— Правильно, Краслен! Быстрее б только этого Иуду Аверьянова поймать да обезвредить.

— А вы вот что: притворяйтесь, будто верите ему. Пускай он себя выдаст новым преступлением — за руку поймаем! Жаль, конечно, что опять нам что-нибудь испортит… Но что делать!..

— Да не он это. Не он. Не Аверьянов, — заявил вдруг Новомир.

— А кто, по-твоему? — с недоверием спросил у него старший из трех братьев.

— Я не знаю. Но не Аверьянов. Ведь вредители, они должны скрываться, маскировку применять, а этот больно наглый!

— Может, и не он, — сказал Краслен.

— Нет, он! — вскричал Пятналер.

Изо рта его упала папироса, вся разжеванная.

— Следствие решит… — парировал Кирпичников. — У нас по Конституции никто не может быть виновным, покуда не доказали. А ты его уже и расстрелять готов, приятель! Даже подозрительно…

— Ах, вот что! Ты меня подозреваешь?!

— Я-то, может быть, и нет. Но где ты был вчера вместо собрания, товарищи не знают. Где, скажи-ка!

— Где! Не ваше дело, черт возьми! Ты лучше бы, Кирпичников, получше пригляделся к своей девке! — возмутился Пятналер. Он вскочил со стула и собрался подойти к Краслену, чтобы решить дело кулаками, но был схвачен за руки братьями.

— Ты Бензину оскорблять мою не смей, слышь? Ясно? — Краслен поднялся с кровати. — Я всем прямо на собрании объявил, что в ней уверен. А вот братья твои что-то промолчали про тебя… Наверно, если б кто-то честный не сказал, то так бы и молчали перед всеми о твоем, дружок, отсутствии?

— Язык попридержи!

— Ты, слышь, Краслен… Ты бочку не кати на нас… Сумеем друг за друга постоять-то!

— Если бы я не был коммунистом, я б тебе, Кирпичников, морду набил!

— Парни, вы чего? Не ссорьтесь лучше, — попросил соседей Новомир.

— Молчи, сопля!

— Кликуша! Паникер!

— Какой я паникер вам, что болтаете?!

— Ну а кто, по-твоему, вредитель? Кто? Давай, скажи, защитник Аверьянова!

— Совсем с ума сошли… Какой я защитник… Просто сказал, что…

Дверь открылась.

— Гутен так! — сказал красивым басом Шариков-Подшипников.

Появление поэта разрядило обстановку. Он скинул кожанку, берет метнул на вешалку, конечно, не попал, довольно улыбнулся, плюхнулся на стул и стал снимать ботинки. Огляделся.

— Вы тут, часом, не ругаетесь?

— Маленько дискутируем, — ответил примирительно Краслен.

Поэта все соседи очень уважали, и ругаться при нем было как-то некультурно. Делер и Пятналер застучали маленькими ложечками в чайных стаканах. Краслен опять занялся изучением четвертого по счету иностранного. Новомир полез в сундук и зашуршал там номерами «Техники и жизни». Пялер после долгого молчания сообщил:

— А ну-ка, братцы, почитаем объявления! Ох, как я люблю их…

И принялся декламировать:

— «Федосеевский стройкомбинаттрест срочно приглашает мастера по производству марсельской черепицы»… «21 мая в ДК Бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев состоится вечер встречи ветеранов обещества "Долой стыд"»… «В отъезд на полуостров Дальномёрзлый приглашаются: инженер-угольщик и инженер-нефтяник»… «Бумтресту нужны паровые машины в 700 лошадей»… «Новая комедия в «Геракле» — «Модный трактор». Режиссер Бабусин-Минский. Картину иллюстрируют гармонисты». Слышишь, Делер? Гармонисты! Я бы поглядел такую фильму…

***

Когда улеглись, Краслен долго, до трех часов ночи, ворочался. Все думал о ссоре с соседями — это случилось впервые. Чертов вредитель! Он портит не только станки, но и дружбу.

Вновь и вновь Краслен пытался вычислить преступника. Перебирал в голове варианты, улики, кандидатуры, подозрительные моменты… И вдруг понял — вредитель с ним рядом. Вредитель под маской рабочего, честного парня (девчонки?) тут, близко, и скоро Краслену придется почувствовать боль оттого, что он так горько ошибся в мнимом товарище! Стало заранее больно. Немножечко страшно. Кирпичников вновь стал обдумывать, много ли шансов имели соседи, друзья и приятели, чтоб заложить злополучную бомбу. Примеривал платье шпиона на каждого. Думал о том, как же прав был Никифоров: время свершений, опасности, подвигов, битв не закончилось. Надо быть сильным и смелым. Не спать. Не зевать. Не давать себе слишком уж верить другим. Ведь пока коммунизм на Земле не построен, пока есть буржуи, министры, фашисты и прочая нечисть — нельзя расслабляться.

