И где она, Кошгара, – не поселок, бывший здесь еще в восемнадцатом веке, и даже не древний арийский город, а сама гора с сокровищами?

Сначала он решил обследовать все притоки Колвы, ибо один из них, безымянный и отмеченный на карте пунктиром, что означало его сезонный характер, проходил по краю «перекрестка». Покрутившись по зарастающим лесоповалам, Русинов выехал на дорогу, идущую по водоразделу Колвы и Вишеры, на которой отчетливо были видны следы лошади и телеги. Проехали здесь, похоже, уже после дождя, причем в одну сторону – обратного следа не было. Значит, человек на телеге наверняка сейчас находится где-то в лесу… Это вдохновило больше, чем сам «перекресток»: есть у кого спросить о Кошгаре!

За очередным поворотом в лесу резко посветлело, и перед Русиновым открылась широкая и длинная поляна с изгородью. За ней, у леса, показался приземистый барак с тремя высокими трубами. Вокруг лежали деревянные бочки, сотни бочек, раскатанных по поляне как попало, а за изгородью – огород с картошкой. Тут же, по поляне, бродила старая лошадь с колокольчиком на шее, и звон его навевал уныние и какую-то обреченность.

Русинов подошел к бараку, постучал в дверь. В ответ ему с чердака заорал петух. По всей вероятности, здесь жили серогоны – сборщики живицы: полные сосновой смолы бочки стояли под навесом у стены барака и тут же – множество жестяных конусообразных посудин… Русинов толкнул дверь и остановился, привыкая к темноте. Застоялая вонь нечистого жилья ударила в нос.

– Есть кто живой? – позвал он.

Рядом из умывальника в черный от грязи таз капала вода. Он заметил еще одну дверь и потянул на себя. Сквозь низкие окна в большую комнату пробивался сумеречный свет. Необычная нищета и грязь вызывали чувство омерзения: какие-то старые железные койки с тряпьем вместо постели, длинный стол, заваленный немытыми алюминиевыми мисками, кружками, окурками и ссохшимися кусками хлеба, пустыми бутылками, которые к тому же плотными рядами стояли по углам и под кроватями. Русинов вышел на улицу и отдышался. Этот чудесный древний бор годился для санатория; здесь виделся берендеевский терем, семь братьев-богатырей из сказки, но никак не убогое жилье и чудовищная грязь. Русинов сел на бочку и стал слушать кукушку. Возле ног проскочил бурундук и скрылся в траве. Человек своим присутствием осквернял первозданность здешней природы. Серогоны, похоже, жили тут круглый год: старые поленницы дров и кучи свеженаколотых торчали из травы возле барака.

– Эй? Ты кто? – вдруг услышал Русинов настороженный голос за спиной.

У бочек стоял бородатый, черноглазый мужичок с топором в руках, готовый в любой момент исчезнуть, как бурундук в траве. Одежина, пропитанная смолой, стояла колом, из слипшейся бороды торчала летучая сосновая кора.

– Да вот, человек, – проронил Русинов.

– Вижу! А чего приехал? – Вместо зубов у мужичка торчали редкие, черные корни.

– Дорога привела… подойди, поговорим.

Мужичок сделал несколько шагов, держа топор наготове.

– Чай у тебя есть?

– Есть…

Он тут же бросил топор и побежал в барак. Через секунду вылетел оттуда с черной консервной банкой, встал на колени и сгреб заскорузлыми руками щепки.

– Тащи! Только тихо!

Русинов достал из машины пачку чая – под банкой уже полыхал костерок. Мужичок, посверкивая глазами, нюхнул заварку и высыпал всю в банку.

– Ух, чифирнем! А еще есть?

– Сказал бы сразу. – Русинов вернулся к машине.

– Неужели и водка есть? – округлил глаза мужичок.

– И водка есть. – Он достал еще пачку чая и бутылку, но чернобородый заозирался, замахал руками:

– Водку не надо! За водку бить будут!

Он снова сбегал в барак и, видимо, спрятал вторую пачку заварки. Вернулся сияющий, добродушный и доверчивый, как будто встретил старого друга.

– Слышу – тарахтит! Думаю: ну, опять менты! А я же один тут с дипломатическим паспортом! – заливался он, помешивая чифир щепкой. – Паша говорит: «Рви на хазу, понюхай». Я скачками!.. Ты про чифирок молчи! А то мне не дадут, все отнимут. Я сейчас глотну, потом им сигнал дам. Они ждут…

– Погоди, не давай сигнала, – попросил Русинов. – Ты давно тут живешь?

– Я-то давно! Третий год!

– А есть, кто лет десять – пятнадцать?

– Не, таких нету! – замотал головой мужичок. – Кого менты повяжут, который сам удавится. У нас тут свое кладбище есть… Тебе чего-то спросить надо? Так спрашивай, я все знаю.

– Я ищу Кошгару, слыхал?

Мужичок накрыл банку верхонкой и бережно отставил с огня.

– Как же не слыхал? Только чего здесь-то ищешь? Кошгара далеко!..

– Говорят, где-то в этом районе, – проговорил Русинов. – Недалеко.

– Кошгара за Уралом, это я точно знаю, – заявил мужичок. – Вали через хребет, а потом на Ивдель. Там спроси – каждый покажет. Я там бывал, приходилось…

– Значит, здесь есть еще одна.

– Погоди, тебе чего надо? Поселок?

– Нет, место так называется – Кошгара, – объяснил он. – А поселка там нет.

Мужичок отцедил в кружку бурого чифира, сделал маленький глоток и прикрыл от удовольствия глаза.

– Тогда тебе зону надо… Зону эту тоже так называют. Только ты туда не езди.

– Почему?

– Неужели не знаешь? Там же атомную бомбу испытывали! Проклятое место. – Он выжал остатки жижи из разбухшей во всю банку заварки. – Мы туда не ходим. Кто пойдет – труба. Ни один не вернулся.

Русинов абсолютно точно знал, что ничего подобного поблизости не было и быть не могло, однако спросил с недоуменным видом:

– Да когда испытывали-то?

– Говорят, лет тридцать назад. Страшное место. Зайдет в зону человек – вроде ничего. А наступит через какую-то границу – и только пепел остается, как в крематории. Излучение такое. – Он допил чифир и тут же залил заварку водой, поставил снова на огонь. – Не лезь туда, сгоришь.

– Как проехать, знаешь? – спросил Русинов.

– У тебя чего, крыша поехала? – засмеялся серогон. – Жизнь – штука сучья, но приятная. Паша вон и то помирать не хочет. Пойду дам сигнал. Пусть хоть вторячка пивнут!

Он прихватил топор и направился было к куску ржавого рельса, подвешенного к карнизу крыши. Русинов задержал его:

– Покажи дорогу! Еще чаю дам, на всю братию!

– Давай! – Он бросил топор. – Хрен с тобой, я же тебе не начальник. Хочешь – езжай!

Русинов вытащил пакет с чаем.

– Сколько надо?

– Восемь! Дашь?

Он достал ему восемь пачек, не скупясь, положил еще одну сверху.

– Это лично тебе! Показывай дорогу!

Мужичок положил все богатство на бочку, свою же пачку спрятал в карман.

– Сейчас, вторячок сделаю! – заторопился он. – Покажу! Мне-то что, езжай! Жалко только, добрый ты парень…

Серогон прокипятил заварку, потом ударил трижды обухом по рельсу и с горячей банкой в голых руках залез в машину.

– Поехали!

По дороге он швыркал чифир и озирался блистающими, нездоровыми глазами. Километров через десять он указал зарастающий осинником волок, идущий с водораздела вниз к реке Вишере. Ехать было опасно: наклоненные деревья стояли повсюду, как медвежьи рогатины, поперек пути в траве лежал колодник, торчали полуобглоданные гусеницами пни. Иногда дорога вообще терялась среди вырубки, но проводник-серогон уверенно показывал направление. Возле разбитого трелевочника он велел остановиться.

– Дальше найдешь сам, но пока не выедешь на хорошую дорогу, все время держись левой стороны, – пояснил он. – А увидишь старый грейдер, езжай налево. Я там не был, но говорят, километров сорок до зоны…

И, не задерживаясь, вприпрыжку побежал напрямую через бесконечные вырубки. За трелевочным трактором был хорошо видимый, набитый волок. Деревья тащили в попутную сторону, и потому стоптанный и засохший молодняк стоял торчком по ходу движения. Часа два Русинов пробирался по этой страшной, истерзанной земле, словно здесь действительно прогремел когда-то ядерный взрыв. Впереди наконец замаячила стена нетронутого леса, и скоро он выехал на приличную, но почему-то брошенную дорогу с насыпным полотном. Она была узкая, в одну колею, и неезженая, наверное, со времени, когда тут валили и вывозили лес. И было понятно, что этот грейдер ведет в никуда. Но ведь кто-то строил его! Отсыпал по-хозяйски, с трубами на каждом ручейке, с разъездами через два-три километра! Эта бессмысленная и очень хорошая дорога была мертвой и непроизвольно вызывала опасение, что за любым ее поворотом откроется нечто ужасное, безжизненно-отвратительное, как смерть. Не зря бывалые серогоны, среди которых наверняка были беглые из лагерей Ивделя, считали Кошгару проклятым местом. Накружившись по вырубкам, Русинов давно потерял и привязку к местности, и ориентиры. Теперь следовало выехать на реку либо ручей, чтобы определиться, где же он находится. На двухверстной карте, когда-то засекреченной, этой дороги не существовало. Он чувствовал близость реки, но мертвая, скрытая в лесах дорога всякий раз уводила его в сторону, будто опасаясь всякого проявления жизни. Готовясь привязаться к местности, он замерял по спидометру расстояние между ручьями, но миновал километров тридцать, прежде чем увидел впереди заметную высокую вершину горы, а внизу ящикообразное русло Вишеры – другой большой реки тут не могло быть. Он засек первый же ручей и попытался сориентироваться: выходило, что он забрался высоко в горы и сейчас находится в десятке километров от истока Вишеры. И не мечтал забраться сюда на машине, поскольку был уверен, что дорог нет…