В действительности, однако, не существует глубокой эпистемологической проблемы, связанной с биологией. Мы всегда познаем биологические факты о нашем мире на основании внешних свидетельств, и здесь не возникает какой-то особой скептической проблемы. Из этого следует, что биологические факты логически супервентны на физическом. Это же справедливо для архитектурных, экономических и метеорологических фактов. Не существует какой-то особой скептической проблемы, связанной с познанием этих фактов на основании внешних свидетельств, и поэтому они должны быть логически супервентными на физическом.
Мы можем подкрепить этот тезис, заметив, что в тех областях, где имеются эпистемологические проблемы, им сопутствует отсутствие логической супервентности, и наоборот, там, где нет логической супервентности, мы видим наличие каких-то эпистемологических проблем.
Наиболее очевидный пример — эпистемологическая проблема, касающаяся сознания, а именно проблема других сознаний. Эта проблема возникает потому, что со всеми внешними свидетельствами кажется логически совместимым как то, что окружающие нас существа обладают сознанием, так и то, что они не обладают им. Мы не можем, к примеру, заглянуть в мозг собаки и увидеть там присутствие или отсутствие сознательного опыта. Статус этой проблемы спорен, но уже одного prima facie существования этой проблемы достаточно для опровержения эпистемологического аргумента в пользу логической супервентности сознания, параллельного тем, что были представлены выше. В отличие от этого случая, не существует даже prima facie проблемы других биологий или других экономик. Те факты характеризуются прямой публичной доступностью именно потому, что они фиксируются физическими фактами.
(Вопрос: почему сходный аргумент не вынуждает нас заключить, что если сознательный опыт не является логически супервентным, то мы не можем знать даже о нашем собственном сознании? Ответ: потому что сознательный опыт находится в самом центре нашего эпистемического универсума. Скептические проблемы относительно несупервентных биологических фактов возникают потому, что мы имеем доступ к биологическим фактам только посредством внешних, физически опосредованных свидетельств; внешние несупервентные факты выходили бы за пределы нашей прямой эпистемической доступности. В случае нашего собственного сознания подобной проблемы не существует.)
Другая знаменитая эпистемологическая проблема связана с фактами, касающимися каузальности. Как доказывал Юм, внешние свидетельства обеспечивают нам доступ лишь к регулярностям в последовательности событий, но не каким-то дополнительным фактам о каузальности. Поэтому если каузальность конструируется как что-то дополнительное к регулярности (как, допускаю, и должно быть), то неясно, можем ли мы знать о ее существовании. Эта скептическая проблема опять-таки сопряжена с отсутствием логической супервентности. В данном случае факты, касающиеся каузальности, лишены логической супервентности на характеристиках конкретного физического факта. При наличии всех фактов о распределении физических сущностей в пространстве и времени логически возможным является то, что все существующие в них регулярности возникают в результате громадной космической случайности без какой бы то ни было реальной каузальности. Если взять более локальный случай, то при наличии конкретных фактов о том, что якобы является примером каузальности, логически возможно, что речь идет просто о последовательности. Мы делаем вывод о каузальности, следуя путем заключения к наилучшему объяснению — полагать иначе значило бы верить в громадные, необъяснимые совпадения, — но вера в каузальность не вынуждается у нас тем прямым способом, каким вынуждается у нас вера в биологию.
Я обошел проблемы, связанные с супервентностью каузальности, допустив, что супервентностная база в нашем случае включает не только конкретные физические факты, но и все физические законы. Мы вправе предположить, что добавление законов фиксирует факты о каузальности. Но, разумеется, по отношению к законам возникает скептическая проблема, параллельная скептической проблеме причинности: вспомним юмовскую проблему индукции и логическую возможность того, что все то, что кажется законом, могло бы оказаться случайной регулярностью.
Насколько я могу судить, две эти проблемы исчерпывают эпистемологические проблемы, возникающие в результате отсутствия логической супервентности на физическом. Есть и другие эпистемологические проблемы, которые в известном смысле предшествуют упомянутым, так как они касаются самого существования физических фактов. Во-первых, это декартовская проблема существования внешнего мира. С нашими опытными данными совместимо несуществование мира, который, как мы думаем, мы видим; возможно, у нас галлюцинация, или мы — мозги в бочке. Можно показать, что эта проблема возникает именно потому, что факты о внешнем мире не являются логически супервентными на фактах о нашем опыте. (Идеалисты, позитивисты и другие пытались доказать, что они супервентны, но их доказательства спорны. Заметим, что, если принять упомянутые воззрения, скептическая проблема исчезает.) Другая эпистемологическая проблема связана с теоретическими сущностями, постулируемыми наукой, — электронами, кварками и т. п. Их отсутствие было бы логически совместимо с напрямую наблюдаемыми фактами об объектах в нашем окружении, и из-за этого некоторые высказывали скептические сомнения относительно подобных сущностей. Эта проблема, как можно показать, возникает из отсутствия логической супервентности теоретических фактов на фактах наблюдения. В обоих этих случаях скептические сомнения, возможно, лучше всего гасить, действуя путем заключения к наилучшему объяснению, как и в случае каузальности, но принципиальная возможность того, что мы ошибаемся, при этом не устраняется.
В любом случае я обхожу подобные скептические проблемы, попросту исходя из физического мира и фиксируя все физические факты об этом мире в его супервентностном фундаменте (допуская тем самым существование внешнего мира, электронов и т. п.). При наличии знания о подобных фактах не остается места для скептических сомнений в большинстве высокоуровневых фактов именно в силу их логической супервентности. Представляя это в обратной последовательности: все наши источники внешних свидетельств логически супервентны на микрофизических фактах, и поэтому если некий феномен не супервентен на этих фактах, внешние свидетельства не могут дать нам основание для веры в него. Можно спросить, нельзя ли полагать какие-то дополнительные феномены через заключение к наилучшему объяснению, как это делалось выше, для объяснения микрофизических фактов. Действительно, этот процесс идет от конкретных фактов к простым законам, лежащим в их основании (и тем самым дает каузальность), но затем он, похоже, останавливается. В самой природе фундаментальных законов заложено то, что они являются последним звеном в цепи объяснений (за исключением, возможно, теологических спекуляций). Это оставляет феномены, относительно которых у нас есть внутренние свидетельства — а именно сознательный опыт, — и всё. Если отвлечься от вклада, привносимого сознательным опытом, то все феномены логически супервентны на физическом.
Эпистемологический аргумент в пользу логической супервентности можно выстроить и более прямолинейно, доказывая, что тот, кто располагает всеми физическими фактами, в принципе может узнать все высокоуровневые факты при условии, что у него имеются все высокоуровневые понятия, которые с ними связаны. Конечно, на практике такой субъект, возможно, никогда не смог бы удостовериться в этих высокоуровневых фактах, исходя из данного множества микрофизических фактов. Громадность этого множества достаточна для того, чтобы исключить такую возможность. (Еще меньше я хочу сказать, что он мог бы вывести их формальным способом; формальные системы нерелевантны в данном случае по причинам, которые были указаны выше.) Но если говорить в принципе, то можно самыми разными способами показать, что субъект (высшее существо?), вооруженный только микрофизическими фактами и связанными с ними понятиями, мог бы вывести высокоуровневые факты.
