Но Гем не мог отделаться от своего предубеждения против Ридделя.

— Еще бы, когда Ферберн подбрасывал их ему нарочно, — сказал он.

— Надеюсь, уж про меня-то ты не скажешь, что я подбрасывал ему шары нарочно, однако он отбивал и мои шары, — заметил Блумфильд.

На это возразить было нечего, и Гем должен был согласиться, что Риддель не так уж плох; однако не мог не прибавить:

— А все-таки было бы лучше, если б мы обошлись без него. Теперь и он и его друзья поднимут носы, так что с ними сладу не будет. Надо, по крайней мере, постараться, чтобы завтра, если выиграет школа, вся игра оказалась за нами, чтобы они не могли приписать себе честь победы.

Блумфильд засмеялся:

— Этого бояться нечего. Но, во всяком случае, я согласен даже выиграть партию с их помощью, лишь бы не осрамиться перед рокширцами.

Гем был другого мнения и ничего не сказал. Казалось бы, что в таком случае, как настоящий, когда избранные игроки школы должны были состязаться с избранными игроками города Рокшира, не может быть места междоусобным распрям; казалось бы, что раз слава школы поставлена на карту, всякое соперничество должно отойти на задний план. Но за последний год дух соперничества пустил такие глубокие корни в Вильбае, что даже на эту партию против рокширцев большинство вильбайцев смотрело скорее как на борьбу между двумя враждебными отделениями, чем как на состязание между школой и посторонними людьми.

Из одиннадцати игроков, составлявших партию школы, пятеро принадлежали к отделению Паррета, пятеро — к отделению директора и один — к отделению Вельча. Вильбайцы не замедлили открыть, что по искусству в игре представители двух отделений — вельчиты не шли в счет — были совершенно равны. Так, два первых игрока, Блумфильд и Ферберн, были — один парретит, другой директорский. Вторых игроков было тоже по одному от каждого отделения: Гем от отделения Паррета и Портер от отделения директора. Таким образом, силы двух отделений были равны, и школьники радовались этому, так как в случае победы будет ясно, чья заслуга больше и кто лучше — «мы или вы».

Рокширцы приехали с десятичасовым утренним поездом. На станции их, как всегда, встретил дилижанс от школы. Надо было видеть, с каким любопытством, смешанным с благоговением, смотрели младшие воспитанники на гостей, когда те, выйдя из экипажа, шли по главному двору к приготовленной для них палатке. Казалось, они были в совершенном недоумении, как это их более взрослые товарищи осмеливаются состязаться с этими чужими большими героями. Члены клуба вельчитов, назначившие свою практику нарочно на этот час в надежде удивить гостей своим искусством, так оробели, что спутали игру и принуждены были прекратить ее на середине.

И на старших воспитанников — даже на самих героев дня — свободная самоуверенность их соперников действовала подавляющим образом. Они невольно посторонились, Когда те вышли из своей палатки и направились к площади, отведенной для игры, и потом с завистью следили за всеми их движениями. Да и как было им, робким школьникам, не завидовать той развязной манере, с которой эти взрослые спортсмены, с сигарами в зубах, болтая и смеясь между собою, точно делами это не для себя, а лишь из снисхождения к молодежи, осматривали ворота, трогали шары и, убедившись, должно быть, что все в порядке, тою же свободной, неторопливой походкой вернулись в свою палатку.

Вильбайцам становилось положительно страшно за себя. Они не знали даже, как приступить к метанию жребия и другим формальностям, предшествующим началу игры; а между тем обязанность исполнить эти формальности лежала на них как на хозяевах. Дело в том, что для того, чтобы начать метать жребий, кому начинать, надо было заговорить с рокширцами, а на это-то наших храбрецов и не хватало. Их выручил мистер Паррет. Как старый университетский спортсмен мистер Паррет был таким же героем в глазах Рокшира, как Рокшир — в глазах Вильбая. С его помощью все скоро уладилось, и игроки начали занимать свои места.

И на гонках было много зрителей, но в этот раз толпа была гораздо больше. Не говоря уже о школьниках, учителях и их родных и знакомых, все, что было молодого и бодрого в Шельпорте, явилось смотреть интересное состязание. Вероятно, этому много способствовал прелестный июньский день, а может быть, отчасти и подвиги школьников в день выборов, которые заинтересовали шельпортцев. Так или иначе, но стечение народа было необычайное, что и радовало и пугало наших героев.

