Используя эти методы, мы могли бы даже до какой-то степени понять, каково это — быть летучей мышью! Функциональная организация позволяет нам узнать многое о том, к какого рода информации имеет доступ летучая мышь — какие различения она может осуществлять, как она категоризирует вещи, какие свойства определяют ее перцептивное поле и т. д. — а также о том, каким образом она использует эту информацию. В конечном счете мы должны оказаться в состоянии нарисовать детальную картину структуры осведомленности, присущей когнитивной системе летучей мыши. Используя принцип структурной когерентности, мы затем сможем составить хорошее представление о структуре ее переживаний. Мы не будем знать всего относительно того, каково это — быть летучей мышью, — к примеру, у нас будет отсутствовать ясное представление о внутренней природе этих переживаний — но мы будем знать не так уж и мало. Интересная статья Экинса (Akins 1993) о ментальной жизни летучих мышей может рассматриваться в качестве вклада в реализацию этого проекта.

Книга Чейни и Сейфарта (Cheney and Seyfarth 1990) «Как обезьяны видят мир» тоже является ответом на вопрос, сходный с вопросом о летучих мышах, перенося нас в ментальную жизнь другого биологического вида. На деле на протяжении всей этой книги в качестве фонового допущения используется принцип структурной когерентности.

Здесь объясняются определенные функциональные процессы и вытекающая из них структура осведомленности — а затем нас приглашают сделать выводы о соответствующей структуре опыта. Разумеется, по понятным причинам это не позволяет устранить подлинную причину нагелевской обеспокоенности, но тем не менее нельзя не признать ее поразительным достижением. Нет нужды вспоминать о предельной таинственности сознания всякий раз, когда мы хотим объяснить конкретную феноменальную область.

Эмпирические исследователи в нейронауке, психологии, этологии и родственных им областях подчас склонны высказывать утверждения о наличии в системе сознательного опыта. Хотя сознание чаще всего оставляется в этих областях где-то на обочине, имеется немало работ, в которых на основе эмпирических результатов делаются выводы о сознательном опыте. Как это возможно, учитывая трудности прямого наблюдения опыта? Если наблюдать можно лишь физические процессы, что вообще можно рассматривать в качестве оправдания для хоть каких-то выводов о нем?

Ответ должен состоять в том, что всякий раз, когда на основании эмпирических результатов делаются выводы об опыте, они делаются благодаря соединительному принципу, связующему физические процессы с опытом. Соединительный принцип будет давать критерий присутствия сознания в системе, критерий, применимый на физическом уровне. Такой принцип будет действовать подобно эпистеминескому рычагу, позволяющему переходить от знания о физических процессах к знанию об опыте. Сам этот эпистемический рычаг не может стать предметом экспериментальной проверки, по крайней мере с позиции третьего лица; скорее он работает в качестве своего рода априорного фонового допущения. Эти допущения не всегда эксплицируются, но только благодаря им такого рода исследования могут хоть как-то выходить к сознательному опыту.

Соединительные принципы настолько важны здесь, что стоит порассуждать о них поподробнее. В определенном смысле всякий, кто использует какой-то из подобных принципов — то есть всякий, кто заключает об опыте, отталкиваясь от внешних наблюдений — «философствует», так как соединительные принципы сами по себе не являются экспериментальными выводами. Такие принципы должны опираться на выкладки с позиции первого лица и на общие принципы правдоподобия. На деле они предшествуют любым экспериментальным результатам, так как они сами и говорят нам о том, как интерпретировать те результаты. Разумеется, в любом экспериментальном начинании задействованы априорные допущения, но здесь они играют необычайно значимую роль. Важно поэтому приложить все усилия для обоснования этих допущений путем тщательного анализа. Мой проект в этой главе можно трактовать в том числе и в таком ключе.

