— Ты знаешь, где знамя, Петер Брахман, — сказал он, неторопливо постукивая мячом о мостовую.
Петер молча покачал головой. Тогда Шиле взял его своими толстыми потными пальцами за подбородок и, глядя ему прямо в глаза, заговорил:
— Послушай, что я тебе скажу, мой мальчик. Брозовский спрятал знамя. Это ни от кого не секрет. Ты говоришь, что не знаешь, где он его спрятал? Хорошо, я тебе верю!
Петер облегченно вздохнул. «Теперь надо бежать», — подумал он.
Но Шиле не отпускал его.
«Черт бы тебя побрал!» — выругался Петер про себя и, набравшись храбрости, попросил:
— Господин Шиле, отдайте, пожалуйста, мяч!
Шиле сделал вид, что не замечает протянутой руки.
— Не спеши, мой мальчик, все в свое время. Итак, о чем я говорил? Ах, да… Я хочу верить, что ты и правда не знаешь, где знамя. Еще не знаешь. — Он сделал ударение на «еще». — Но ты легко можешь это узнать. Ты неглупый мальчик. У кого есть глаза, тот видит, у кого есть уши, тот слышит. Ты ведь часто бываешь у Брозовского. Так-то. — Резкий голос Шиле звучал почти нежно. — Тебе стоит только прийти ко мне. Ты ведь знаешь, Петер, где я живу. И ты мне расскажешь все, что тебе удалось узнать. С Брозовским ничего не случится, даю тебе слово. А нам ты сослужишь большую службу, и фюрер тебя не забудет. — Шиле хотел уже отдать Петеру мяч, но вдруг, спохватившись, снова зажал его под мышкой. — И вот еще что, Петер, услуга за услугу. Мы в долгу не останемся. — Шиле мысленно искал что-нибудь подходящее. Деньги? Нет, это не годится. — Постой-ка… Что бы ты сказал, если бы тебя послали в высшую школу в Эйслебен? Не плохо, а?..
Когда Петер услышал слова «высшая школа», его бросило в жар. И как только этот тип угадал его самое сокровенное желание? Стать инженером! Он гнал от себя эту дерзкую мысль, но она, точно докучливая муха, возвращалась к нему снова и снова, не давая покоя. Конечно, он понимал, что это только мечта. Сын простого рабочего, сирота — и вдруг инженер! Когда его взяли в шахту откатчиком, он и то считал, что ему повезло, — ведь его отец был коммунист. И вдруг Шиле говорит: «Высшая школа». А ведь Шиле начальство! У Петера закружилась голова. Шиле бросил ему мяч:
— Я бы на твоем месте не задумывался, Петер. Ну, что такое это знамя?
Бабушка уже давно спала, а Петер все еще беспокойно ворочался с боку на бок. «Ты сможешь поступить в высшую школу, — непрерывно стучало у него в голове. — Ты станешь настоящим инженером».
Петер закрыл глаза. Он снова представил себе сарай. Яркие голубоватые вспышки молний. И при свете молний лучший друг его отца замуровывает в стену советское знамя. Темной ночью, в полной тайне от всех. А Шиле говорит: «Ну, что такое это знамя?»
И тут Петер подумал: «А почему же ты во что бы то ни стало хочешь найти его, группенлейтер Шиле? Неужели потому, что оно не имеет никакого значения?»
Петер громко вздохнул: «С тобой нужно быть начеку, иначе ни за что ни про что попадешь в ловушку».
Сердце у него билось все чаще. Он был счастлив, что нашел единственный правильный выход.
«Какая это была ночь! Никогда ее не забуду», — подумал он и снова вспомнил, с какой нежностью Отто Брозовский складывал знамя.
На душе у него стало легко. Он заснул.
Волна 29,8
Это было летом 1937 года.
Как-то вечером Брозовский сидел у себя на кухне у радиоприемника. На столе в беспорядке валялись радиолампы, шурупы, катушки, клещи, проволока, отвертки. Еще в 1930 году, когда его уволили с рудника, Брозовский стал чинить приемники. Вернувшись из концлагеря, он снова принялся за эту работу. И оказалось, что ремесло радиотехника очень полезно для коммуниста.
Гитлер окружил Германию стеной молчания и страха. Но радиоволны не знают препятствий, им не страшны никакие преграды, даже если они выше Цугшпитце,[13] толще стен бранденбургской тюрьмы.
Пальцы Брозовского терпеливо вращали ручку настройки. Наконец-то! Тихо, но очень отчетливо прозвучало: «Алло, алло, говорит радиостанция „Свобода“ на волне 29,8. Просим настроить ваши приемники на минимальную громкость. Говорит радиостанция „Свобода“!»
Брозовский затаив дыхание приник к динамику.
В дверь постучали. Привычным жестом он повернул рукоятку и разом поймал Берлин. Хор мальчиков горланил фашистскую песню.
Дверь отворилась, и в нее просунулось смуглое лицо Августа Геллера.
— Здоро?во!
Брозовский со вздохом облегчения указал на стул:
— Садись поближе, Август. Только что начали.
Одно движение руки, и горластый хор смолк. Пальцы Брозовского снова нащупывали радиостанцию «Свобода». В эфире трещало и свистело. Чуть слышно донесся голос:
— Салют! Мы приветствуем наших друзей и товарищей в Германии.
Брозовский улыбнулся:
— Слышишь, Август?
Тот кивнул.
Потом запел хор. Сильные мужские голоса пели немецкую песню, которую ни Август, ни Отто никогда раньше не слышали.
Песня звучала все тише и тише:
доносилось издалека. Какая чудесная песня! Брозовский осторожно вращал ручку настройки. Радиостанция все время меняла волну, ловко обходя все попытки заглушить передачу. Песня то и дело смолкала. Но терпеливые пальцы снова находили ее, и она снова звучала негромко, но мужественно:
— Отважный батальон… — прошептал Брозовский. — Оказывается, в Испании есть немецкий батальон!
В его глазах сверкнули слезы. Он не мог говорить от волнения, но друзья и без слов понимали друг друга. Они мысленно перенеслись в далекую, прекрасную, окруженную огромными морями страну. Ее народ борется за свободу.
Но он борется не один. Люди всех стран спешат ему на помощь. И немецкие рабочие тоже. Они пробираются в Испанию через снежные вершины гор, через чужие границы, они едут туда на буферах и крышах поездов, замерзшие и голодные, месяцами скрываясь от коричневых ищеек. А ведь они знают об Испании лишь то немногое, что учили еще на школьной скамье. Сердце зовет их в страну, где развеваются знамена свободы, в долины Эбро и Хамары, где в суровых горах разносится эхо выстрелов и звучит гневный клич: «Смерть фашистам!»
И одному из своих отважных батальонов бойцы Интернациональной бригады дали имя Эрнста Тельмана.
Погруженные в свои мысли, Отто и Август не заметили, как песня смолкла. Они не слышали, как приветствовали своих друзей на родине немецкие интербригадовцы — Ян с балтийского побережья, Сепп из Мюнхена, Вернер из Лейпцига, Вальтер из Гербштедта…
Только теперь Брозовский очнулся:
— Что он сейчас сказал?
— Не знаю.
— Ты что, спишь? Слушай же, дружище!
Но голос звучал так тихо, что ничего нельзя было разобрать. На этот раз Брозовский потерял свое обычное терпение, он нервничал и ругался, пытаясь снова настроить приемник. Вот, поймал… Кто это говорит?
— Наконец после долгих скитаний по разным странам я попал в Испанию. Теперь я вместе со своими товарищами сражаюсь в рядах интернациональной бригады.