Конечно, между различными переживаниями могут существовать незаметные различия. Если чуть-чуть изменить оттенок красного, то я не смогу заметить это различие. Можно было бы предположить, что это происходит потому, что различие здесь хотя и существует в мире, но отсутствует в переживаниях; но если бы дело ограничивалось только этим, то можно было бы повторить подобные изменения тысячу раз, показав в итоге, что красное и синее производят одни и те же ощущения, что нелепо. Поэтому могут существовать какие-то незаметные различия переживаний. Можно наблюдать этот феномен, глядя на широкую полосу краски с небольшими вариациями оттенков цвета; порой оказывается крайне непросто сказать, отличаются или совпадают ощущения ее различных частей. Важно, однако, что незаметные отличия очень малы. Десять подобных прыжков в лучшем случае могли бы перенести нас от одного оттенка красного к другому, незначительно отличающемуся от него оттенку того же цвета. (Это создает небольшую проблему для генерализации моего аргумента, и в дальнейшем я еще вернусь к обсуждению этого вопроса.)
Итак, между красной и синей системами должны существовать две системы, отличающиеся не более чем на десять процентов по своему внутреннему составу, но имеющие существенно разные ощущения. Ради наглядности представим, что эти системы — это я и Билл. Там, где я ощущаю красное, Билл имеет несколько иное ощущение. Мы вполне можем предположить, что Билл видит синее; не исключено и то, что его ощущение будет больше похоже на мое, чем в случае синего, но это не имеет значения для аргумента. Две этих системы отличаются еще и тем, что на месте нейронов какого-то небольшого участка моего мозга в мозге Билла находятся кремниевые чипы. Эта замена нейронной цепи на кремниевую — единственное физическое отличие между мной и Биллом.
Ключевым шагом в этом мысленном эксперименте будет изготовление точно такой же, как у Билла, кремниевой цепи и размещение ее в моей голове в качестве дублирующего контура. Эта резервная цепь будет функционально изоморфна цепи, уже имеющейся в моей голове. Мы снарядим этот контур датчиками и эффекторами, чтобы он мог взаимодействовать с другими частями моего мозга, но мы не будем напрямую подключать его. Вместо этого мы установим переключатель, дающий возможность прямого переключения между нейронной и кремниевой цепями. При активации переключателя нейронная цепь выключается, а кремниевая включается. Можно вообразить, что переключатель контролирует те участки интерфейса, в которых соответствующие цепи оказывают воздействие на другие участки мозга. При активации переключателя нейронные соединения убираются и их место занимают эффекторы кремниевой цепи. (Можно представить, что датчики обеих цепей остаются присоединенными все время, чтобы состояние обеих цепей менялось надлежащим образом, но в любое время только одна из цепей вовлечена в протекающие в мозге процессы. Мы могли бы также придумать сходный эксперимент, в котором отключались бы как датчики, так и эффекторы, для гарантии полной изоляции резервной цепи от остальной системы. Это привело бы к изменению некоторых деталей, но мораль осталась бы неизменной.)
Непосредственно после активации переключателя обработка информации, ранее производившаяся нейронной цепью, начинает производиться кремниевой цепью. Контролирующий поток внутри системы оказывается перенаправленным. Однако моя функциональная организация никак не отличается от той, которая была бы у меня, если бы мы не активировали переключатель. Два эти случая отличаются, по сути, лишь физическим составом одной из цепей системы. Еще одно отличие связано с физическим составом другой, «бездельничающей» цепи, но оно нерелевантно для функциональной организации, так как оно не играет никакой роли в воздействии на другие компоненты системы и в координации поведения.
Что происходит с моими ощущениями, когда мы активируем переключатель? Перед установкой той цепи я ощущал красное. После ее установки, но перед активацией переключателя я, судя по всему, по-прежнему буду ощущать красное, так как эти случаи будут различаться лишь добавлением цепи, никак не вовлеченной в протекающие в мозге процессы; влияние на эти процессы было бы не большим, если бы я съел ее. После активации переключателя, однако, я мало чем отличаюсь от Билла. Единственным различием между Биллом и мной в данный момент является то, что у меня имеется каузально нерелевантная нейронная цепь, выпадающая из системы (можно было бы даже представить, что она уничтожается после активации переключателя). Билл же, по предположению, ощущал что-то синее. Значит, после переключения у меня тоже будет ощущение синего.
