– Располагайся, – проговорила она, открывая дверь в комнату за большой русской печью. – Я самовар поставлю.

Русинов поставил у порога карабин и рюкзак, огляделся: два окна в разные стороны, белая кровать без подушек, стол и большой книжный шкаф. Видно было, что здесь давно уже не жили и ничего не трогали, а лишь делали уборку.

– Здесь меня не найдут? – спросил он шепотом, и Ольга немо замахала на него рукой. Затем одними губами прошептала в самое ухо:

– У нее прекрасный слух. Молчи… Здесь – не найдут.

Ему стало щекотно и весело. Он притянул ее к себе и зашептал:

– Но мы же жених и невеста. Можем пошептаться?

Ольга вывернулась из его рук и, открыв дверь, показала кулак.

– Ну, я побежала, Любовь Николаевна! – сказала она уже за дверью. – Спасибо!

– Беги, беги, – прогудела старуха. – Солнце встает.

Пока Любовь Николаевна кочегарила самовар, Русинов осматривал свое убежище. Зимние рамы были выставлены, а обе летние открывались, и можно было при случае уйти через палисадник либо через огород в лес – всего-то метров полтораста. По обстановке в комнате он определил, что хозяйка, видимо, всю жизнь работала учительницей: книги изданий шестидесятых годов, чернильный письменный прибор из малахита, старая настольная лампа, глобус на шкафу и сам письменный стол с зеленым сукном – все выдавало простую, бесхитростную жизнь сельской интеллигенции. А на стене висела вещь удивительная – огромная доска из березового капа, отшлифованная до зеркального блеска, так что вензеля, кудри и замысловатые узоры текстуры древесины, казалось, подсвечены изнутри и сияют золотисто-розовым цветом. В середине доски, в точности повторяя ее овальную конфигурацию, был выжжен текст – выдержка из какого-то наставления. «Не ищите камней на дне росы и не поднимайте [оных], ибо камни [сии] легки в воде и неподъемны на поверхности [ее], а [следовательно], повлекут [вас] на дно с головой… Дабы очистить росы, затворите [их], а воду пустите на нивы. И обнажатся камни и прочие [нечистые] наносы… И будет труд [ваш] тяжел, но благодарен…»

Он прочитал еще раз, вдумываясь в смысл наставления и в сам факт существования его в этом доме. Наверняка доску эту хозяйке преподнесли в подарок к какому-нибудь юбилею. И если тот, кто дарил, старательно выжигал именно этот текст для Любови Николаевны – значит, верил, что символический смысл очищения рос поймут правильно. К своему стыду, Русинов не знал, что такое «росы», и мысль заплясала вокруг оросительных каналов, росы и реки Рось, хотя от наставления отдавало Востоком. Видимо, хозяйка была не такая уж и простая, если ей дарили такие вещи!

Русинов заметил, что за тонкой перегородкой на кухне все стихло. Только самовар шумел с протяжными, булькающими вздохами. Он заглянул на кухню – Любови Николаевны не было, а вроде и дверь не хлопала… Он подошел к окну, выходящему на веранду, и в один миг понял, что его тут не найдут никогда, потому что никогда не станут искать в этом доме. И еще понял, почему крыльцо называют красным, – вовсе не потому, что оно красивое, парадное…

Крыльцо дома выходило на восток, на восход солнца, и Любовь Николаевна, эта совершенно слепая старуха, стояла к нему лицом и встречала первые лучи, выбивающиеся из-за хребта. Точно так, как это делал Авега…

К Варге его не подпускали на выстрел, а тут Русинов сидел за столом и чинно из большого блюдца, с колотым сахаром, с черничным вареньем и лимонными конфетами пил чай. Бессонной ночи как не бывало! Он ел глазами старуху и не знал, как бы начать разговор, помня предупреждение Ольги, что Любовь Николаевна не любит рассказывать. И на самом деле, она все делала молча, несмотря на слепоту, удивительно точно находила и брала в руки нужные предметы, без промаха наливала в чашку заварку из фарфорового чайника и кипяток из самоварного краника.

