Некоторые высказывали возражения против принципа инвариантности на том основании, что данная функциональная организация могла возникнуть случайно, в боливийской экономике или даже в ведре (Hinckfuss, цитируется в (Lycan 1987, с. 32)). Но это могло бы случиться лишь в случае самого что ни на есть невероятного совпадения[156]. Система должна была бы иметь более миллиарда частей, каждая из которых должна была бы обладать набором собственных состояний (скажем, по десять у каждой). Между этими состояниями должна была бы иметься громадная и запутанная система надлежащих каузальных соединений, такая, что при наличии паттерна вот такого состояния появится паттерн такого-то состояния, а при наличии вот такого — паттерн вот такого, и т. д. Для реализации той функциональной организации эти кондиционалы не могут быть простыми регулярностями (когда данный паттерн состояния по факту следует за другим паттерном состояния в данном случае); они должны быть прочными связями, сохраняющимися в контрфактических ситуациях, такими, что данный паттерн состояния следовал бы за тем, когда бы тот ни появился[157].

Нетрудно убедиться, что для реализации такой системой надлежащей функциональной организации, если мы разбиваем ее на миллиард частей, потребовалось бы 10^{10^9} подобных кондиционалов. Шанс того, что эти кондиционалы были бы реализованы произвольной системой при условии принятого нами количества ее частей и состояний, был бы порядка 1 из (10^{10^9})^{10^10^9} (на деле гораздо меньше, так как требование прочности каждого кондиционала еще более снижает шанс его реализации)[158]. Даже при учете произвольного деления системы на части реализация такой организации произвольной системой — да и вообще любой системой, не сформированной крайне далеким от произвольности механизмом естественного отбора, — является предельно маловероятной.

Осознав силу ограничений структуры системы спецификацией функциональной организации, мы уже не будем считать столь маловероятным то, что даже население Китая могло бы при надлежащей организации оказываться субстратом сознательного опыта. Если, вообразив это население, ускорить его примерно в миллион раз и сжать его до размера головы, то получится что-то очень похожее на мозг, за исключением того, что вместо нейронов мозга у нас будут гомункулы — маленькие люди. И кажется, нет серьезных оснований считать, что нейроны непременно будут справляться с задачей фундирования опыта лучше, чем гомункулы.

Разумеется, мы, как указывает Блок, знаем, что нейроны могут справиться с этой задачей, тогда как о гомункулах нам ничего не известно. Вопрос, тем самым, остается открытым. Важно, однако, то, что подобные аргументы могут служить лишь очень слабым свидетельством в пользу того, что отсутствующие квалиа являются естественно невозможными. Для решения этого спора нужен более убедительный аргумент. Не исключено, что правильно было бы сказать, как и делает Блок, что наши интуиции перекладывают бремя доказательства на тех, кто считает, что квалиа организационно инвариантны, хотя для меня это и не очевидно. Так или иначе, в дальнейшем я взвалю на себя эту ношу.

В пользу естественной возможности отсутствующих квалиа иногда выдвигается и не связанный с теми рассуждениями аргумент, отталкивающийся от феномена слепого зрения. Утверждается, что пациенты со слепым зрением в существенных моментах функционально сходны с нами — они способны к различению, к вербальным отчетам и т. д., — но при этом у них отсутствует визуальный опыт. Значит, функциональная организация зрительных процессов не определяет наличия или отсутствия опыта.

В главе 6 мы, однако, видели, что процессы обработки информации у нормальных субъектов и у субъектов со слепым зрением существенно различны. У этих субъектов нет обычного прямого доступа к визуальной информации. Если соответствующая информация вообще доступна, доступ к ней имеет непрямой характер, и к данной информации уж точно нет обычного доступа для использования ее при контроле за поведением. В самом деле, именно из-за этого различия в организации их обработки информации, проявляющегося в их поведении, мы и замечаем нечто необычное, что ведет нас к допущению отсутствия опыта. Так что эти случаи не могут свидетельствовать против принципа инвариантности.

Мой позитивный аргумент против возможности отсутствующих квалиа будет основан на мысленном эксперименте, предполагающем постепенную замену частей мозга, к примеру, кремниевыми чипами. Подобные мысленные эксперименты нередко использовались для ответа на аргументы об отсутствующих квалиа в устной традиции исследований искусственного интеллекта, а иногда и в печати. Сценарий постепенной замены обсуждал Пилишин (Pylyshyn 1980), хотя он и не связывал с ним систематической аргументации. В чем-то сходные с моим аргументы выдвигались Сэвиттом (Savitt 1982) и Када (Cuda 1985), хотя они развивают их иначе и делают несколько иные выводы из этого сценария[159].

Этот аргумент «блекнущих квалиа» не будет моим сильнейшим и главнейшим аргументом против возможности отсутствующих квалиа; эту роль играет аргумент «скачущих квалиа», о котором пойдет речь в пятом параграфе и который является также аргументом против возможности инвертированных квалиа. Тем не менее аргумент от блекнущих квалиа сам по себе силен и может серьезно мотивировать нас ко второму, более сильному аргументу, равно как и послужить хорошим фоном для последнего.

Этот аргумент имеет вид reductio ad absurdum. Допустим, что отсутствующие квалиа естественно возможны. В таком случае могла бы существовать система с такой же функциональной организацией, как и у какой-нибудь сознающей системы (скажем, у меня), но при этом абсолютно лишенная сознательного опыта. Не забывая об общем характере наших рассуждений, предположим, что это происходит потому, что данная система состоит не из нейронов, а из кремниевых чипов. Позже я покажу, как этот аргумент можно распространить на другие виды изоморфов. Назовем этого функционального изоморфа «Роботом». Каузальные схемы когнитивной системы Робота не отличаются от моих, но он обладает сознанием зомби.

В такой ситуации мы можем сконструировать ряд переходных случаев между мной и Роботом, таких, что каждый шаг будет представлять собой лишь очень небольшое изменение при полном сохранении функциональной организации на протяжении всего ряда. Мы можем вообразить, к примеру, замену какого-то количества моих нейронов кремниевыми чипами. В первом из подобных случаев будет заменен только один нейрон. На его место встанет кремниевый чип, выполняющий точно такую же локальную функцию, что и этот нейрон. Там, где последний соединен с другими нейронами, соединяется с ними и указанный чип. Там, где состояние этого нейрона чувствительно к электрическим стимулам и химическим сигналам, чувствителен к ним и кремниевый чип. Мы могли бы вообразить, что он снаряжен маленькими датчиками, принимающими электрические сигналы и химические ионы и преобразующими их в цифровые сигналы, распространяющиеся по всему чипу. Там, где нейрон продуцирует электрические и химические реакции, их продуцирует и чип (мы можем вообразить, что он снабжен маленькими эффекторами, порождающими электрические и химические реакции в зависимости от внутреннего состояния этого чипа). Важно то, что внутренние состояния этого чипа таковы, что стимульно-реакционная функция чипа ничем не отличается от соответствующей функции нейрона. То, как чип достигает этого результата, не имеет значения — возможно, он использует таблицу соответствия, увязывающую каждый стимул с надлежащей реакцией, или производит вычисления, симулирующие нейронные процессы — главное, чтобы он обеспечивал верные зависимости между данными на входе и данными на выходе. Если локальные взаимодействия адекватны, то интересующая нас замена на изменит общего функционирования системы.