Случится, таким образом, то, что мои ощущения поменяются «на моих глазах». Там, где я ощущал красное, теперь я буду ощущать синее. Совершенно внезапно яблоко на моем столе посинеет. Можно даже вообразить, как мы будем несколько раз дергать переключатель туда-сюда, и тогда ощущения красного и синего будут «скакать» перед моим взором.
На первый взгляд могло бы показаться, что тут нет ничего нелепого — и сама картина до странности привлекательна — но здесь происходит что-то необычное. Мои ощущения переключаются с красного на синее, но я не замечаю каких-либо изменений. Даже после того, как мы много раз дернем переключатель и мои квалиа заскачут туда-сюда, я так и буду продолжать свои занятия, не замечая ничего необычного. По предположению, моя функциональная организация остается полностью нормальной. В частности, после активации переключателя она меняется во времени точно так, как она менялась бы и без этой активации. В моих поведенческих диспозициях не обнаруживается никакого особого различия. У меня не возникнет вдруг желание сказать: «Хм! Происходит что-то странное!» Здесь нет места для того чтобы встрепенуться, воскликнуть, даже для того, чтобы отвлечь свое внимание. Любая необычная реакция предполагала бы функциональное различие двух цепей, что расходилось бы с их изначально предположенным изоморфизмом. Согласно замыслу, моя когнитивная организация остается такой же, что и обычно, и, в частности, не отличается от той, какая была бы без активации переключателя.
Очевидно, что при любом функциональном конструировании убеждений получается, что я не смогу обретать каких-либо новых убеждений при активации переключателя. Но даже если оспаривать функциональное объяснение, кажется крайне неправдоподобным, что простая замена нейронной цепи на кремниевую цепь при сохранении общей организации могла бы оказаться ответственной за добавление столь заметного нового убеждения, как «мои квалиа только что перевернулись». Как и в случае с блекнущими квалиа, здесь просто нет места для подобного изменения, если только оно не происходит в смежном картезианском бестелесном духе.
Мы, таким образом, опять пришли к reductio ad absurdum. Кажется совершенно неправдоподобным предположить, что мои ощущения могли бы меняться столь существенным образом при том, что я не обращал бы на это пристального внимания и не был способен заметить это изменение. Это опять-таки означало бы наличие радикального разрыва между сознанием и познанием. Если подобные вещи могли бы случаться, то психология и феноменология были бы радикально некоординированными — в гораздо большей степени, чем даже в сценарии с блекнущими квалиа.
Этот сценарий со «скачущими квалиа» может быть логически возможным (хотя данный случай столь экстремален, что он представляется всего лишь логически возможным), но это не означает его правдоподобия как эмпирической возможности — в этом смысле он не более правдоподобен, чем то, что мир был создан пять минут назад. В качестве эмпирической гипотезы кажется гораздо более вероятным то, что при значительном изменении ощущений субъект, при условии его вменяемости и внимательности, должен быть в состоянии заметить это изменение. Если нет, то сознание и познание связаны между собой лишь самыми тонкими нитями.
В самом деле, если мы должны были бы допустить естественную возможность скачущих квалиа, то это привело бы нас к тревожной мысли: такое могло бы действительно существовать и происходить постоянно. Физиологические свойства наших функциональных механизмов все время меняются. Функциональные свойства этих механизмов весьма устойчивы; можно было бы ожидать, что эта устойчивость обеспечивалась бы эволюцией. Но не существует адаптивных причин константности нефункциональных свойств. С течением времени несомненно происходят изменения низкоуровневых молекулярных свойств. Такие свойства, как положение, атомарный состав и т. п. могут меняться при сохранении функциональной роли, и такие изменения почти наверняка постоянно происходят.
