Тин как раз домывал посуду, когда услышал в комнате глухой звук.

"Отец", - обреченно подумал Мишка и вышел из кухни...

...Чтобы обнаружить лежащего на ковре человека с пустыми глазами и темным лицом. Этот человек когда-то был его отцом.

Мишка стиснул зубы и резким движением поставил отца на ноги.

- Ну, ты чего пап?

- Ничего.

- Все хорошо? Не ушибся?

- Нет.

- Поможешь мне с велодрезиной?

- Не хочу.

- Ладно. Я пойду скоро.

Он забыл смыть средство для мытья посуды и вытер мокрые глаза.

"Ого, оно щиплется", - подумал мальчик перед тем как разрыдаться.

***

Он закончит велодрезину. Во что бы то ни стало. Ему не нравится скептический взгляд Оула. Он докажет. И потом, когда папка вернется, Тин похвастается ему. Как хорошо, что вернулся Иван. С ним общаться намного проще, пусть он и не восприимчив к элементарной арифметике.

***

Ему снился странный сон. Он был на заводе, в тени куста черемухи, который почему-то был увит туманом. Повсюду груды металла - велодрезина (разобранная), пружины, какие-то мечи и металлические части тела. Они принадлежали Винтику.

Во сне было очень холодно. Туман превратился в клубы синего дыма с запахом гари. А Тин стоял и беспомощно озирался. Внезапно дымка завихрилась и...

- Папа! - выкрикнул Мишка. - Папа!..

Его лицо было плоским. Глаз не было. Губы что-то шептали, но Тин не мог ничего разобрать.

- Папа, вернись! Мне плохо без тебя!

Лицо папы расплылось в кошмарной улыбке. Рот распахнулся, и оттуда показался язык. Черный. Нет, серый. Он издавал странный шелестящий звук. Язык рос, пока не стал размером с трубу двух метров в диаметре.

У Мишки пропал дар речи. Чудовищная пародия на отца пригвоздила его к месту. Он не мог сделать ничего.

Гигантский хобот поглощал в себя то, что было вокруг Тина. Все железки, каждая полезная мелочь, банки с гайками, ключи, Винтик, велодрезина - все исчезало в клокочущем нутре серого тоннеля.

Очередь дошла до Мишки. Труба приблизилась к нему, и мальчик почувствовал, как лицо пронзает иглами. Его оторвало от земли, закружило. Мир стал удивительно серым и плоским.

***

А потом все исчезло. Он проснулся и понял, что не хочет ничего. Достало. Надоело. Дрезина? Да плевать. Зачем куда-то идти?

Утром раздался звонок в дверь. Иван.

- А, привет.

- Здорова, Ты чего смурной такой?

- Да нормальный я, ты чего?

Иван замешкался.

- Так это... К Саньку пойдем?

- Я, наверное, нет. Не хочу. Точнее, дела. С отцом надо... Ну, надо.

Как хорошо, что это устроило Ивана и он ушел.

Он хотел покоя и безмятежности.

Покой и безмятежность - это когда ничего не хочешь.

И Тин не хотел. Больше ничего не хотел.

Хранители Грез

25 июня.

Я сидел на ступенях, обхватив голову руками. Лена исчезла. И что делать - непонятно. Куда она делась? Почему? Помнится, прошлым летом она заявила, что ей кое-кто нравится. А что, если... Ну нет! Как так? НЕ МОЖЕТ БЫТЬ. Но ведь она так хитро мне улыбнулась! Я должен был понять. Получается, что...

Страшно было признаться в том, что я осознал. Отказываясь верить в это, я ударил кулаком по стене и побежал вниз. Мир больше не казался таким дружелюбным. Я видел обшарпанные фасады и прилипшую между плитками серую жвачку, трещины на бордюрном камне, брошенные мимо урны фантики. Мир изменился. За одно короткое мгновение. И та женщина в халате была родоначальником изменений. Она испортила все.

Во мне кипели злоба и несправедливость. Была ли эта злость на Лену или на саму ситуацию - так и не понял. Остался только осадок, что меня обманули. Исчезнув, Лена забрала с собой ТОТ мир. И никто больше не улыбался. Вот не хватало только пойти дождю, чтобы уж совсем наверняка усугубить ситуацию.

