Зеленый ком покатился по полу. Оказавшись под каталкой, он затрещал, и во все стороны полетели искры.

Макс выронил табурет и попятился, с ужасом глядя на Доктора.

«Убил!» — вертелось в мозгу.

Доктор не шевелился, шар продолжал искрить. Лишенная трубок тварь верещала и дергалась. Из беззубой пасти вылетали комья пены, кровавое пятно под головой расползалось. Глаза вращались и горели злобой. Руки тряслись и тянулись к вожатому. Тот все еще пятился.

«Убил! — повторялось и повторялось. — Я!»

Рев страшного гнома становился громче. Существу удалось перевернуться на бок. Скрюченные пальцы выпрямились, неумело ухватились за край каталки. Спустя несколько секунд тварь шлепнулась на пол. По безобразному телу прокатилась волна дрожи. Совладав с ней, экземпляр номер восемь пополз к Максу. Он хрипел при каждом рывке, глаза не отрывались от Серова. Однако Макс видел: существо умирает.

Треск под каталкой перерос в рокот. Мгновением позже зеленый ком рассыпался сотнями искр. Те шипели и угасали одна за другой.

А гемоантроп больше не мог ползти. Он злобно глядел на Макса, дрожал и разевал пасть. Перед мордой твари образовалась лужа желто-красной дряни.

Не в силах больше смотреть на уродца, Макс взял вторую табуретку и ударил по шишковатому черепу. Тот хрустнул, будто скорлупа. Гемоантроп хрипнул, мелко затрясся и затих.

Отойдя на пару шагов, Макс выронил табурет и плюхнулся на колени. Голова кружилась, комната расплывалась перед глазами, воздух словно загустел…

«От смерти», — невольно подумал Макс, борясь с дрожью.

Он до сих пор слышал тихий голос Доктора. Тот словно заново рассказывал об эксперименте, но Максу слышалось другое. Одна-единственная фраза: «ты чудовище!»

«Как теперь жить?! — спрашивал себя Серов, переводя взгляд с покойника в халате на мертвую тварь и обратно. — Для чего?!»

Он всхлипнул, подался вперед. Упершись ладонями и лбом в прохладный кафель, заплакал. Безумно захотелось домой. К маме. Чтобы обняла, погладила по голове. Тихо и ласково назвала Максюшей.

Эта мысль придала сил. Макс выпрямился, встал с колен. Пошатнулся, тряхнул головой, вытер лицо. Нужно было выбираться. И найти ребят. Нельзя отдавать их в лапы чудовищам.

Макс обернулся на люк. Нет, там только лестница и маленькая комнатка. Выход в другом месте.

Оглядевшись, Серов обошел ширму и увидел дверь. Возле нее стоял деревянный стол, на котором лежало двуствольное ружье. Макс подошел, взял двустволку. Выдвинул верхний ящик, увидел несколько патронов и рассовал по карманам. Еще раз обернувшись, вожатый передернул плечами и толкнул дверь.

За ней оказался узкий, дышащий сыростью тоннель. С низкого потолка свешивалась пара слабеньких, то и дело мигающих лампочек.

Пригибаясь, держа ружье перед собой, Макс двинулся вперед и вскоре остановился у маленькой железной двери с массивным засовом. Рядом на полке стоял большой черный фонарь. Взяв его и включив, Макс отодвинул засов, толкнул дверь. Наклонился, сделал пару шагов и оказался под ночным небом.

За спиной был небольшой, заросший кустарником пригорок — из него и тянулся ход. Справа, слева и впереди застыли деревья.

«Теперь к оврагу», — сказал себе Макс, водя фонарем из стороны в сторону.

Еще бы знать, где этот овраг. Но терять время на раздумья было бессмысленно и опасно — в первую очередь для ребят. И Макс побежал вперед.

Федор Иванович поднялся на крыльцо и толкнул дверь. Покупателей не было — Марина стояла возле полок с чаем и кофе, скользила взглядом по ценникам и время от времени писала в большой потрепанной тетради на пружине.

Услышав скрип двери, продавщица обернулась. По красным пятнам на лице и припухшим глазам Сбитнев понял: Марина только что плакала.

«Опять Егор учудил», — подумал Федор Иванович, чувствуя, как в груди что-то оборвалось.

— Здравствуйте, — с чуть заметной хрипотцой сказала Мещерякова.

— Привет, Мариночка, — кивнул Сбитнев.