Несколько раз он уже было раскрывал рот, чтобы спросить ее, чем она занималась, откуда, из какого источника взято это наставление, выжженное на каповой доске, не трудно ли управляться ей одной, и всякий раз в последний миг останавливал себя. Он хорошо помнил тот год, прожитый с Авегой в одной квартире. «Знающий пути» тоже не любил разговаривать просто так, за столом, на прогулке, и если Русинов заводил беседу, Авега практически не участвовал в ней, отвечая односложно, лишь бы отделаться. Он не любил говорливых людей, томился в их присутствии и страдал от обилия высказанных слов. Похоже, и Любовь Николаевна в точности повторяла рисунок его характера. К тому же попытки резко и кардинально ставить вопросы хранителям всегда давали отрицательный результат, как случилось сегодня утром при встрече с Виталием Раздрогиным. Русинов просто не удержался, боясь, что другой встречи с пропавшим разведчиком может и не быть. И сделал глупость! Объявился там, где его пока не ищут. Можно было лишь уповать на то, что Раздрогин куда-то очень спешил и потому не сможет сразу сообщить «по команде». Он хоть и вездесущий, хоть умеет неожиданно появляться в разных местах, но не всемогущий же.

А еще Русинов пил чай и твердил себе, что он жених Ольги, и никто больше.

Поступать следовало соответственно.

С самого утра над поселком залетал вертолет. Пока сидели за столом, дважды садился и взлетал где-то на окраине, затем ушел на северо-восток, в сторону Кошгары, и вернулся часа через полтора. Сел и замолк. И наступила тревожная, выжидательная пауза.

– Тебя ищут, – вдруг сказала Любовь Николаевна и пошла на улицу.

Русинов смешался, затем бросился к окну. Старуха поставила на дорожку во дворе маленькую скамеечку и, сидя, трогала руками головки цветов. Она ощупывала их, как недавно лицо Русинова – едва касаясь пальцами. Озноб пробежал по спине – у старухи были зрячие руки! В этот момент вертолет взревел турбинами и, скоро поднявшись, заложил круг над поселком и потянул на юг. А через несколько минут прибежала Ольга.

– Зямщица поймали! – сообщила она возбужденно. – Ужас! Оброс шерстью, как обезьяна!

– Ты видела его? – оживился Русинов.

– Да! Мы с мамой делали промывание желудка! – засмеялась Ольга. – У него острое отравление, иначе бы не поймали.

– Это он консервами!

– Не знаю чем. Потерял дар речи, не разговаривает, а только мычит, – рассказывала она. – На слова не реагирует. Короче, пациент вашего профиля. Повезли в Пермь, оттуда – в Москву…

– Больше никого не поймали? – поинтересовался Русинов, думая о серогонах.

– Нет, папа уже вернулся, – обеспокоилась Ольга. – И снова собирается в ночь. Давай-ка я тебе руки обработаю и смажу!

Он подставил ей обожженные ладони.

– Оля, может быть, мне выйти и сдаться?

– С ума сошел?

– Иногда кажется, сошел, – подтвердил он. – Все признаки психического заболевания. Так что твой папа недалеко от истины: маниакальные идеи, подозрительность, поиск тайных организаций, заговоров… Все симптомы.

– Это уже серьезно! – засмеялась она.

– Помнишь, я тебе говорил, что везем сигнал – вербный мед? Теперь ты убедилась, что это не плод моей фантазии?

– Все очень странно, – проговорила она, смазывая ладони пахнущей рыбьим жиром мазью. – От тебя действительно хотят избавиться… И мой папа в том числе.

– С папой все понятно, – попробовал оправдать его Русинов. – Он исполняет свой служебный долг. К тому же боится, что сумасшедший залетный… турист увезет единственную дочку.

– Допустим, этого он боится меньше всего, – уверенно сказала Ольга. – Он знает, что я никуда не уеду.

– А если сойдешь с ума? Вместе с туристом?

– Ничего, турист уедет, а я все равно останусь… Но тот турист, которого я выберу, никогда не захочет уехать отсюда.

– Это не слишком самоуверенное заявление? – спросил Русинов.

– Нет… В нашей семье принято, что женщины выбирают себе мужей. Папу моя мама привезла из Красновишерска. – Она забинтовывала ему ладони. – А моя бабушка была замужем трижды. И всех троих мужей выбирала сама.

– В вашей семье настоящий матриархат, – засмеялся Русинов.