В прошлом году благодаря ловкости Виндгама школа осталась победительницей; но все прежние годы, считая чуть ли не с мифической эпохи знаменитого Баунсера, вильбайцам не везло; и в этом году, несмотря на то, что многим из игроков нельзя было отказать в искусстве, никто не рассчитывал на победу.

Когда Риддель шел занимать свое место в партии, его ударили сзади по плечу. Он обернулся: перед ним стоял Виндгам, сияя улыбкой.

— Желаю вам успеха, голубчик, — сказал он весело. — Ступайте вывозите школу… Я держу пари за вас, помните.

Это было в первый раз, что они встретились после свидания Ридделя с Томом, и в первый раз Ридделю неприятно было видеть сияющее лицо и слышать веселый голос своего любимца. Он побледнел и не мог заставить себя ответить улыбкой на его улыбку, хотя бы из приличия.

— Однако вы, как я вижу, робеете, — продолжал мальчик, заметив волнение Ридделя и приписывая его страху перед игрой. — Не бойтесь: не так страшен черт, как его малюют. На первой практике во второй партии я сам сильно трусил, а теперь мне нипочем.

— Риддель, тебя ждут! — крикнул Блумфильд, и Риддель побежал к своему месту, так и не сказав Виндгаму ни слова,

Виндгам же, не подозревая о том, что происходит в душе его покровителя, выбрал себе местечко поудобнее и на несколько часов сосредоточил все свое внимание на бывшем перед ним оживленном зрелище.

Два рокширца, которым выпало начинать, направились не спеша к своим воротам, и минуту спустя партия началась.

Мы не будем описывать ход игры: тем, кто не видел крикета, такое описание показалось бы непонятным, тем же, кто его знает, — скучным. Вначале игра шла вяло; противники, как это всегда бывает, испытывали друг друга и потому играли осторожно. Целые четверть часа на сторону Ридделя не прилетело ни одного шара, чему он был очень рад, так как не успел еще справиться со своим волнением. Но мало-помалу игроки начали увлекаться, и игра пошла живее.

Из толпы зрителей стали раздаваться возгласы то одобрения, то насмешки, смотря по обстоятельствам. Определить, у кого больше шансов на победу, пока было нельзя, его и это уже много значило для школьников. Они увидели, что если противники их и одолеют, то одолеют лишь с трудом, и это придало им бодрости и ловкости. Между рокширцами было два-три хороших игрока — таких, с которыми состязаться было действительно трудно, — остальные были плоховаты. Партия же школы была составлена ровнее, и игроки больше спелись между собой. Скоро рокширцы и сами убедились, что с вильбайцами шутить нельзя, и принялись играть совсем уже серьезно.

Риддель не долго радовался своему бездействию: скоро шары так и посыпались на него; он едва успевая их отбивать. Первые два шара он упустил, и очень возможно, что так бы пошло у него и дальше, если бы Блумфильд не крикнул ему: «Не зевай, Риддель!» Это заставило его встряхнуться и сосредоточить внимание на игре.

По мере того как игра развивалась, все более и более выяснялись два обстоятельства: для посторонней публики — то, что победа склоняется на сторону школы, а для зрителей из школьников — еще и то, что директорские играют гораздо удачнее парретитов. Разумеется, сделав это открытие, парретиты приуныли, а директорские шумно выразили свою радость. Искренне радовались и вельчиты: единственный представитель их отделения в партии — Риддель — был неутомим и много помогал ходу игры. Блумфильд как распорядитель партии вел себя безукоризненно. При всей своей слабохарактерности и мелочном самолюбии, благодаря которым в общих школьных делах он так легко подчинялся своим более энергичным товарищам, здесь, где он был главой и ответственным лицом, он действовал вполне беспристрастно: посылая играть того или другого из игроков, он не сообразовался с тем, к какому отделению принадлежит игрок, как делал бы это, например, Гем, но посылал того, кого было выгоднее послать по ходу игры. Это не замедлило отразиться на игре: скоро для всех стало ясно, что школа должна остаться победительницей. Так и случилось. Когда к пяти часам партия была кончена, оказалось, что результат игры превзошел самые смелые ожидания школьников. Рокширцы удалились со стыдом, и тут-то началось настоящее ликование. Даже парретиты забыли на время свою зависть и приняли участие в общем торжестве. А завидовать было чему: две трети игры было сыграно директорскими; им же, значит, принадлежало и две трети заслуги в одержанной победе.