— Гляди, хозяин!

Мальчишки исподтишка подталкивали друг друга, девочки робко приседали.

— Хозяин! — шепнул жене старый батрак, рубивший дрова перед домом, и, сняв шапку, почтительно склонил седую голову.

Жена, с трудом сгибая больные колени, сделала книксен.

Буби фон Роттенхорт поглядел на стариков сверху вниз.

Батрак похолодел: «Боже мой, что ему от меня нужно? Правда, он одалживал мне упряжку волов. Но я свой долг отработал».

— Скажи-ка мне, кто здесь у вас красный? — раздался повелительный голос.

Батрак еще ниже опустил голову:

— Не знаю, хозяин.

— Не ври! Вы все заодно! Смотри, как бы не пришлось тебе со старухой остаться на улице. Я ведь только из милости вас и держу. Зачем ты мне нужен, урод?

И Буби фон Роттенхорт повернулся, чтобы уйти.

— Право же, я ничего не знаю, хозяин… — Старик был в отчаянии. Он мял в руках свою выцветшую шапку.

Вдруг жена дернула его за рукав:

— А может, хозяин имеет в виду Ганса-трубача?

Фон Роттенхорт сразу насторожился.

— Кто это? — спросил он строго.

— Ну что ты, жена, какой же он красный? — отмахнулся старик.

Он понятия не имел, что такое красный.

— Ганс-трубач такой добрый, веселый человек. Его все любят, — пояснил он и подумал: «Он не красный. Не может быть».

«Боже милостивый, спаси нас, — со страхом думала старуха, — не дай нам остаться без крова». Она хотела хоть как-нибудь смягчить разгневанного помещика.

— Ты же знаешь, — снова обратилась она к мужу, — Ганс-трубач почти никогда не бывает дома. Каждую субботу он куда-то уходит, а иногда и в воскресенье. Да и в будни, бывает, его жена садится ужинать с ребятами, а его все нет. Я уж не раз удивлялась. — Старуха заметила, что помещик слушает внимательно, даже глаза прищурил, и ей захотелось рассказать еще что-нибудь: может, удастся ему угодить. — К тому же, Ганс дружил с поляками, которые у нас тут работали на уборке, — продолжала она. — Весь обед у них просиживал.

Помещик еще больше сощурил глаза и сказал задумчиво:

— Так, так, вот, значит, с кем он дружбу водит. Так, так. — Он подошел вплотную к старухе. — Где же живет этот друг поляков?

Она указала на одну из покосившихся хибарок:

— Вон там, в среднем доме, он еще так чисто выбелен. Это Ганс в прошлое воскресенье белил, погода-то была как раз подходящая. По правде сказать, они люди тихие, трудолюбивые.

— А как зовут твоего Ганса-трубача?

— Гофер, хозяин, — помедлив, ответила старуха. — Ганс Гофер.

Она опустила голову и облегченно вздохнула. С сердца у нее свалилась тяжесть, но вместе с тем она чувствовала, что подставляет под удар другого и не могла радоваться.

Роттенхорт подошел к свежевыбеленной лачуге. Двери во всех домиках были одинаковые: неотесанные доски, скрепленные двумя поперечными планками; снаружи торчало железное кольцо. Нажав на кольцо, он открыл щеколду, толкнул дверь и вошел в комнату.

Сынишка Ганса, увидев его, выронил со страху трубу, в которую он дудел, и, засунув палец в рот, растерянно уставился на незнакомца своими большими, черными как угли глазами. Его маленькая сестренка подбежала и испуганно прижалась к нему. У нее были такие же черные, удивленные глазенки.

— Ну, чего глаза вылупили! — набросился Роттенхорт на ребят. — Где ваш отец?

Мальчик робко кивнул на дверь.

— Ты что — немой?

Дети вздрогнули от этого окрика, отец всегда говорил с ними ласково.

— Папа во дволе, — еле слышно прошептал мальчуган.

— Где? — грубо переспросил помещик.

— Во дволе…

— Так поди позови его. Живо! — И он подтолкнул мальчика к двери. — Пусть сейчас же придет!

Мальчик со всех ног бросился прочь, таща за руку сестренку.

