В этой и последующих двух главах я сделаю несколько первых шагов на пути создания теории сознания. В первых двух из упомянутых глав обсуждаются возможные небазовые психофизические законы и обосновываются некоторые принципы, выражающие высокоуровневые регулярности, обнаруживающиеся в контексте зависимости сознания от физических процессов. Третья глава содержит спекулятивные рассуждения о характере лежащих в их основании фундаментальных законов. Все это не более чем предварительные разыскания, но мы должны начинать с чего-то.

Перспективнее всего начать разработку теории сознания, обратив внимание на примечательную когерентность сознательного опыта и структуры нашего познания. Феноменология и психология ментального не оторваны друг от друга; они систематически соотнесены.

Множество закономерных отношений между сознанием и познанием может, по сути, послужить отправной точкой для теории сознания. Лучше всего браться за их соотношение, сконцентрировавшись на феноменальных суждениях. Эти суждения имеют психологический характер, но при этом они тесно связаны с феноменологией, и в качестве таковых наводят мост между этими областями. Размышляя об этих суждениях и о том, как они функционируют в нашем собственном случае, мы можем сформулировать целый ряд принципов, связывающих феноменальное и психологическое.

Наиболее очевидным из этих принципов является принцип, который был упомянут мной в первом параграфе: наши второпорядковые суждения о сознании в общем и целом верны. Мы можем назвать его принципом достоверности. Когда я высказываю суждение о том, что у меня есть слуховое ощущение, оно обычно имеется у меня. Когда я думаю о том, что только что испытал боль, я, как правило, только что испытал боль. Имеется и обратный принцип, который мы могли бы назвать принципом детектируемости: если в наличии есть какое-то опытное переживание, мы обычно можем высказать о нем некое второпорядковое суждение. Конечно, многие переживания ускользают от нашего внимания, но мы, как правило, способны заметить их: переживание, которое в принципе не могло бы быть замечено нами, было бы странной разновидностью опыта[142].

Указанные мной принципы не абсолютны. Наши второпорядковые суждения иногда могут быть ошибочными, демонстрируя тем самым исключения из принципа достоверности. Причиной могло бы быть невнимание (в рассеянном состоянии я мог бы подумать, что только что испытал боль, тогда как в действительности я всего лишь услышал громкий звук), неверная трактовка релевантных категорий (как в случае, когда я ошибочно обозначаю ощущение малинового как ощущение каштанового), психическое заболевание или нейрофизиологическая патология (как в случаях отрицания слепоты, когда субъекты высказывают ложные суждения о своих опытных переживаниях) и множество других обстоятельств. Если говорить об обратных случаях, то можно утверждать, что опытные переживания могут быть незаметными, к примеру, во сне или если они слишком мимолетны, чтобы можно было обратить на них внимание. Тем не менее эти принципы по крайней мере ухватывают значимые регулярности. В типичном случае второпорядковое суждение, как правило, будет верным, а опытное переживание будет таким, что его можно будет заметить. Эти регулярности не абсолютные законы, но они слишком часты, чтобы быть простым совпадением. Мы имеем дело с чем-то систематическим.

Я не буду детально обосновывать эти утверждения, так как я сосредоточу внимание на других принципах когерентности. Но рассмотрение ситуации с позиции первого лица показывает правдоподобность этих принципов, по крайней мере, в этой области, и их естественно распространить на другие случаи, воспользовавшись принципами гомогенности и простоты. Эти принципы одобряются и здравым смыслом, что имеет определенный вес; конечно, здравый смысл может быть пересилен при наличии убедительных оснований, но, при прочих равных условиях, надо оставаться скорее на стороне здравого смысла, чем противоречить ему. Наконец, как я отмечал выше, указанные принципы имеют статус некоего методологического ограничения при разработке теории сознания. Если бы второпорядковые суждения всегда были недостоверны или если бы большинство наших опытных переживаний совершенно нельзя было бы заметить, то наши суждения об опыте так мало соотносились бы с реальностью, что к разработке теории сознания нельзя было бы и приступить.

Наиболее фундаментальный принцип когерентности сознания и познания не содержит указаний на второпорядковые феноменальные суждения. Скорее он касается отношения между сознанием и первопорядковыми суждениями. Принципы, с которыми мы будем иметь здесь дело, имеют отношение к когерентности сознания и осведомленности. Вспомним, что осведомленность — психологический коррелят сознания, и его можно приблизительно охарактеризовать как состояние, в котором некая информация оказывается напрямую доступна для намеренного контроля за поведением и может быть использована для вербального отчета. Содержательные моменты осведомленности соответствует содержательным моментам первопорядковых феноменальных суждений (с оговоркой, о которой еще пойдет речь), содержательным состояниям — таким как «этот объект красный» — которые не направлены на сознание, а параллельны ему.

Там, где есть сознание, есть и осведомленность. Мое визуальное переживание красной книги на моем столе сопровождается функциональным восприятием книги. Оптические стимулы обрабатываются и преобразуются, и мои перцептивные системы регистрируют то обстоятельство, что на столе находится объект такой-то формы и такого-то цвета, причем эта информация оказывается доступной для контроля за поведением. Это же справедливо и для конкретных деталей переживаемого. Каждая деталь когнитивно представлена в плане осведомленности о ней. Чтобы убедиться в том, что каждая деталь должна быть представлена подобным образом, достаточно обратить внимание на то, что я могу высказываться по поводу этих деталей и выстраивать свое поведение в зависимости от них; к примеру, я могу указывать на соответствующие части этой книги. Подобная систематическая доступность информации предполагает существование некоего внутреннего состояния, являющегося носителем этого содержания.

Это внутреннее состояние есть первопорядковое феноменальное суждение — по крайней мере в первом приближении. Я делаю это уточнение потому, что можно было бы усомниться, вправе ли мы, строго говоря, вообще называть его «суждением». Содержательная сторона этого состояния не обязана быть чем-то таким, что было бы рефлексивно признано субъектом, а на деле она вообще могла бы быть неконцептуализирована им. Такое состояние можно было бы считать суждением только в слабом смысле; возможно, было бы лучше говорить о нем как о своего рода информационной регистрации или в лучшем случае как об имплицитном или субперсональном суждении. Позже в данной главе я еще поговорю более подробно об этой проблеме, пока же мои рассуждения об этих состояниях как суждениях должны пониматься в широком смысле как указание на класс репрезентативных состояний, которые не обязаны рефлексивно признаваться субъектом и могут не иметь концептуализированного содержания.

То, что верно для визуального опыта, в равной степени верно для любого чувственного опыта. Звуковые переживания репрезентированы в нашей слуховой системе таким образом, что позднейшие процессы имеют доступ к ним при осуществлении контроля за поведением; в частности, соответствующие данности доступны для вербального отчета. В принципе, тот, кто ничего не знает о сознании, мог бы исследовать наши когнитивные процессы и удостовериться в этих данностях, относительно которых имеется осведомленность, наблюдая за той ролью, которую играет информация в плане упорядочения последующих процессов. Таким же образом мы можем трактовать галлюцинации, а также другие случаи, в которых имеются ощущения, но нет реальных ощущаемых объектов. Хотя реальный объект, с которым связано содержание восприятия, и отсутствует, в нашей перцептивной системе все же имеется репрезентация. У Макбета было первопорядковое когнитивное состояние, содержательная сторона которого — «здесь кинжал» — сопровождала его переживание кинжала, несмотря на отсутствие воспринимаемого и переживаемого кинжала.