Увидев Сбитнева, Максим сглотнул, приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать, и опустил глаза.

— Ну что? — Корольков положил парню руку на плечо. — Идем гулять?

— И… идем, — хрипло, неуверенно пробормотал Максим, по-прежнему глядя на коричневый линолеум.

— Максюша! — Нина Евгеньевна ахнула, распахнула глаза и прижала ладони ко рту. — Ты заговорил!

Максим пожал плечами, а доктор довольно закивал.

— Поправляемся мы! — сказал Игорь Витальевич, с одобрением глядя на парня. — Вот сейчас воздухом подышим — и еще быстрее выздоровление пойдет!

Он легонько подтолкнул Максима, тот сделал несколько шагов. Нина Евгеньевна подошла к сыну, взяла под руку, и они вдвоем направились к выходу. Сбитнев и Корольков двинулись следом.

— Погода-то какая! — воскликнул Игорь Витальевич, оказавшись за стенами корпуса.

Психиатр довольно огляделся, щурясь от яркого утреннего солнца. Светило щедро поливало больничный парк, воздух был еще по-ночному прохладен, в листве звучал многоголосый птичий хор.

Максим сделал несколько шагов, завертел головой. На лице застыло удивление — словно он заново открывал для себя мир.

«Отвык», — подумал Сбитнев, чувствуя, как накатывает соленая волна слез.

— Ну, как? — бодрым тоном поинтересовался Игорь Витальевич. — Нравится?

В ответ — немного неуверенный кивок.

— Вот и чудесно! Пойдемте, присядем.

Направились по аллее, остановились у скамейки. Нина Евгеньевна вновь взяла сына под руку, осторожно усадила. Пристроилась рядом, погладила по голове. Максим еще раз огляделся — теперь с жадностью. Вздохнул, закусил губу, уперся задумчивым взглядом в светло-красную плитку.

«Он хочет что-то сказать», — понял Сбитнев, наблюдая за парнем.

И не ошибся.

Сглотнув и кашлянув, Максим заговорил:

— Простите меня, пожалуйста. Мам, Федор Иванович, — он поднял взгляд на Сбитнева. — Я не хотел вас пугать. Не хотел, чтобы вы переживали, тревожились.

— Максюш, ну что ты?! — Нина Евгеньевна всхлипнула, обняла сына.

— Я не хотел, чтобы так получилось, — продолжил тот. — Правда, не хотел…

— Ничего, — твердо сказал Корольков, присаживаясь перед Максимом на корточки. — Все это осталось в прошлом, а впереди у тебя целая жизнь.

Максим покачал головой.

— Не знаю, — прошептал он, пряча лицо в ладонях. — После того, что я увидел… Не знаю.

— Что увидел? Где? — в голосе Нины Евгеньевны слышался страх. Она с испугом и отчаянием смотрела на сына. Словно хотела заглянуть к нему в душу и, наконец, найти ответы на все. Хотела, но не могла.

— В лагере. В «Березках», — ответил Максим. — Там все стало ясно. Наверное, я зря туда поехал, — он замолчал, пожал плечами. — Но теперь понятно, что все правда. Как я и думал, еще с пяти лет, когда посмотрел в бабушкино зеркало. Теперь я все знаю. Совершенно точно.

— Что знаешь? — спросил Игорь Витальевич. — Можешь рассказать?

— Да, — Максим кивнул. — Надо рассказать. Давно пора. Вы тоже должны знать это. И все остальные. Потому что они есть в каждом. Они сидят и растут вместе с нами. И становятся страшнее, злее, хуже.

— Кто они?

— Страшные гномы. Наша кровь. Не надо смотреть в зеркало, оно все равно обманет. Отражение, которое в зеркале, ненастоящее. Мы не такие, какими видим себя в зеркале.

— Господи! — со страхом прошептала Нина Евгеньевна. — Опять эти зеркала!

Сбитнев тяжело сглотнул, глядя, как Серова дрожит. Игорь Витальевич положил ей на плечо руку и обратился к Максиму:

— А какие мы?

Снова покачав головой, Максим тихо ответил:

— Этого я не знаю. А узнать можно, только отдав кровь доктору. Он украл мою кровь, — парень вытянул руку, показывая тонкий шрам на запястье, — и я узнал, какой я на самом деле. Страшный гном. Лучше этого не видеть. Мам, — Максим повернулся к Нине Евгеньевне. Подбородок задрожал, глаза заблестели от слез. — Прости меня, пожалуйста. Я обижал тебя. Много обижал — и тебя, и папу. Папа не выдержал, в этом я виноват. Я не хотел, чтобы он умирал.