Проснулся он в двенадцатом часу. Это же надо! Не почувствовал, что рассвело, не услышал ни утреннюю музыку по радио, ни того, как возились соседи. Даже завтрак проспал. Хорошо хоть, что Краслен работал во вторую смену: не с восьми, а с часу.

Соседи уже ушли. На столике валялась вчерашняя газета с сообщениями про бойню в Чунчаньване и про марокканскую кобылку. Сверху помещались два стакана в подстаканниках и чей-то портсигар. Мусорная корзина была доверху забита скомканными чертежами. Краслен оделся, вышел в коридор, откуда доносились звуки марша — бодрого и яркого, какого-то светящегося, что ли.

Прямо перед дверью в его комнату на белом полу лежал огромный лист ватмана. По нему, передвигая вырезки журналов и газет, ползал художник. Со своим коллажем, места для которого в жилой комнате не хватало, он возился уже пятый день.

Сверху, из спортзала, слышалось, как мяч бьется об пол, как кто-то прыгает, как весело скрипят спортивные снаряды. Снизу раздавался детский крик — там были ясли. Через окна в полный рост струился свет, и было видно, как на внутреннем дворе, построившись рядами, дошколята, дети комбинатовцев, в одних трусах и майках делают гимнастику.

Мимо шел по пояс голый Революций. Бросил:

— Ба! Да ты, небось, едва проснулся! — и хлестнул Краслена в шутку полотенцем. — Слышал?

— Что?

— «Что»! Эх ты, соня! Да в Шармантии в правление союза переплетчиков двух наших нынче выбрали! Ну, в смысле, коммунистов! Наконец-то! Обошли-таки буржуйских болтунов!

— А… Это здорово…

— Сегодня в стенгазету напишу. Ну ладно, некогда. Увидимся еще!

Люсек исчез. Краслен пошел, умылся («Интересно, как у пролетариев Шармантии дела с водоснабжением и зубным порошком? Наверняка не хватает»). Оставалось полчаса до выхода на смену, так что начинать какие-то серьезные занятия — например, идти в бассейн жилкомбината или, там, в библиотеку, или в музыкальную комнату — бесполезно. В столовой завтрак уже кончился, обед не начался: там делать было нечего. Кирпичников решил пойти на верхнюю террасу: прогуляться, глянуть на коллекцию тропических растений, разводившихся юнкомами.

Отсюда, с тридцатиэтажной высоты, открывался превосходный вид на улицу. По мокрой, только что политой, и поэтому блестящей мостовой текли людские реки. Лето, кажется, вошло в свои права. В одежде пешеходов преобладали белый и серебристый цвета. На фоне светлых зданий, полностью лишенных глупых украшений и прекрасных своей гладкой лаконичностью, на фоне столь же светлой мостовой из искусственного камня, под лучами бодрого, воинственного солнца зрелище спешащих по делам свободных людей рождало ощущение чего-то очень чистого, правдивого и ясного. Нет, конечно, были тут и яркие цвета: флажки на зданиях, тюбетейки, зелень на газонах. Эти красочные пятна лишь подчеркивали царство чистоты и белизны. Наверно, если бы Краслену встретился какой-нибудь рабочий с головой, отравленной фашистской или просто буржуазной пропагандой, то Кирпичников пришел бы с ним сюда, на комбинатскую террасу. Показал бы ему сверху жизнь красностранцев. И рабочий, разумеется, не смог бы не поверить в коммунизм. Его бы впечатлило, покорило, восхитило все вокруг: и махолетчики, все время проплывающие в воздухе, и шелест шин автомобилей — самых мощных в мире, — и блистание солнцеуловителей (источников энергии), и зрелище высоких труб заводов с поднимающимся дымом, и шумящий геликоптер, приземлившийся на крыше женского крыла жилкомбината…

«Неужели человек, который это видел, может быть вредителем? — подумалось Краслену. — Кто, кто, кто?! Ну не Пятналер же! И никак не Клароза. Вряд ли Аверьянов. Ну, а что касается Бензины…"