Его мечта испарилась...
"Они пожирают мечты", - вспомнил я слова Тумана, а затем припомнил еще кое-что: "Еще один".
Неужели...
- Может, проклятие какое... - пробормотал Мишка.
И тут меня прорвало. Я выдал Тину все как есть. И про призрачный поезд, и про "еще один", и про возвращение мечты. К моему удивлению, он не стал насмехаться надо мной или считать чокнутым. Он как будто ждал, на кого можно было бы выместить вину за случившееся. И нашел.
- А ведь точно! ЭТО ВСЕ ОН. Колдун этот смотритель, вот кто! - выпалил Тин, глядя перед собой. Его пальцы перебирали висящие на поясе инструменты. - Сам одичалый дурак, так еще и других захотел сделать такими же. Чтоб не только с ним не общались! Значит так. Сегодня ночую у тебя. Возьму с собой камеру. Заодно и посмотрим на твои поезда. И на смотрителя тоже.
Я даже не успел ничего ответить. Тем не менее, компании друга обрадовался. Это было хорошим поводом убедиться, что я не схожу с ума, не вижу сверхреалистичные сны и не придумываю. Монстры, тени, призрачные поезда... Может, просто у страха глаза велики?
- Конечно! Всегда приятно убедиться, что не я один страдаю галлюцинациями.
Но Тин был очень серьезен.
- И если это правда он... - его вид был страшен. Таким я увидел друга впервые.
Мне было неприятно, что он говорил так о дяде Коле.
- Давай дождемся ночи.
***
Отец отпустил Тина легко и непринужденно, словно и не было ему до сына никакого дела. Я заметил, как это обидело Мишку и... Оскорбило, что ли.
Я показал ему книгу с исписанными форзацами. Тин внимательно прочитал мои заметки и не нашелся, что сказать. Это уже было достижением. Во всяком случае, меня не обвинили в потери рассудка или подлоге.
Стоял поздний вечер, и дядя Коля, как обычно, прогуливался по платформе. Хорька рядом не было.
- И что он так, каждую ночь, что ли? - спросил Мишка, высунув голову в окно.
- Каждую.
- Во дает.
- Ты погоди, это он пока просто ходит. Вот проедет последняя электричка, и тогда начнется. Сколько времени?
Тин задрал рукав, обнажив массивные часы со множеством дополнений - там и компас, и подсветка, и даже небольшой тайник.
- Без двадцати двенадцать.
- Еще пять минут.
Электричка проехала по расписанию. Лишь только она унеслась прочь, как на Дымчатую опустилась неестественная тишина.
- Ой... - сказал Тин. - Как-то странно. Словно ватой все обложили.
- Или туманом, - добавил я, глядя, как белесые стены обступают Дымчатую.
И снова замерли деревья - ни один листик не колыхнется. Ветер умчался прочь, вслед за электричкой. А дядя Коля, посмотрев на пути, качнул головой. Мне показалось, что сегодня он был как никогда грустным и поникшим. В ночи раздавался его голос, и я слышал в нем нотки обреченности. Смотритель брел вдоль платформы, ладонь скользила по ограждению. Он спустился и тут же поднялся обратно, оступившись на сломанной ступеньке, однако на удивление ловко перескочил и одним быстрым движением оказался наверху. Посмотрел на свою сторожку, уперся ботинком в крыльцо, что-то пробормотал и кивнул.
- Чего это он? Что с ним? С ума сошел? - вопрошал Мишка, переминаясь с ноги на ногу. - Будто прощается.
- Тихо ты! Услышит...
Тин был сам не свой. Мало того что ему довелось утром пережить горе, так еще и теперь столкнулся с очередными странностями и, кажется, совсем не был к ним готов.
Туман густел и сжимался вокруг станции. При разговоре вырывались облака пара, которые не успевали растворяться и грозили заслонить обзор.
- Бр-р! Что такое-то? - поежился Тин.
Перевалило за полночь. Мы стояли и мерзли. Молчали и наблюдали.
А затем раздался стук колес.
- Тин! - зашептал я. - Тин! Слышишь?
Он кивнул. По дому - НЕТ, ПО МИРУ - пошла вибрация. Затряслись деревья, заходила ходуном сторожка. Я видел, как все трясется и дрожит, но в то же время понимал, что ни листья, ни стены, ни травинки не шелохнулись. Словно сотрясалось само пространство...
