— И долго ты так лежать собираешься? — раздраженно поинтересовался Хрис, присаживаясь на корточки и запуская, как показалось Эвриху, пальцы в его рану.

— У-а-а! — взвыл юноша и рванулся в сторону, но Странник успел схватить его за плечо, и хватка у невзрачного на вид торговца оказалась поистине железной.

— Чего дергаешься? Ну сломана пара ребер, кровищи натекло, как из резаного кабана, так это ж не смертельно! Глазом моргнуть не успеешь — все заживет, и следов не останется. Подумаешь, попортил тебе малость кто-то из этих бедолаг шкуру, так и ты их славно отделал. Сейчас я тебя кое-чем угощу, здоровее прежнего будешь.

Хрис покопался в невесть откуда взявшейся сумке, вытащил оттуда кожаный мешочек и извлек из него три голубоватых шарика, каждый размером с крупную горошину.

— Открой-ка рот, дитятко! Глотай, это тебя враз на ноги поставит. По крайней мере, до дома Верцела на своих двоих дойдешь. Надобно нам отсюда подобру-поздорову убираться, пока стража городская не явилась. Доказать нашу невиновность при таком обилии тел будет довольно мудрено.

— Как ты сумку свою вернуть ухитрился? — спросил Эврих невпопад и сам подивился тому, что заговорил о таких пустяках, в то время как на языке вертелись совсем другие, значительно более важные вопросы.

— Сумку? — повторил Хрис, думая о чем-то своем. — Так бросил ее вор, когда от меня удирал, а я поднял. Нужна-то им была вовсе не сумка.

Он оторвал от туники сраженного Эврихом громилы изрядный лоскут и начал накладывать повязку на рану.

— А что?.. Что им было нужно? — спросил Эврих, морщась от боли. — Слушай, плевать на сумку и на все прочее! Нас же теперь Врата в Верхний мир не пропустят! После стольких-то убийств, а? Что нам теперь делать, Хрис? Ведь мы же людей, людей убивали!..

Странник криво усмехнулся и ловко затянул повязку:

— Вставай, герой! Идти можешь, или не отпустило еще?

— Да что боль! Как жить-то теперь, Хрис?

— Молча, — ответствовал тот и рывком поднял юношу на ноги. — Держись за стену. Вот тебе твой тесак, ножны. Да не отпихивай, пригодятся, пока поприличнее тебе чего подберем. Меньше болит? Тогда обопрись на меня и пошли.

— Отец Всеблагой… — застонал Эврих, делая шаг, другой и чувствуя, что физическая боль и верно куда-то уходит, затихает, но место ее заполняет глухая, безнадежная тоска. — Неужели среди этих убийц теперь всю жизнь маяться? Хрис, погоди, а телохранители наши, то есть этого, Верцела, они что же?…

— Мертвы, я проверил. Славные были парни, но, кроме как о них, горевать тебе не о чем. Мой опыт показывает, что убийство при защите собственной жизни не та причина, которая может воспрепятствовать человеку попасть в наш мир.

— Это… Хрис, это правда? Ты не обманываешь меня? Ты ведь говоришь это ради того, чтобы меня утешить?

— Нет конечно. Кроме того, ты никого и не убил. Эти олухи скоро встанут на ноги и еще доставят добрым людям немало печали. Их, вероятно, следовало бы умертвить, но добивать раненых у меня рука не поднимается. Одно дело — в горячке боя убить, и совсем другое — когда тебе ничего не угрожает.

— Мы должны помочь им, позвать кого-нибудь! Если мы оставим их здесь в таком состоянии, это будет ничем не лучше убийства.

— Глупости! Быстро пошли отсюда, иначе у нас могут быть большие неприятности.

— И все-таки это ужасно! — проговорил юноша, пропуская последние слова Хриса мимо ушей. — Не понимаю, что на меня нашло! Как вообще я мог обнажить оружие, ведь ничего подобного у меня никогда и в мыслях не было!

Тяжело опираясь на Хриса, Эврих, не глядя по сторонам, машинально переставлял отяжелевшие ноги, не в силах понять, почему он не попытался заговорить с убийцами, почему так легко, так бездумно орудовал проклятым тесаком? Он вел себя так, словно с детства был обучен убивать людей, в то время как на самом-то деле подобная мысль всегда казалась ему отвратительной. Переговоры с этими мордоворотами, естественно, ни к чему бы не привели, но ведь он даже не попытался начать их! И почему, во имя Богов Небесной Горы, они хотели его с Хрисом смерти? Ведь не из-за сумки же этой паршивой!