Ритмичным шагом я направлялся к вокзалу. Лежащая в рюкзаке книга била по пояснице. Издалека было видно табло вокзала, и я прикинул, что до приезда электрички в сторону Дымчатой оставалось двадцать пять минут. Где-то к четырем вечера я должен буду приехать к себе. Не хотелось ни к местному Хранителю, ни домой. Никуда. Как будто все потеряло смысл. Найду еще здешнего смотрителя. Потом.

На вокзале купил мороженое в вафельном стаканчике и сел на лавку в ожидании поезда. Пахло углем и легкой гарью. Не так, как после смерти Едоков. Повсюду сновали люди, бабушки сверяли часы и готовили тележки с пирожками и холодными напитками. Здесь проходили не только пригородные электрички, но и поезда дальнего следования, отчего и путей тут было не две пары, как в Дымчатой, а гораздо больше.

Вытянув ноги, я смотрел на пути, ничего, в общем-то, и не замечая. Даже вкус мороженого почти не ощущался. Рюкзак я положил на колени, чувствуя, как "Омут радуги" давит на них. Как будто обилие вложенной в книгу фантазии делало ее еще тяжелее.

Я хмурился. Хмурилось и небо.

Может, оно реагирует на меня?

Большой переход через пути напоминал опрокинутую букву "П". Странно, но мороженое совсем не лезло. Мне было некомфортно. Слишком громко. Много людей. Что толку от них, если это ДРУГОЙ мир?

Внезапно мои глаза накрыли ладони. Нет, ладошки. Именно ладошки. Прохладные и аккуратные. Дружелюбные. Их прикосновение к моему пылающему лицу вызвало внутри настоящий снежный буран. Но я не дрогнул. Запахло озоном. Тот самый запах.

- Какие мы стали серьезные, - прошептали на ухо.

Я знал этот голос, таящий в себе добрую смешинку. Я знал это дыхание. Оно всегда пахло родниковой водой. И не надо было убирать ладошки, чтобы взглянуть на мир и понять, что он снова изменился. Он вернулся.

- Лена...

Я хотел было схватить ее ладошки, но забыл, что держал мороженое. Лена оказалась проворнее - она успела убрать руки, и я попал себе в глаз.

- Саша! - Лена залилась чистым искрящимся смехом.

Вскочив, я с напускной злостью выбросил мороженое в урну и посмотрел на Лену. Она была в джинсовой юбке до колен и фиолетовой тунике, а вместо привычных кроссовок - изящные сандалии, сделанные как будто из лозы. Ее длинные темные волосы свободно падали на спину, укрывая под собой тонкие плечики, и просторная туника лишь подчеркивала изящность и точеность фигуры Лены. Она напоминала эльфийку. У нее были очень маленькие и аккуратные черты лица. И ОГРОМНЫЕ ГЛАЗА. Они были особенными. Какого они цвета? Пожалуй, подошло бы слово "многослойные". Цвета расходились подобно концентрическим кругам - серые, зеленые, карие, голубоватые... Это были удивительные глаза. Впрочем, как и сама Лена.

Взор затуманило что-то белое.

- Ой! - я не сразу понял, что это салфетка, которую протянула Лена.

- Держи, дурачок, - сказала она, широко улыбаясь.

- Спасибо... Что-то я...

- Засмотрелся? - хмыкнула Лена.

- Да! - вырвалось у меня. Я чуть было язык не проглотил. - Точнее... Ну...

Лена обернулась. Встрепенулась копна темных волос. В них как будто плясали золотистые искорки. А Лена уже вновь повернулась ко мне, порождая новый темно-золотистый шлейф, от которого исходили волны озона.

- Да, - наконец, заключила она. - Мне тоже нравится, как отреставрировали здание. Заглядение!

И только сейчас до меня дошло то, чего я не заметил ни по приезду, ни когда возвращался к вокзалу и ходил по нему - новый облик главного здания, свежий, аккуратный, заделанный под старину.