Соединительный принцип, который был рекомендован мной, говорит о когерентности сознания и осведомленности: если некая система осведомлена о какой-то информации, в том смысле, что данная информация непосредственно доступна для глобального контроля, то эта информация осознается. Подозреваю, что если кто-то провел бы кропотливое исследование соединительных принципов, используемых эмпирическими учеными и теми, кто интерпретирует результаты эмпирических изысканий, то он увидел бы, что почти все подобные принципы оказались бы совместимыми с этим принципом, а на деле и производными от него. Самый обычный соединительный принцип, разумеется, связан с использованием способности давать отчет в качестве критерия наличия опыта: по крайней мере, если речь идет о системах, которые пользуются речью, принято считать, что информация осознана тогда, когда о ней можно отчитаться. Способность давать отчет есть разновидность осведомленности — если об информации можно отчитаться, она всегда доступна для контроля — так что этот критерий очевидно гармонирует с принципом когерентности, хотя он и более ограничен, если говорить об области его возможного применения.

Иногда используются и другие критерии; порой исследователи желают высказаться о переживаниях животных, которые не пользуются речью, или людей, механизмы отчета у которых не функционируют надлежащим образом. В таких случаях лучшим признаком опыта обычно считается заметное воздействие какой-то информации на контроль за поведением. К примеру, Логотетис и Шолл (Logothetis and Schall 1998) пишут, что в своем исследовании они изолировали «нейрональные корреляты субъективного визуального восприятия» у обезьян. При этом допускается, что у обезьяны есть перцептивный опыт движущегося объекта в ее окружении, когда она может предсказуемо двигать глазами или нажимать на рычаг в ответ на это движение. Это тоже прекрасно сочетается с критерием осведомленности, или прямой доступности для глобального контроля.

Кто-то может счесть обращение к доэкспериментальным соединительным принципам в экспериментальной науке тем, что нарушает ее чистоту; и впрямь, необходимость использования подобных эпистемических рычагов могла быть одной из причин того, что такие науки так часто держались в стороне от сознания. Тем не менее это та лодка, в которой мы плывем, и лучше делать выводы на основании этих принципов, чем вовсе не делать их. Стоит, однако, артикулировать эти принципы и обосновать их путем тщательного анализа, а не держать их в подполье. Действуя подобным образом, можно прояснить природу тех рассуждений, которые ведут к эмпирическим заключениям о сознательном опыте.

Каковы нейронные и информационные корреляты сознания? Это один из центральных вопросов о сознании в эмпирических исследованиях. Выдвигались разные эмпирические гипотезы. К примеру, Крик и Кох (Crick and Koch 1990) высказали предположение, что нейронными коррелятами опыта являются определенные колебания в коре головного мозга частотой 40 Гц. Баарса (Baars 1998) можно понять так, будто он считает, что информационным базисом опыта является глобальное рабочее пространство, а содержательная сторона опыта прямо соответствует содержанию этого рабочего пространства. Фарах (Farah 1994) доказывает, что сознание связано с «высококачественными» репрезентациями в мозге. Либет (Libet 1993) выдвигает нейронную теорию «темпоральной пролонгации», в которой утверждается, что сознание связано с пролонгированными в достаточной степени нейрональными процессами, с минимальной длительностью около 500 миллисекунд. Высказывалось и множество других сходных предположений.

Когерентность сознания и осведомленности естественным образом позволяет придать осмысленность многим подобным исследованиям. Примечательно, что каждый из этих претендентов сам по себе является достойным кандидатом на роль фактора, содействующего осведомленности — прямой доступности для глобального контроля. Колебания, о которых говорят Крик и Кох, принимаются во внимание благодаря той роли, которую они могут играть в объединении информации и ее размещении в рабочую память; и, разумеется, рабочая память есть не что иное, как система, посредством которой данные становятся доступными для контроля. Темпорально пролонгированная нейронная активность у Либета может иметь отношение к делу именно потому, что подобная активность оказывает масштабное влияние на когнитивную систему, нужное для осведомленности. Это же справедливо и по отношению к «высококачественным репрезентациям», о которых говорит Фарах; можно попробовать показать, что «низкокачественные репрезентации» могли бы не справляться с тем, чтобы оказывать надлежащее всеохватное воздействие на когнитивное функционирование. Но наиболее очевидна эта связь в случае глобального рабочего пространства Баарса: оно предлагается для рассмотрения именно в силу его роли в опосредовании глобального доступа и контроля.