– Несу.

– Чай есть – дело будет! – обрадовался он и попросил шепотом: – Дай пачку? Я где-нибудь тут притырю!

Русинов на ходу снял рюкзак, достал чай и подал серогону. Тот свернул в темноту, попыхтел – на дерево лазил, что ли? – и скоро догнал.

– Завтра чифирну! А много чаю несешь!

– Мало, две пачки осталось. – Русинов развел руками. – Не на машине, на себе несу.

– Ну ты в натуре! – возмутился серогон и побежал назад. Вернулся с чаем, сунул в руки. – Мог и больше взять, не тяжело… Я бы знаешь сколько мог его на себе унести? Полцентнера – делать нечего!

Серогоны были непричастны к исчезновению трамблера, а значит, и не запирали его в каменном мешке. Иначе бы чай-то уж точно выгребли – не удержались.

– Зато у меня спирт есть с собой, – признался Русинов.

– А много?

– Две литровые бутылки.

– Эх, пим дырявый! – выругался он. – Ты чего ходишь так-то? Взял бы больше – одна бутылка моя… а так не глотнешь – усекут сразу, и отлить не во что. В другой раз пойдешь – бери больше!

– Знаешь, брат, у меня же не магазин, – примирительно проговорил Русинов. – Знать бы, в городе больше купил.

– У тебя машина в руках!

Окончательно раздосадованный, серогон замолчал до самого барака. Там их встретили две взрослые овчарки и семь щенков месяцев четырех, но молча, будто не хотели понапрасну поднимать тревоги, если хозяин и гость идут мирно.

У небольшого костерка сидели четверо мужиков, курили самосад и играли в карты. На Русинова глянули мельком и, кажется, без интереса. Никто не бежал и не прятался, наоборот, из барака вышел пятый и присел к огню.

– Вот, Паша, человека встретил, – доложил серогон, обращаясь сразу ко всем. – Это тот, который в Кошгару ехал…

Мужики молча двигали картами. Они были чем-то похожи друг на друга и не похожи одновременно. Все бородатые, пропахшие сосновой смолой, не хмурые, но сосредоточенные, и возрастом от тридцати до шестидесяти. Если они и были уголовниками, то не блатными, не уркаганами – воров в законе не заставишь серогонить, жить в жуткой убогости и скрываться в уральской тайге. Скорее всего шоферы, – одним словом, из простолюдья, но каждый из них сидел в лагере, пережил неволю, конвой, мерзость скотского отношения к себе, ибо все это обязательно оставляет печать на лице и личности человека, независимо от его интеллекта, прежних условий жизни и воспитания. Вот этим они были похожи. Русинов сразу отметил, что у двух пожилых, играющих в карты, легкая форма шизофрении – характерные навязчивые движения и гримасы. Один то и дело морщил лоб, другой стягивал нос набок и скалил черные от чифира зубы. Позже оказалось, что он просто глухонемой…

– Нашел Кошгару? – наконец спросил Паша – мужик лет пятидесяти, с лицом аскетическим, костистым – больше похож на монаха-схимника, чем на уголовника. Если бы не глубоко посаженные, тяжелые глаза и не карты в руках, его можно было бы представить только возле икон…

– Нашел, – проронил Русинов. Он сидел возле костра и наблюдал за игрой, приглядываясь к серогонам.

– Посмотрел? – Паша, не в пример мужичку, не проявил никаких эмоций.

– Да, посмотрел, – уклончиво ответил Русинов.

Паша сдал карты, разобрал свои в огромной и сухой пятерне.

– Лобан! – позвал он. – Ты куда человека отправил?

Лобаном звали знакомого Русинову серогона.

– Как куда? В Кошгару! – с готовностью и смешком откликнулся тот. – Проводил до трактора!

Паша вдруг бросил карты на чурку, используемую вместо стола, и наконец обернулся к Русинову. Взгляд был неприятный и какой-то замедленный: верующие люди говорят о таких – великий грешник. К тому же Русинову показалось, что это он был с автоматом у сосны…

– Как ехал? – спросил он.

– От трактора прямо по волоку, – объяснил Русинов. – Вышел на старую дорогу и свернул налево. Ну, и до конца по ней. Там – гора, воронка в основании…

– Внутри был?

– Конечно, был. – Видимо, этот допрос был очень важен для Паши. – Взорванная штольня, завалы. Потом ракетная шахта, тоже взорванная. Командный пункт целый, из него идет квершлаг в подземную полость.

– У тебя выпить есть? – вдруг спросил Паша.