Продавщица попыталась улыбнуться, но вместо этого всхлипнула. Поджав губы, поспешно отвернулась, не выдержала и зарыдала.

— Ну, что опять такое? — тихо спросил Федор Иванович, когда Марина немного успокоилась.

— Е… Егор, — выдавила та, дрожа и пряча мокрое лицо за носовым платком. — Не знаю уже… Что делать? Каждый день! Каждый день что-нибудь творит!

— Что творит?

— Такое чувство, что он меня замучить хочет, — прерывисто вдыхая, пробормотала Мещерякова. — Скандалит постоянно, по пустякам. То я к нему в комнату не вовремя зашла. То телевизор выключила, хотя он его и не смотрел. То еще что-нибудь. Кричит на меня постоянно, топает. По дому мечется, как дикий зверь какой-то! — она снова скуксилась, но переборола слезы. — Слова ему не скажи! А сам… словно удовольствие от этих ссор получает! Как так можно?! — продавщица с отчаянием посмотрела на Сбитнева.

— Не знаю, Мариночка, уж прости, — пробормотал тот. — Наверное, возраст у него такой. Подросток все-таки, взрослеет.

— Но ведь не так же! — с надрывом воскликнула Марина. — Если бы только скандалами все обходилось! Нет ведь! Он меня точно в гроб хочет загнать! Розыгрышами этими!..

— Какими розыгрышами?

— Злыми! Каждый день что-нибудь устраивает! Вот вчера, например… Натянул под порогом леску. Я не заметила, зацепилась — так мне лопата чуть пальцы на ногах не разбила! А Егору хоть бы что! Смотрит, ухмыляется, а по глазам видно, что рад до ужаса! Или сегодня, прямо с утра… Хотела суп приготовить. Открываю кастрюлю, а там сорока мертвая лежит, без головы, в луже крови! Тут уж я, простите, не выдержала. За ухо его взяла, на кухню притащила, накричала! Егор — ноль эмоций! Знаете, что он мне заявил?! Сказал, что это я сама птичий суп сварить хотела — чтобы его отравить! Как он только до такого додуматься смог?! И как вообще исхитрился птицу поймать?! Он же у меня неуклюжий, увалень…

Марина раскраснелась и была готова снова расплакаться.

— Как дальше быть — ума не приложу! — она покачала головой, глядя в исписанную тетрадь. — У меня уже сердце болит, на успокоительных сижу постоянно! Еще пара таких шуточек — и точно в больницу с приступом слягу! А с Егором тогда что будет?! Отец ведь с нами не живет! Как Егор один тут справится?!

— Ты успокойся, — просительно произнес Федор Иванович, положив ладонь на пухлую руку продавщицы. — Нечего лишний раз все это вспоминать.

— Я понимаю. Но не могу. Егор постоянно перед глазами. Стоит, смотрит на меня. Злобно так смотрит. И ухмыляется все время… — Марина покачала головой. — Знаете, что еще странно. Пятна эти розовые, что под глазами и на горле. Они ночью светятся. Я как-то к Егору зашла и увидела. Испугалась страшно. Утром хотела к доктору его отвезти — это ведь что-то ненормальное. Да только Егор такой скандал закатил! Чуть с кулаками на меня не бросился!

Мещерякова снова плакала. Федор Иванович стоял рядом, не зная, что делать. Никогда раньше он не чувствовал себя таким беспомощным.

— Вы простите, — сквозь слезы выговорила Марина, — что вываливаю на вас все это. Просто… поговорить больше не с кем. Я уже домой с работы возвращаться боюсь. Жду, что Егор опять пакость устроит. И засыпать страшно.

Больше Сбитнев не стал ничего говорить. Дождавшись, пока продавщица успокоится, он купил молока, хлеба и вареников, вышел из магазина и пошел домой.

«Завтра же потолкую с Игорем Витальичем насчет Егора, — решил он, поглядывая на безоблачное, разогретое летним солнцем небо. — Не дело это — мать изводить!»

Поселок жил обычной жизнью. В зелени огородов голосили птицы, где-то звякала цепь, слышался басовитый лай. Со стороны железной дороги донесся стук колес. Потом воздух прорезало длинным гудком. Навстречу, поднимая пыль, шурша камешками и скрипя деревянным кузовом, проехал старенький грузовик с бело-голубой кабиной. Впереди показался дом Федора Ивановича. А напротив, на ржавой цистерне сидели пятеро.