— Ну, что ты, Максюш! — Нина Евгеньевна, борясь со слезами, обняла сына. — Ни в чем ты не виноват! Папа умер не из-за тебя! Из-за сердца!

— Нет, виноват я, — твердо ответил Максим. — Сколько всего натворил… Тогда было страшное время. Это я понял давно. Но даже не представлял, что оно страшное настолько. И осознал это только недавно. Когда увидел доктора и настоящего себя.

— Настоящего себя? — переспросил Корольков. — Как это?

— Довольно просто. Как вот вас сейчас вижу, — парень горько усмехнулся, сглотнул слезы. — Но лучше этого никогда не видеть. Иначе жить невозможно. Я вот увидел. И не знаю, что делать дальше. Как жить, когда ты… такой? Шестнадцатый номер… Шестнадцатый… — он уставился в никуда, задрожал. Нина Евгеньевна вскрикнула, покрепче обняла его.

Игорь Витальевич переглянулся со Сбитневым и вновь посмотрел на Максима. Тот немного успокоился, и доктор, набравшись решимости, спросил:

— Какой «такой»? Максим, что это значит? Можешь рассказать?

— Рассказать? — растерянно пробормотал Серов. — Не знаю. Словами это сложно передать. Сложно и страшно. Но вот… — он задумался, пожевал губами. Решительно кивнул. — Нарисовать я, пожалуй, могу.

— Нарисовать? — повторил Игорь Витальевич.

— Да. Все равно он постоянно стоит перед глазами. Так что нарисовать его будет несложно. Хотя нет, — Максим серьезно посмотрел на Королькова. — Это будет очень сложно. Это как заново пережить. Но я все равно его нарисую. Чтобы вы знали, кем мы становимся. Все мы, каждый из нас. Кто-то раньше, кто-то позже.

«Что он имеет в виду?» — размышлял Федор Иванович, не сводя с парня глаз. Ему не раз доводилось слушать монологи больных, но здесь было что-то другое. От каждого слова Максима веяло уверенностью и… обреченностью.

— Хорошо. Если хочешь нарисовать — пожалуйста, — сказал Игорь Витальевич, пристально изучая Максима. — Что тебе для этого нужно? Краски, кисточку?

— Нет, — Максим грустно улыбнулся. — Простого карандаша, ластика и листа бумаги будет достаточно. Когда я встретился с ним, было темно, — он помрачнел, сгорбился, и Нина Евгеньевна погладила его по спине.

— Прекрасно. Получишь все это после обеда. Когда ты сможешь его нарисовать?

Максим на секунду задумался, потом ответил:

— Дайте мне пару дней, и все будет готово.

— Договорились, — кивнул Игорь Витальевич. — А теперь давай-ка ноги разомнем, пройдемся.

Послушно встав, Максим под руку с матерью двинулся по аллее. Сбитнев и Корольков пошли за ними.

«Пара дней, — думал Федор Иванович, не сводя глаз с двух фигур впереди. — Пара дней — и все станет ясно. Может быть, станет».

Он чувствовал, что скоро узнает нечто важное. И почему-то боялся этого.

За несколько дней до этого.

«Засранцы! Паразиты! Кретины!» — Макс на секунду остановился, скользнул лучом фонаря по зарослям, стиснул зубы и пошел дальше.

Слева и справа трещали кусты. Там были вожатые из других отрядов. Время от времени Макс слышал голоса. Звали Андрея, Лешку, Олю и Егора. Он и сам не раз выкрикивал имена ребят. Но те не отзывались, и страх усиливался.

«Какого хрена вы туда потащились?! — мысленно обратился к четверке Макс, разводя руками ветви очередного куста. Под ногу подвернулся камень, кроссовка съехала с гладкой поверхности, и вожатый едва не упал. Замерев и восстановив равновесие, он выругался сквозь зубы и медленно пошел вперед. — Знаете ведь, что там опасно!»

Совсем стемнело, и лес превратился в царство теней. Деревья и кусты словно надвигались на Макса большими темными пятнами, а в небе светил почти круглый, равнодушный глаз луны.

Пройдя еще немного, Макс вляпался в паутину. Чертыхнулся, оскалился и стал тереть левую руку. Свет от фонаря дико заплясал по листве.

— Андрей! Леша! — послышалось справа.

— Оля! Егор! Идите сюда! — вторили слева и сзади.

Макс прекратил чесаться и прислушался, надеясь различить голоса ребят. Ничего. Как и полчаса назад, когда он с группой вожатых только начинал поиски.