Теперь и валить было не на кого, да и объяснять ему, где был, что делал, обеспечивать себе алиби было невозможно. Правду сказать нельзя, а кривду генерал проверять не станет – слишком торопится. Видимо, ссуду взял большую, на короткий срок и огромный процент. Были бы у него факты или точная информация, он бы не тронул сейчас, а наблюдал бы каждый шаг. Но вся беда в том, что генерал со своей Службой не может контролировать Мамонта. Что-то не получается у «нелегалов», привыкших работать в «цивилизованных» странах. Потому и решил давить.

– И еще! – продолжил Тарасов после паузы. – Объясни мне: что за странное отношение местной власти к тебе? То выписывают ордер на арест и арестовывают, то ты после побега вдруг спокойно разгуливаешь по поселку и заходишь в дом к участковому. А он тебя и пальцем не трогает! Как это ты его приручил? Только не ври, что через дочку его! В зятья он брать тебя не хочет… Ну, Мамонт?

– Да, генерал, много чего ты наковырял, но все впустую. – Русинов пошевелился, разгоняя кровь. – Не на ту лошадь поставил. Я к финишу не приду. Мой тебе совет: отдавай назад ссуду, пока не растратил, распускай гвардию и займись другим делом.

– Это все? – спросил Тарасов спокойно.

– Нет, не все… В прошлом году у вас пропал человек. Я его нынче видел… Зрелище страшное. Так вот, я не хочу обрастать шерстью и потому ухожу. Если ты хочешь – продолжай. Через год тебя отловят как снежного человека.

– Теперь все?

– Теперь все.

Генерал не спеша подошел к двери, постучал. Через секунду в вагончик вошел порученец.

– Ты же, кажется, фельдшер по образованию? – спросил его генерал.

– Так точно, – по-военному ответил тот.

– Отведи Мамонта в лазарет, посмотри. По-моему, у него что-то с головой.

Порученец достал откуда-то с полки резиновую дубинку, ткнул Русинова в плечо:

– Пойдем посмотрим, что у тебя с головой.

Русинов ощутил холод в солнечном сплетении – точно такой же, как в пещере, прежде чем перешагнуть через зловещий порог…

С аэродрома Иван Сергеевич сразу же пошел к Варбергу в номер. Ученый-швед сидел за компьютером – рылся в памяти машины.

– Иван Сергеевич? – удивился он, поскольку тот никогда не бывал у него и даже в крыло особняка не заходил, где были апартаменты шведов.

Иван Сергеевич без приглашения сел в кресло с таким видом, будто случилось непоправимое. Варберг встревожился, выключил компьютер и подкатил другое кресло поближе. Вопросов не задавал – ждал терпеливо.

– Плохо дело, – наконец проронил Иван Сергеевич. – Мамонт практически в невменяемом состоянии.

– Вы его видели? – настороженно спросил Варберг. – Вы нашли его?

Иван Сергеевич выдержал паузу.

– Да… Нашел. Но уже поздно!

Варберг схватил трубку внутреннего телефона, сказал несколько фраз по-шведски, снова сел, блестя очками. Через минуту в номер вошел молчаливый – Джонован Фрич. Варберг что-то объяснил ему, поставил рядом с креслом Ивана Сергеевича стул, сел, уступив свое место гостю.

– Вы что, господа, приготовились слушать? – спросил Иван Сергеевич и встал. – Решили, что я вам сейчас расскажу интересную историю о Мамонте? А ничего интересного нет!