Русинов достал бутылку спирта, поставил на чурку. Мужики побросали карты, молча и выжидательно замерли, поглядывая то на Пашу, то на выпивку. Лобан мгновенно кинулся в барак, принес кружки, стаканы и свежевыпеченный, еще теплый хлеб. Русинов спохватился и выставил пару банок тушенки. Паша молча открыл бутылку, налил себе и Русинову, подал стакан. Остальные сидели, не смея сделать ни единого движения: атаман Паша держал общество в кулаке. Лишь «шестерка» Лобан суетился, вскрывая тушенку и нарезая хлеб.

Паша выпил в одиночку, мол, ты как хочешь, и, не закусывая, посидел минуту, выдыхая воздух через нос. Русинов тоже глотнул спирту, запил водой из фляжки и с удовольствием стал есть свежий хлеб.

– Что же он, сука, сказал – радиация? – неведомо кого спросил Паша.

– Нет радиации, – подтвердил Русинов. – Я замерял, прибор есть.

Атаман словно и не услышал, сидел, как Стенька Разин, погруженный в свои думы. Молчал и Русинов, соблюдая правила, установленные в общине. Паша наконец зашевелился, плеснул себе спирту, выпил.

– Людей не встречал?

– Людей не встречал, – его словами проговорил Русинов, выдержав паузу. – Человекообразное существо встречал. Запас продуктов у меня позорил, дверцы выломал в машине…

– Это он может, – проронил Паша и посоветовал: – Дверцы не запирай. А на продуктах напиши – «яд».

– Он что, читать умеет? – осторожно спросил Русинов.

– Умеет, – не желая говорить на эту тему, вымолвил атаман. – А людей, говоришь, не было? Чего же тогда вертолет летал?

– Не знаю… Может, и были люди. – Паша кого-то ждал или опасался. – У меня трамблер сняли, пока я в Кошгару ходил.

Он решил не говорить о своем заточении, если спросят.

– Сняли? – вдруг заинтересовался атаман, глядя Русинову в глаза. – Ты сам-то здесь никому не навредил?

– Нет… Не было.

– Значит, помешал кому-то, – определенно заявил он и окликнул Лобана. Тот вмиг оказался перед Пашей, косил глаз на бутылку.

– Что, Паша?

– С утра запряги, отвези человека, – вяло проронил атаман. – И сразу назад.

– Понял, Паша!

Атаман поднялся, расплескав по глотку спирту в стаканы и кружки, бутылку завинтил пробкой и двинулся к бараку.

– Ты, парень, в барак не ходи ночевать, – на ходу сказал он. – Срамно у нас там… Спалить бы его да новый срубить… Ночуй на улице, тепло…

Утром Русинова разбудил Лобан. Запряженная телега на резиновом ходу стояла рядом. Серогон старался вовсю, и больше из желания получить чаю, чем угодить атаману. Всю дорогу до Дия погонял лошадку и лепил себе имидж крутого бродяги, на чем свет костеря Пашу. То, что атаман выпил с Русиновым, делало последнего как бы своим человеком в общине. Природу доверия объяснить было трудно: не из-за того же, что чаю не пожалел? Но, видимо, Лобан понимал, перед кем развязывает язык, или не понимал вообще ничего, будучи по природе просто болтливым человеком. Между прочим, он сообщил, что Паша в молодости был летчиком и летал на самолете «Ан-2» в городе Новосибирске. Так вот, будто он женился и попалась ему жуткая теща. Стала она живьем поедать Пашу и свою дочку за то, что пошла замуж за балбеса, который не может ничего в жизни. И тогда Паша доказал, что может: поднялся без разрешения один на самолете, полетел в город, отыскал тещин дом и спикировал в окна ее квартиры. Но немного промахнулся и угодил этажом ниже. Хорошо, никого не убил, и теща осталась жива, и сам отделался лишь переломом и десятью годами срока. А его самолет с полгода торчал из тещиного дома, и это видел весь город и гордился Пашей, потому что он самый рисковый мужик. Чувствовалось, и Лобан им гордится и ставит себя где-то рядом с Пашей, вроде заместитель по дипломатической части. Может, потому он и ругал его за то, что атаман нынешней зимой сдал всю живицу каким-то перекупщикам всего за шесть «стволов». И денег оставил лишь на жратву, и ни копейки – на чай. А он же, Лобан, ответственный на химподсочке, но Паша даже не посоветовался, когда брал «стволы» и патроны к ним. Да еще, гад, заказал гранатомет! На эти деньги можно купить полтонны чаю! Так что и нынешним летом они зря обдирают сосны и точат живицу. Все опять даром уйдет. А эти шустрые фраера за живицу готовы пушку притаранить, потому что отправляют в Японию, а «стволы» воруют где-то. На халяву такие бабки делают! А Пашу, видите ли, вертолеты раздражают!