Оставшись один, Роттенхорт осмотрелся. На выкрашенных светлой краской стенах штукатурка от сырости вздулась пузырями; кое-где образовались глубокие, длинные трещины. Посреди комнаты стоял стол, в углу детская кровать. Кадка с фикусом придавала этой бедной каморке с потрескавшимися стенами и дощатой дверью веселый и приветливый вид. На столике лежало несколько книг. «Этот босяк еще читает книги! — подумал Роттенхорт. — Тогда он определенно коммунист». На стене висели три фотографии. Помещик пожал плечами. На родственников не похоже. Он всмотрелся еще раз. Фотографии показались ему крайне подозрительными.

Дверь отворилась, и в комнату вошел Ганс Гофер. За одну его штанину цеплялась девочка, за другую ее братишка. Увидев у себя в комнате фон Роттенхорта, Ганс нахмурил брови.

— Добрый вечер, — сказал он помедлив и поднял с полу трубу.

Фон Роттенхорт не ответил на приветствие. После короткой паузы он сказал тихо и угрожающе:

— Слушайте, Гофер… — и замолчал.

Долго, словно оценивая лошадь, он мерил взглядом ладную фигуру батрака и помахивал хлыстом из стороны в сторону. Покачивание хлыста становилось жутким, невыносимым. Туда-сюда, туда-сюда… Затем помещик повторил еще раз:

— Слушайте, Гофер… — и снова замолчал.

Он подошел к кадке с фикусом, сорвал листок и медленно растер его между пальцами.

— Как это получается, что по всему Мансфельду… — заговорил он, отчеканивая каждое слово, и вдруг, резко повернувшись, ткнул рукояткой хлыста в грудь Ганса Гофера, — по всему Мансфельду болтают, будто я прячу оружие для штурмовиков! Извольте объяснить, откуда берутся эти слухи!

Зеленоватые глаза Ганса смотрели по-прежнему спокойно. Он только слегка выпятил нижнюю губу и пожал плечами:

— Этого я не знаю.

— Знаете! — зарычал фон Роттенхорт.

— Говорю вам, что не знаю.

— Значит, вам не известно, что в поселке говорят, будто каждую ночь в половине второго у меня во дворе выгружают оружие?

— По ночам я сплю.

— Кто же тогда сочиняет эти идиотские сплетни? Может, вон тот старый калека? — побледнев от злости, закричал помещик и указал во двор, где старый батрак складывал наколотые дрова.

Ганс Гофер снова пожал плечами:

— Кто это делает, я, к сожалению, тоже не могу вам сказать. Да и откуда мне знать?

Фон Роттенхорт с трудом овладел собой. Он охотно влепил бы этому дерзкому батраку оплеуху. «Я еще ему покажу, кто здесь хозяин. Он мне за все заплатит», — решил он про себя.

— Смотри, — сказал он, — держи язык за зубами и помни: в моем поместье никто ничего не прячет.

— Я не понимаю, чего вы, собственно, от меня хотите?

В зеленоватых глазах было столько спокойного достоинства и в то же время в них сквозила такая издевка, что помещику стало не по себе.

Случайно взгляд его упал на фотографию.

— Кто это? — спросил он.

— Это великие борцы за дело рабочих: Ленин, Либкнехт и Роза Люксембург, — ответил Ганс.

Бессильная злоба, душившая Буби фон Роттенхорта, прорвалась наружу.

— Снять! — завопил он. — У себя в поместье я этого не потерплю!

Дети заплакали.

— Гинденбург и Людендорф — вот кого нужно повесить здесь!

Ганс Гофер кивнул, и в уголках его рта мелькнула лукавая усмешка.

— Вы правы, — произнес он задумчиво, как бы пытаясь постигнуть всю глубину этой мысли. — Вот их действительно нужно повесить. И я думаю, что это еще будет сделано.

Буби фон Роттенхорт понял, что лучше отступить. Он кинул на Ганса взгляд, полный ненависти.

— Берегись! — процедил он сквозь зубы.

От негодования у него так дрожали руки, что он не мог справиться с щеколдой. Наконец ему удалось открыть дверь; нагнув голову, он выбежал из комнаты.

Когда Ганс рассказал жене о столкновении с помещиком, та побледнела от ужаса.

— Он тебе этого не простит, — сказала она. — Он не потерпит тебя в имении. Ну почему ты всегда такой резкий? Ты совсем не думаешь о детях.

Ганс сел рядом и нежно погладил ее по волосам.

— Ну, не плачь, — попросил он. — Ты же знаешь, как я вас люблю. Но пойми, мы должны сделать все, чтобы фашизм не пришел к власти и чтобы не было войны.

Он встал, подошел к детям и весело сказал:

— Христиан, Гедди, не поиграть ли нам на трубе?