Он прошелся по номеру – наглеть так наглеть! – открыл бар, перебрал бутылки, нашел русскую водку и, налив полфужера, выпил. Когда-то давно, еще в шестидесятые, Иван Сергеевич нашел хороший способ, как избегать разноса начальства. А начальство тогда было крутое, в галифе, в хромовых сапогах – атавизмы времен НКВД! Однако храбрым и безжалостным оно было, лишь когда перед ним человек начинал робеть, смущаться и «жевать мочалку», как говорили. Способ заключался в присловье: «ихним салом по мусалам»; следовало прямо с порога наглеть до определенного предела, передвигать мебель в кабинете начальника, пить воду из его графина, хватать телефонную трубку – только не стоять на месте и при этом говорить либо отвечать на вопросы дерзко, самоуверенно и с некоторым хамством. А если на стуле висит френч начальника или лежит его шапка, то их нужно при этом пять раз перевесить, переложить с места на место, покрутить в руках, при необходимости даже примерить, будто от волнения, возбуждения и недовольства. Мол, так зол, что не ведаю, что творю. Когда берешь личные вещи начальника в свои руки и манипулируешь ими на его глазах, он становится если не беспомощным, то уж не гневным. Он внутренне-то возмущается поведением подчиненного, помнит, что тот провинился и надо бы его наказать, но его внимание в тот момент отвлечено на личную вещь и в сознании сидит мысль: «Чего ты треплешь мою шапку?» И редко кто устоит перед натиском и скажет: «Положи шапку и отвечай!» Они сами начинают робеть, забывать детали провинности, и в результате все сходит с рук. И потом, когда провинишься во второй раз, начальник уже начинает тебя побаиваться, – дескать, свяжись с ним, опять как разинет рот, как начнет двигать стулья. Пусть лучше заместитель с ним разберется. А с замом всегда можно договориться. Всякая вина у зама – второстепенная…

Способ этот, по мнению Ивана Сергеевича, годился для всех начальников всех времен и народов.

– Состояние здоровья Мамонта безнадежное, – заключил он и, повалившись в кресло, сцепил руки – побольше нервов! – Полное расстройство психики, потеря памяти, рассудка… Одним словом, вылетает самое важное звено, опорная точка на этот сезон.

– Что с ним случилось? – спросил Варберг, посматривая на молчаливого.

– А что случилось в прошлом году с вашим человеком?! – почти закричал Иван Сергеевич. – Вы же ездили смотреть на него на аэродром? Видели?!. Что случилось…

– Это был не наш человек, – заметил Варберг не очень уверенно.

– Теперь это не ваш человек! – возмутился Иван Сергеевич. – Когда работал на вас – был ваш. А сошел с ума – не ваш стал. С такой логикой, господа, вы в России далеко не уедете. Вам известно, почему даже под сильным огнем раненых выносят с поля боя? Если не будут выносить, то армии откажутся воевать. Каждый солдат смотрит, как вытаскивают гибнущего от потери крови, и думает, и надеется, что и его тоже вынесут, не бросят…

– Фирма определила пенсию господину Зямщицу, – вставил Джонован Фрич.

– А что ваша пенсия? Человек-то безнадежно болен!

– О да! – подтвердил Варберг. – Люди гибнут за металл… Бессмертный Гете.

– Я не смог выяснить, что произошло с Мамонтом, – помолчав, продолжил Иван Сергеевич жестко и отрывисто. – Сам он объяснить не в состоянии. Разговаривать с ним невозможно и небезопасно. Зрелище не из приятных – агрессивный, пена на губах и совершенно не моргает. Меня всерьез беспокоит, господа, что практически в течение одного года два человека в одном и том же месте сходят с ума. Мамонт стал наполовину седой. Пережил какое-то мощное потрясение. Безусловно, оба они, и Зямщиц, и Русинов, что-то видели в горах. Но что?.. Я не знаю, каким был Зямщиц до болезни, поэтому допускаю слабость его психики. Но простите меня, я слишком хорошо знал Мамонта! Его ведь сокровищами не удивишь, не сведешь с ума. К тому же он по образованию врач-психиатр и что такое самоконтроль сознания знает. Занимается психотренингом…

Референт до сих пор не появлялся, хотя ему наверняка Служба доложила, да и сам мог увидеть подъезжающие к особняку автомобили. Значит, сейчас он получал информацию от Августы. Что-то она ему донесет? Одно дело – условились, что говорить, другое дело – трепет перед начальством… На двух стульях усидеть невероятно трудно, а она еще пытается устроиться на третьем, который подставляли ей Иван Сергеевич с Мамонтом. Впрочем, как подставляли? Сама попросилась…

– Кстати, где мой референт? Почему его нет здесь?! – спросил Иван Сергеевич.

– О да! Момент! – Варберг взял телефон внутренней связи.

Иван Сергеевич выждал, когда пригласят референта, и продолжил:

– Дело в том, господа, что я получил информацию от своих людей, близких к Мамонту. – Он умышленно замялся, как бы желая сгладить неприятности. – Одним словом, Мамонт глубоко засомневался в существовании варяжских сокровищ. Сегодня я попытался вытянуть из этого безумного человека его нынешнее отношение к предмету. Он подтвердил свои сомнения… Возможно, глубокие разочарования и стали причиной его заболевания.