Сумерки спустились на улицы и переулки Гербштедта, нависли над крышами домов и прокрались в спальню Брозовских. Минна Брозовская, лежа в постели под толстой пуховой периной, кряхтя растирала замерзшие ноги.
Она только что вернулась из хлева, где кормила скотину; правда, Отто запретил ей это. Каждый день, уходя, он говорил: «Ты больна, тебе надо лежать, я все сделаю сам, когда вернусь». Но ведь у него и без того хватало забот. И стоило ему уйти, как она накидывала платок, брала палку и, ковыляя, совершала свой ежедневный обход: от ослика Луше к козе, от козы к поросенку, от поросенка к кроликам и курам.
Отто возвращался домой поздно. Он никогда не рассказывал, где был, и она никогда его ни о чем не спрашивала.
С тех пор как к власти пришел фашизм, жизнь ее переменилась. На душе и без того было тяжело, а тут еще у Отто появились секреты. «Иначе нельзя, — оправдывался он. — Ведь и у стен есть уши».
И она смирилась.
Лежа в постели, Брозовская смотрела, как в наползающих сумерках словно растворяются предметы: спинка кровати, сундук, шкаф, теряя очертания, расплывались во мгле. Матушка Брозовская задремала.
Вдруг она вздрогнула. Ей послышалось, будто внизу кто-то тихонько постучал. Она прислушалась. Все было тихо. Но опять… Кто это может быть? Раньше она не пугалась, когда к ним стучали.
Заскрипели половицы, кто-то быстрыми, легкими шагами поднимался по лестнице. Брозовская затаила дыхание. Снова тишина, потом осторожный стук в дверь.
— Войдите! — крикнула она.
Дверь, скрипнув, приоткрылась.
Черная щель становилась все шире, но никто не появлялся. Матушке Брозовской стало страшно. Ей показалось, что она слышит чье-то дыхание.
— Кто там? — спросила она шепотом.
— Это я, тетя Брозовская, — раздалось еле слышно.
— Ты, Петер?
Из-за высокой спинки кровати вынырнул Петер. В полутемной комнате круглое личико мальчика казалось совсем белым. В волосах у него еще сверкали тающие снежинки.
Петер запыхался. Пока он бежал сюда, он думал, что сразу же скажет все, что нужно. Но он представлял себе это совсем иначе. Он ждал, что Брозовские будут сидеть на кухне и что дядя Брозовский тоже будет дома. А здесь оказалось темно и пусто. И вот он стоит перед тетей Брозовской, которая лежит больная в постели. Да к тому же он ее еще и напугал. Петер смущенно комкает шапку.
— Что случилось, Петер?
— Они идут сюда, тетя Брозовская.
— Кто идет?
— Нацисты.
— Штурмовики? — Брозовская испугалась. — Их много?
— Шестнадцать человек, все с револьверами и в касках. Один идет впереди и кричит: «Пошли за Брозовским!» Он пьяный.
«Какое счастье, что его нет дома», — подумала Минна Брозовская.
На улице послышался четкий стук сапог по мостовой, гулко отдававшийся в вечерней тишине.
— Отделение, стой! Троим занять вход во двор!
Брозовская с ужасом посмотрела на темное окно, за которым прозвучал этот пьяный голос, суливший беду. Потом обвела взглядом комнату. «Боже мой, — вспомнила она, — ведь у нас за шкафом знамя из Кривого Рога».
— Лишь бы они не нашли знамя, Петер! — прошептала она.
«Я буду хранить это знамя как зеницу ока», — сказал в тот памятный день Отто Брозовский, и вот теперь его нет здесь, и он не может сдержать слово.
Внизу распахнулась дверь. Подбитые гвоздями сапоги застучали по коридору, и тонкий голос пронзительно крикнул:
— Эй, есть тут кто-нибудь?
Матушка Брозовская не знала, что ей делать. Она с трудом поднялась с постели. В голове у нее шумело, при малейшем движении все тело пронизывала боль. Петер помог ей надеть туфли.
— Хотите, я унесу знамя? — вдруг сказал он.
— Унесешь знамя? — Это была неплохая мысль, но Брозовская тут же отвергла ее. — Ничего не выйдет. Ты только послушай, как они там орут. Разве тебя пропустят?
— Есть тут кто? — снова раздался тот же пронзительный голос.
На лестнице послышались тяжелые шаги.
— Как-нибудь выберусь, — прошептал Петер и бросился к шкафу.
