять и жену, и их неродившегося младенца.

К полудню в тесной спальне стало невыносимо жарко. Влажные рубашка и штаны дона Рамона прилипли к худому мускулистому телу, из-под густых волос на зеленые глаза набегали капли пота. Он оставался подле страдающей женщины, которая была ему дороже жизни, мысленно дав себе обет, что с ее последним дыханием закончатся и его дни на земле. Час был недалек: глаза ее уже закрылись.

Солнце начало склоняться на запад к горизонту; горячий сухой воздух посвежел. Шочикецаль распахнула черные глаза и, к изумлению мужа, улыбнулась ему. Лицо ее неожиданно разгладилось. В лучах заходящего солнца ее обнаженное лоснящееся тело приобрело легкий, оранжевый оттенок.

Собрав последние силы, которые еще оставались в истерзанном болью теле, она с торжеством в голосе произнесла:

— Пора.

И не ошиблась.

Тонатиу появился на свет в тот самый миг, когда последний луч солнца простился с землей. Здоровое дитя громко закричало, возвещая всему миру о своем появлении на свет; обессиленная счастливая мать тут же погрузилась в глубокий сон, предоставив воскресшему к жизни отцу вопить во весь голос от радости и возносить к небесам благодарственные молитвы.

Однажды в августе, когда ребенку исполнилось уже четыре месяца, дон Рамон, вернувшись домой в душный полдень, не застал ни жены, ни сына. Он поскакал прямиком к друзьям, предполагая, что жена, соскучившись в одиночестве, решила навестить дам из семейства Салливен.

Но слуга-мексиканец, встретивший Рамона у дверей, сообщил ему неожиданные новости. Сеньора Салливен узнала, что весной у нее родится ребеночек, и сегодня утром уехала вместе с сеньоритой в Новый Орлеан. Там они и останутся, пока дитя не появится на свет.

Дон Рамон повернул назад. В панике он бросился на поиски жены и сына, пересекая высохшие овраги, утыканные кактусами плато и бесплодные равнины пустыни.

Уже на закате он заметил какой-то мерцающий отблеск на вершине базальтовой столовой горы — горы с ровной площадкой наверху. Изнемогая от тревоги, он послал измотанную храпящую лошадь вверх по скалистому склону.

Тонатиу, голодный и обгоревший на солнце, лежал на голом камне, исходя пронзительным плачем.

На нем не было ничего, кроме тяжелой золотой цепи вокруг шеи. На голом животике лежал золотой Солнечный Камень. Из-под черноволосой головки высовывался сложенный листок бумаги весьма странного вида.

Рамон подхватил своего бедного сына и, одной рукой укачивая ребенка, поднял листок тонкой, похожей на шелк бумаги, сделанной из коры смоковницы, — подобной бумагой, по сведениям дона Рамона, пользовались ацтеки более пяти столетий назад.

Медленно и осторожно развернув драгоценный лист, дон Рамон начал читать:

Рамон…

— …Рамон!

— Что? — Дон Рамон вздрогнул от неожиданности, но сразу же улыбнулся. — Извини, — сказал он, вставая с кресла. — Я… я ушел мыслями в прошлое.

Уолтер Салливен добродушно усмехнулся, глядя на друга с порога кабинета: