— Ферберн, надеюсь, что ты оставишь меня в шлюпке, — начал Джилькс. — Я очень жалею, что позволил себе… такую шутку.

— Значит, ты делал это нарочно? — спросил Ферберн, которому Риддель только что поверял свои сомнения в том, действительно ли виноват Джилькс, а не он, Риддель, тем, что, может быть, плохо правил.

— Да, мне хотелось подразнить тебя, — отвечал Джилькс.

— Мне все равно, что тобой руководило, но раз ты способен так относиться к делу, ты не можешь оставаться в шлюпке.

Джилькс взглянул на говорившего и понял, что дальнейшие просьбы будут бесполезны. Вне себя от ярости и унижения, которое он чувствовал еще больнее вследствие присутствия Ридделя, он вышел, повторив свою угрозу:

— Я тебе это припомню!

— Ну, наконец-то отделались мы от него! — проговорил Ферберн, когда Джилькс вышел.

— Да, пренеприятный он малый, и я полагаю, способен вредить, — заметил Риддель, думая не столько о директорской шлюпке и о гонках, сколько о своем маленьком друге Виндгаме.

— Послушай, Риддель. — начал Ферберн помолчав, — сегодня ты доказал, что можешь прекрасно править. Отчего ты был так плох вначале?

— Разве ты не знаешь моей несчастной слабости? Я все спрашивал себя: что-то обо мне думают товарищи в эту минуту?

— Знаешь, дружище, если ты не сумеешь отделаться от этой слабости, тебе придется закрыть свою лавочку — отказаться от старшинства и вообще от всякой надежды войти в общую жизнь школы…

— Лучше уж я постараюсь отделаться от своей слабости, потому что закрывать лавочку я не намерен, — отвечал, смеясь, Риддель и, поглядев на часы, прибавил со вздохом: — Через пять минут мне предстоит деловое свидание с несколькими «мартышками». Прощай.

— Приходи же после обеда на реку! — крикнул ему вслед Ферберн.

— Приду! — отозвался Риддель.

Была суббота, последняя перед гонками. В Вильбае волнение в ожидании великого (события достигло крайних пределов. Уже целую неделю все школьники, не исключая и тех, которые имели обыкновение валяться в постели, пока не зазвонит утренний колокол, были на ногах к шести часов утра и, наскоро умывшись, бежали на реку смотреть, как практикуются гребцы двух шлюпок-соперниц. Все домашние распри были забыты ввиду наступавшего несравненно более важного состязания. Все три отделения, даже вельчиты, которые под конец отказались от всяких попыток подобрать команду и участвовать в гонках, не могли ни думать, ни говорить ни о чем, кроме гонок. Слух о них проник даже в Шельпорт и ежедневно привлекал на реку немало посторонних зрителей из горожан.

Но в эту субботу не гонки волновали Гарри Броуна. Броун был в четвертом классе, в отделении директора, и был единственным приходящим воспитанником во всей школе. Родители его жили в Шельпорте и благодаря этому обстоятельству имели удовольствие пользоваться обществом своего Гарри большую часть дня в течение всего учебного года. Зато школа была лишена этого удовольствия. Может быть, желая вознаградить ее за это лишение, мистер и миссис Броун давали раз в год вечеринку, на которую неизменно приглашали директора Патрика и его дам, а Гарри позволяли приводить двоих товарищей по его выбору.

Ожидание такой вечеринки и волновало Гарри Броуна в эту субботу. Волнение его происходило от самых противоположных причин. Первая была не совсем приятного свойства: к ним приедет директор, а главное — его дамы. В прошлом году они почему-то не могли быть, что очень огорчило отца и мать Гарри, но было большим облегчением для него самого. Роль хозяина, хотя и маленького, которую он должен будет разыгрывать перед такими важными особами, пугала его. Но, о другой стороны, за ужином будут желе и торт, а к десерту — клубника и конфеты. Гарри видел утром, как все это принесли из кондитерской, и, несмотря на то что он был уже в четвертом классе, у него текли слюнки, когда он представлял себе все эти вкусные вещи. Это была вторая — приятная — причина волнения. Третья причина, по силе не уступавшая двум первым, была та, что Гарри пригласил к себе Тельсона и Парсона и теперь сомневался, хорош ли был его выбор. Это вышло случайно. Тельсон и Парсон были еще «мартышки» и он ни за что не пригласил бы их, но все его одноклассники, к которым он обращался, были чем-нибудь заняты в этот вечер и не могли быть у него, а те двое-трое из них, которые сначала было колебались, отказались наотрез от приглашения, когда узнали, что на вечере будут дамы директора. Тут подвернулся Тельсон, и Броун пригласил его — сказать по правде, несколько свысока. Но Тельсон не имел привычки обращать внимания на тон своих собеседников; для него было важнее существенное. Осведомись об угощении и об обществе, которое ожидают к себе Броуны, он принял приглашение. Клубнику и желе он очень любил, директора не боялся, что же касается его дам, то с ними он не был знаком — жену директора он видел всего раз, издали, а свояченицу совсем не видал — и не находил нужным избегать их. Сказав Броуну, что придет к нему, Тельсон собирался было идти в свою комнату готовиться к вечеру, как вдруг ему пришло в голову, что хорошо бы было при удобном случае оказать протекцию Парсону.

— Кого ты намерен позвать кроме меня? — спросил он Броуна.

— Сам еще не знаю, — отвечал тот, — Я звал многих, да все отказались.

— Пригласи Парсона.

— Парсона? Ведь он не из нашего отделения.

— Так что же? Мы с ним дружны. Знаешь, и мне даже как-то неловко идти без него…

— Пожалуй, я приглашу Парсона, — отвечал Броун не совсем любезно, но внутренне довольный, что теперь ему не нужно ломать голову над тем, кого выбрать своим вторым гостем.

Он немедленно разыскал Парсона и пригласил его. Парсон взглянул на дело с той же точки зрения, что и Тельсон: и для него угощение было главным и его не особенно смущало общество директора с семейством. Ему ничуть не показалось странным, что Броун, четвероклассник, воспитанник другого отделения, с которым он был даже мало знаком, приглашает в гости его, «мартышку», и он не только не почувствовал за это к Броуну никакой особенной признательности, но счел даже возможным поставить свое условие.

— Вот что, Броун, если ты пригласишь и Тельсона, то я приду с удовольствием, — отвечал он Броуну на его приглашение.

Такое сходство в условиях двух друзей поразило Броуна; он даже заподозрил, не сговорились ли они между собой, однако ответил небрежным тоном:

— Тельсона я звал, он придет.

— Да? В таком случае, рассчитывай на меня, дружище, — произнес Парсон с важностью.

— Так в половине седьмого, не забудь, — сказал Броун уходя.

Облачась в полную парадную форму — новенькие курточки, лакированные сапоги и белые галстуки, — наши герои явились к Броуну не в назначенное время, а почти целым часом раньше. У них был свой расчет спешить: им хотелось опередить других гостей, а главное — директора. Расчет их оправдался так, как они и не надеялись. Когда они пришли, то не только гости не думали съезжаться, но и приготовления к их приему не были еще окончены. Столовая, куда ввела их служанка, была заставлена корзинами с посудой и закусками, и у служанки был очень сердитый вид.

Тут они простояли минут десять, пока служанка, занятая распаковкой корзин, удосужилась доложить о них мистеру Гарри. Гарри одевался и велел проводить гостей в гардеробную, пока он кончит свой туалет. В гардеробной мальчики провели время очень весело в ожидании хозяина: они примерили все шляпы и высокие сапоги отца Броуна и связали тесемочки всех женских ботинок, какие там были. Наконец явился Гарри — чистенький, приглаженный.

— Как вы рано! — приветствовал он гостей.

Те объяснили, почему они так рано.

— Теперь только шесть часов. Раньше семи никто не приедет, — сказал Гарри и прибавил: — Пойдемте, я вас познакомлю с мамой.

Они застали миссис Броун в гостиной перед большим зеркалом, где она прикалывала банты к пышным платьицам своих трех дочек, сестер Гарри. У нее был полный рот булавок, поэтому она могла только улыбнуться и кивнуть головой на почтительные поклоны мальчиков.