В этот момент дверь распахнулась. Щелкнул выключатель и вспыхнул свет.
На пороге, широко расставив локти и засунув пальцы за ремень, стоял штурмовик. На рукаве у него, окруженная белым кругом, чернела свастика. Увидев Брозовскую и Петера, он зло засмеялся:
— Так вот вы где? Попрятались, как крысы? Все равно мы вас нашли! — Он подошел поближе. — Ага, хозяйка дома! Ты могла бы приодеться для гостей получше, такой приятный визит бывает не очень часто. А где же твой старик, а?
— Моего мужа нет дома, — спокойно сказала Брозовская.
У штурмовика на лбу вздулась жила.
— Хватит притворяться! Выкладывай, где ты его спрятала? — закричал он.
— Говорю вам, что его нет дома, — вспыхнула матушка Брозовская.
— Врешь! — заревел штурмовик.
Он неуклюже опустился на колени и заглянул под кровать. Потом встал и откинул перину.
— Камня на камне не оставлю, а найду этого красного! — проворчал он и направился к шкафу.
Петер замер. Он по-прежнему стоял между окном и шкафом и с ужасом следил за происходящим. Штурмовик распахнул дверцы и, раздвинув одежду, посветил внутрь фонариком. Сзади лежал какой-то мешок. Ударом сапога он выбросил его из шкафа, на пол посыпались разноцветные лоскуты.
«Сейчас он заглянет за шкаф и увидит знамя», — подумал Петер.
Штурмовик захлопнул дверцу и шагнул к мальчику. Скрипнули половицы. Петер смотрел на огромные черные сапоги, остановившиеся около него, и ему было страшно. Какими грозными и безжалостными они казались! Петер не решался поднять голову. Он закусил губу: «Что делать? Сейчас знамя найдут! Не трусь, Петер, только не трусь!» Он поднял ногу и что было силы наступил на сапог.
— А-а! — вскрикнул штурмовик. — Чтоб тебя!
Он схватил Петера за руку, дернул к себе и с размаху ударил по лицу. У мальчика потемнело в глазах. Штурмовик оттолкнул его так, что он отлетел в сторону и ударился об угол кровати.
— В другой раз будешь смотреть, куда наступаешь, — заорал штурмовик. — Убирайся вон! И не попадайся мне больше на глаза, а не то дам ремня!
Брозовская стояла, прижав к груди руки. Она оцепенела от ужаса, видя, как избивают ребенка. Штурмовик, повернувшись к ней, закричал:
— И ты убирайся, живо!
Брозовская заковыляла из комнаты. Она с трудом спускалась по лестнице, одной рукой держась за перила, другой обнимая Петера.
— Бедный мальчуган, — шепнула она ему на ухо.
— Ничего, — лукаво прищурившись, отозвался Петер. — Я ему все-таки здорово на мозоль наступил, правда? — Петер попытался улыбнуться, но не смог — у него распухли губы.
Они еще были на лестнице, когда щелкнула ручка входной двери.
В дверях стоял Отто Брозовский. Он посмотрел на штурмовиков, на жену, на Петера, который прошмыгнул мимо него во двор, — отступать было поздно.
Двое штурмовиков схватили его:
— Можешь поворачивать обратно. Мы тебя и так заждались.
— Отведите его в кухню, — приказал штурмовик, стоявший наверху, на лестнице. — Пусть на прощание понюхает, что ему старуха сварила на ужин. Сегодня ему будет не до еды.
Брозовский повернулся к жене:
— Минна, приготовь мне, пожалуйста, носки и несколько носовых платков.
Его провели на кухню. Там на кушетке храпел штурмовик. Снег на его сапогах растаял, и на валике кушетки расплылось большое грязное пятно.
На столе стояла пустая бутылка из-под водки.
Командир отряда, штурмовик с низким лбом, подошел к Брозовскому:
— Здоро?во, Брозовский, не узнаешь? Мы же старые знакомые. Помнишь собрание в Гельбре? Вы, коммунисты, выставили тогда нас из зала. Вспоминаешь? — Он злобно ухмыльнулся. — Вот и пришло время сквитаться.
Брозовский молча пожал плечами.
Спокойствие Брозовского бесило фашиста.
— Придется тебе немного попутешествовать, — не унимался он. — Фюрер так добр, что посылает тебя на курорт. Там у тебя хватит времени для воспоминаний. Да и ребята наши свое дело знают, они тебе помогут собраться с мыслями.