— Хрис, неужели они напали на нас из-за той мелочи, которую ты носишь с собой? Шесть громил и вор… Как-то уж очень это глупо выглядит. Или в здешнем мире все такие ненормальные?

— Нет, не все. И убить нас хотели не из-за сумки. Они охотились за мной… Я знаю одну вещь, ради которой этим людям было велено захватить меня, а может быть, и тебя тоже живыми. — Заметив, как дернулся Эврих при этих словах, Хрис торопливо прибавил: — Хозяин их подверг бы нас чудовищным пыткам и потом все равно прикончил, можешь на этот счет не обольщаться. И вообще, лучше тебе сейчас об этом не думать, ни о чем не думать. Ты вел себя молодцом, я горжусь тобой и, поверь, говорю это не в целях утешения и ободрения. Впрочем, я знаю верное средство успокоить растревоженную совесть; мне оно, во всяком случае, помогает, надеюсь, и тебе придется по душе.

— Хорошо, коли так, — уныло пробормотал Эврих, подумав, что если Хрис имеет в виду какие-нибудь храмовые пожертвования, то вряд ли это средство окажется действенным. Но говорить этого не стал. В груди болело, а на душе было так смрадно, что напиться впору — средство не бог весть какое, но в обоих мирах распространенное и по-своему безотказное.

Три дня Эврих, по настоянию Хриса, провел в постели, а на исходе четвертого, когда он уже вовсю бродил по дому Верцела, между ними состоялся разговор, на многое открывший юноше глаза. Известие о том, что Странник намеревается пересечь море и уже договорился с капитаном «Морской девы», которая дней через десять должна отплыть в Аскул, настолько поразило Эвриха, что в ответ он нашелся лишь спросить, для чего тот собирается предпринять столь дальнее путешествие. У Хриса нет товара, который стоило бы везти в далекие края, нет и достаточного количества денег, чтобы, закупив товар в Аланиоле, надеяться с хорошим барышом, оправдывающим столь длительное и опасное путешествие, продать его в Мономатане. Для того чтобы разбогатеть, Хрису вовсе незачем было куда-то ехать, достаточно наладить торговлю между Верхним и Нижним Аланиолом, и Эврих был уверен, что этим-то его старший товарищ и занимается. Но тогда при чем здесь Мономатана?

Выслушав Эвриха, Странник, в свою очередь, спросил, обратил ли его молодой друг внимание на то, как быстро затягиваются его раны. И если обратил, то не хочет ли он узнать, почему Хрис не призвал для его осмотра лекаря, а взялся лечить сам, в чем немало и преуспел. И не удивляет ли Эвриха, что у обычного торговца имеются чудодейственные лекарственные средства, благодаря которым он столь быстро встал со скорбного ложа, что, если пожелает, уже завтра может отправиться в город? Дабы не разочаровывать Хриса и не признаваться, что все эти вопросы ему и в голову не приходили, юноша подтвердил, что, разумеется, хочет услышать ответы на них не меньше, чем отправиться в город. Последнее было бесстыднейшей ложью — в доме Верцела он чувствовал себя в относительной безопасности, а при мысли о бродящих по Аланиолу головорезах конечности его начинали непроизвольно подрагивать.

Неизвестно, поверил Странник Эвриху или нет, но, как бы то ни было, рассказал ему следующую любопытную историю. Будучи, как и отец его Дентат Серторий Панонир, лекарем, он после обучения в Школе врачевателей в известном на всю Верхнюю Аррантиаду городе мудрецов Силионе посвятил свою жизнь розыскам лекарственных растений и прочих ингредиентов, из которых составлялись лечебные снадобья, без коих любой врачеватель чувствует себя как без рук. Дело это очень и очень непростое, ведь даже обычная мазь от ожогов состоит из следующих составляющих. Хрис откинулся на спинку стула, прищурил глаза и начал по памяти перечислять, загибая для верности пальцы:

— Желчь рыбы, чайки и медведя — три. Корни остролодочника остролистого, чабрец и молодые, не выше пяди, листья аконита синего — шесть. Железотрав и кровь лягушки — восемь. И все это, заметь, должно быть в соответствующих пропорциях и условиях перемешано и разведено грудным молоком перед нанесением на ожоги.