- Слышишь, говорю?! - шикнул я.
Мишка побледнел. Он вытаращил глаза и силился унять стучащие зубы. Сглотнув, он процедил:
- Д-да-а. К-как это? Оул! ЧТО ЭТО?!
Он вцепился в подоконники, словно боялся потерять равновесие. Пальцы побелели.
- Смотри! - он указал на голубоватое свечение. Пока что оно было слабым, но, по мере приближения, нарастало и распухало, подкрашивая туман.
- Вот об этом я тебе и говорил.
Где-то в глубине души я радовался, что убедил друга в правдивости своих слов. Стало легче. Другое дело - осознать, что все вокруг происходит на самом деле. А это значит, что и Едоки тоже...
Дядя Коля засуетился. И снова взмыли вверх руки и принялись укреплять невидимые стены. Возможно, то была игра света (или воображения), но я увидел тоненькую пленку, которой была обмотана платформа. Именно эту пленку и разглаживал смотритель. Он напевал протяжную песню, полную обреченности и тревоги. Вместе с тем она порождала какое-то новое чувство - желание биться. До конца. Защищать. Пусть даже ценой собственной жизни. Пусть даже враг превосходит и силами, и числом. Эта песня была апогеем непокорной ярости, храбрости и верности. Это была песнь героя.
Слов я не разобрал. Да и надо ли?
Свечение становилось все ярче, лицо Тина озарялось голубоватыми всполохами, в глазах застыл лед.
Из тени кленов вынырнул поезд.
- О боже, - только и смог вымолвить мой друг, после чего юркнул вниз.
Я стоял.
Поезд, дядя Коля. Поезд, дядя Коля. Словно два непримиримых врага. И чем ближе подъезжал состав, тем быстрее двигался смотритель, все еще напевая, но уже резче, грубее.
Зашипев, поезд остановился. Замер и дядя Коля. Он не замолчал.
Платформу озарило мертвенным светом. В тишине воздух звенел, как стекло на ветру. Я боялся вдохнуть, боялся нарушить напряжение, боялся, что кислород обернется колючими осколками и изранит меня.
Я опустил взгляд на Тина. Оказалось, он не испугался, а вовсю копошился в рюкзаке, чтобы вытащить видеокамеру. Но его руки слишком дрожали, чтобы ухватиться за нее, и он, плюнув на затею, поднялся.
- А что дальше? - едва слышно спросил он.
- Не знаю... - так же тихо ответил я. Можно было только догадываться.
К голосу дяди Коли примешались другие... Голоса?
- Тин, ты слышишь?
- Ага. Пойдем.
- Куда?! - чуть было не взвизгнул я.
- Как куда? На платформу! - твердо заявил Тин и отошел от окна. Его руки больше не дрожали. - Мы ж должны разоблачить смотрителя!
- Да причем тут он?
- А кто?!
"ЕДОКИ!" - чуть было не выкрикнул я.
- С ним творятся непонятные вещи! Ты разве не видишь? - допытывался Тин. - Кто знает, может, именно сейчас он читает заклинание против твоей бабушки? Или деда! Или Ленки!
И вправду, откуда мне знать? Может, смотритель только создает видимость, что хороший? И сумасшедший...
- Пошли!
Я спустился вслед за Тином, и когда спрыгнул вниз, обнаружил, что он стоит и сжимает в руке большой гаечный ключ.
- Ты чего?
- Страховка! Тебе бы тоже надо...
- Да некогда. Побежали!
Мы осторожно выбрались из дома. На улице стояла холодина. Как будто резко наступила зима. Мы осторожно отворили калитку и прошмыгнули на улицу. Изо рта вырывались густые клубы пара, больше похожие на туман. И чем ближе мы подбегали к платформе, тем холоднее становилось. И страшнее.
Песнь утихла.
- Стой, - сказал я. - Что-то там...
С платформы донеслось утробное рычание. И это был не дядя Коля. Как будто множество копошащихся зверей, злых и враждебных, обступили жертву и готовились напасть на нее, растерзать. Поезд стоял на платформе, сияя, как светодиодная лампа, и чтобы увидеть хоть что-нибудь, приходилось щуриться.
