При этих словах Мяоюй подняла голову, бросила на него взгляд, еще больше покраснела и снова уткнулась в доску. Заметив, что она нарочно не замечает его, Баоюй в замешательстве сел рядом.

Сичунь предложила сыграть еще партию, и Мяоюй после длительной паузы произнесла:

— Ладно, давай!

Она встала, поправила одежду, снова села и как бы между прочим спросила у Баоюя:

— Ты откуда сейчас пришел?

Баоюю очень хотелось, чтобы Мяоюй с ним заговорила, тогда он ей все объяснил бы. Но ее вопрос заставил его насторожиться, неспроста Мяоюй его задала.

Поэтому он отвернулся и ничего не ответил. Мяоюй засмеялась и завела разговор с Сичунь.

— Ты почему не отвечаешь? — спросила Сичунь. — Ведь это самый обычный вопрос: «Ты откуда сейчас пришел?» Стоит ли смущаться?

Тут Мяоюй вспомнила, что надо возвращаться, сердце дрогнуло, и ей стало не по себе.

— Засиделась я, — сказала она, вставая, — мне пора.

Сичунь знала, что удерживать Мяоюй бесполезно, и проводила ее до ворот.

— Я давно не была у тебя, — сказала на прощание Мяоюй, — а дорога все время петляет, как бы не заблудиться.

— Можно, я тебя провожу? — спросил Баоюй.

— Не смею тебя утруждать, — ответила Мяоюй. — Но если хочешь, пожалуйста.

Они попрощались с Сичунь и покинули террасу Ветра в зарослях осоки. Проходя мимо павильона Реки Сяосян, они услышали звуки циня…

— Кто это играет? — с удивлением спросила Мяоюй.

— Наверное, сестрица Дайюй, — отвечал юноша.

— Разве она умеет? А я и не знала! — сказала Мяоюй.

Тогда Баоюй рассказал ей о недавней беседе с Дайюй и предложил:

— Давай зайдем, посмотрим!

— С древнейших времен цинь только слушают, но чтобы смотрели — такого еще не было, — усмехнулась Мяоюй.

— Давно известно, что я — человек невежественный, — сконфузившись, ответил Баоюй.

Они подошли к павильону Реки Сяосян, сели на камень и стали слушать чистую, трогательную мелодию. Вскоре нежный голос запел:

Голос умолк, а потом снова зазвучал:

Когда же опять наступила пауза, Мяоюй сказала:

— Первая строфа на одну рифму, вторая — на другую. Послушаем дальше.

Дайюй снова запела:

— Вот и еще строфа, — промолвила Мяоюй. — Сколько в ней глубокой печали!

— Я не разбираюсь в музыке, но эта мелодия и в мою душу вселила скорбь, — отозвался Баоюй.

Снова зазвенели струны циня.

— Слишком высоко взяла, — заметила Мяоюй, — не гармонирует с прежним.

Вновь послышалось пение:

Мяоюй изменилась в лице.

— Почему она перешла на другой тон?! От такой печальной мелодии могут расколоться даже камни! Это уж слишком!

— Что значит «слишком»? — спросил Баоюй.

— А то, что она долго не проживет! — отвечала Мяоюй.

В это время послышался жалобный звук — будто струна лопнула. Мяоюй быстро встала и пошла прочь.

— Что случилось? — окликнул ее Баоюй.

— Скоро сам поймешь, — последовал ответ, — не стоит сейчас об этом говорить!

Баоюй, полный уныния и дурных предчувствий, направился во двор Наслаждения пурпуром. Но об этом здесь речи не будет.

Даосская монахиня пропустила Мяоюй в ворота кумирни и заперла их. Мяоюй прошла к себе в келью, прочла сутру, поужинала, воскурила благовония и отпустила монахинь.

Опустив занавески, она села на молитвенный коврик за ширмой, поджала под себя ноги и предалась созерцанию.

В третью стражу Мяоюй вдруг услышала шум на крыше. Подумав, что напали разбойники, она испуганно вскочила и выбежала на террасу. Вокруг не было ни души, только по небу плыли одинокие облака и ярко светила луна.

Было не холодно. Мяоюй постояла, опершись о перила террасы, и вдруг услышала мяуканье кошек на крыше.

Вспомнились слова Баоюя об успокоении души, сердце затрепетало, Мяоюй вся горела, но, овладев собой, вернулась в келью и вновь опустилась на молитвенный коврик. Однако душа никак не могла успокоиться и вдруг рванулась куда-то; Мяоюй почувствовала, как коврик уходит из-под нее, ей почудилось, будто она вне кумирни. Вдруг появилась целая толпа знатных юношей, все они жаждали взять ее в жены, подхватили и потащили к коляске. Потом налетели разбойники и, угрожая ножами и палками, поволокли Мяоюй за собой. Она громко плакала, звала на помощь.

Разбуженные криками, прибежали монахини с факелами и светильниками, столпились вокруг Мяоюй, а она лежала, широко раскинув руки, с пеной на губах. Когда ее попытались привести в чувство, она, с выпученными глазами и проступившими на щеках красными пятнами, закричала:

— Мне покровительствует бодхисаттва! Как вы, насильники, смеете так обращаться со мной?

Перепуганные монахини не знали, что делать.

— Очнитесь, это мы!

— Я хочу домой! — крикнула Мяоюй. — Отвезите меня!

— Ваш дом здесь, — сказала старая даосская монахиня. — Куда же вас везти?

Она велела буддийским монахиням помолиться богине Гуаньинь, а сама решила погадать. Вытащила гадательную бирку, открыла соответствующее место в книге толкований и прочла, что странное поведение Мяоюй можно объяснить ее встречей с духом зла в юго-западном углу.

— Да! — подтвердили остальные монахини. — В юго-западном углу сада Роскошных зрелищ никто никогда не жил. Наверняка там обитает дух зла.

Все переполошились, бегали вокруг Мяоюй.

Монахиня, которую Мяоюй привезла с собой с юга и которая была предана ей больше других, сидела на своем молитвенном коврике у постели Мяоюй, не отходя ни на шаг.

Вдруг Мяоюй повернулась к ней и спросила:

— Ты кто?

— Ведь это же я, — отвечала монахиня.

— Ах, ты! — произнесла Мяоюй, пристально посмотрела, обняла монахиню и сквозь рыдания проговорила: — Ты моя мать, если ты не спасешь меня, я погибла!

Монахиня ласково гладила ее, утешала. Старуха даоска налила чаю, Мяоюй выпила немного и лишь на рассвете уснула. Послали за доктором и стали гадать, что за болезнь приключилась с монахиней.

Все говорили по-разному: нервное расстройство от чрезмерных забот, горячка, наваждение, простуда.