Минут пять утреннюю тишину нарушал только шелест метлы. Потом из окна Серовых донеслись грохот, звон и крик:

— Не надо! Максюша!.. Миленький!..

В груди что-то оборвалось, во рту посолонело. Сбитнев бросил метлу и метнулся к подъезду. Взлетел по лестнице и заколотил в дверь.

— Помогите! Он же убьется!.. — открыв, Нина Евгеньевна вцепилась в руку дворника и потащила его по коридору.

Из ванной слышались мычание и стук. Сбитнев остановился в проеме и застыл, глядя на Максима.

Зажмурившись и оскалив зубы, тот сидел на полу и бил по голове пустой пластмассовой рамой из-под зеркала. Лоб и правая щека блестели от крови, узкие темно-красные дорожки бежали к груди. Вокруг блестели осколки, валялись флаконы с шампунями, пеной для бритья, мочалка, пара зубных щеток и кусок желтого мыла.

— Быстро неси простыню! — Федор Иванович обернулся, легонько подтолкнул Нину Евгеньевну.

Затем перешагнул через корзину для белья и открыл холодную воду. Вырвав у Максима раму, дворник повалил его и прижал руки к полу.

— Скорее! — крикнул он, с трудом удерживая парня.

Тот мотал головой, хрипел, скалился и пускал кровавые слюни.

В дверях появилась Нина Евгеньевна со скомканной простыней.

— Намочи! — велел Сбитнев. — Потом накроем его!

«Камзол» помог. Максим перестал биться и хрипеть, только изредка вздрагивал.

Сбитнев выдохнул, подошел к тихо плачущей Нине Евгеньевне и обнял.

— Я ничего не успела сделать! — зашептала она, не отводя глаз о сына. — Он как в зеркало посмотрел, сразу затрясся. Потом голову наклонил и бросился вперед. Ударился, чуть не упал. Вцепился в раму, сорвал со стены и начал себя бить. Осколки во все стороны летели. Господи! — Серова вздрогнула и с испугом посмотрела на дворника. — Что же я стою?! Он ведь поранился, ему врач нужен!

Она метнулась к телефону, но Сбитнев удержал ее за руку.

— Погоди, — сказал он. — Врач ему и вправду нужен, но не какой попало. Есть у меня знакомый, очень хороший.

Дворник нырнул в карман брюк и вытащил старенькую записную книжку без обложки.

— Сейчас-сейчас, — бормотал он, торопливо перелистывая истрепанные страницы. — Где там у меня Игорь Витальич… Ага, вот!

Игоря Витальевича Королькова Сбитнев знал больше двадцати лет. Они подружились, когда тот появился в городской психиатрической лечебнице еще желторотым интерном. Федор Иванович держал на себе всю хозяйственную часть больницы, Корольков плутал по запутанным тропкам людских душ. Правда, иной раз, когда поступал «острый» больной, завхозу и молодому врачу приходилось работать на пару, потому как сильных рук в лечебнице не хватало.

Время шло, Корольков дорос до главврача, а Сбитневу пришла пора отправляться на пенсию. Он помнил, с какой грустью Игорь Витальевич пожал ему на прощание руку и сказал, что в случае чего всегда готов помочь.

Вот это «в случае чего» и наступило…

Корольков ответил после третьего гудка. Выслушал, коротко сказал: «еду…» и уже через пятнадцать минут был в квартире. Осмотрел и обработал раны Максима, сделал укол слабого успокоительного и посоветовал на несколько дней поместить его в больницу.

— Устроим парню абсолютный покой, понаблюдаем, пообщаемся, — сказал Игорь Витальевич, присев рядом с притихшей от испуга Серовой.

Та только кивнула и вместе с Корольковым пошла собирать вещи Максима, а Сбитнев решил прибраться в ванной.

«Что ж он такое видит в зеркале-то? — размышлял Федор Иванович, складывая крупные осколки в мусорное ведро. — Ведь нормальный парень, не урод…»

Сбитнев поставил ведро в прихожей и остановился перед зеркалом, разглядывая собственное круглое, загорелое лицо с большой родинкой между темными бровями, нос в красных прожилках, кривоватые губы, коротко стриженые седые волосы.

Из комнаты Максима вышел Корольков.

— Мы готовы. Федор Иваныч, поможешь до машины проводить? — спросил он, встав рядом.

Сбитнев кивнул, глядя теперь на отражение психиатра.

Для сорока пяти лет тот сохранился великолепно. Не носил очки, а щурился лишь потому, что часто пребывал в задумчивости. Волосы и не думали седеть, на макушке только-только начали проявляться овальные очертания лысины. Последние пару лет Корольков стал стричься короче обычного — чтобы будущая плешь оставалась незаметной как можно дольше. Правда, он любил побаловать себя сладким, но за здоровьем следил тщательно и никогда не позволял животу выпячиваться дальше ремня на брюках.

Вскоре все вышли из квартиры. Нина Евгеньевна с сумкой шла впереди, Сбитнев и Корольков поддерживали Максима под руки. Погрузив его в служебную «Ниву», Федор Иванович пожал доктору руку и ободряюще кивнул Серовой. Отошел к крыльцу, проводил машину взглядом и обессилено опустился на ступеньки.

Укутанный шелестящей листвой двор хранил вчерашнюю безмятежность, и от этого Сбитневу делалось еще страшнее.

«Лишь бы все было хорошо», — подумал он, поднимая взгляд к утреннему небу в тонкой облачной дымке.

Корольков пообещал устроить Максима в отдельной палате. Что же, тем лучше. Нечего ему видеть обитателей лечебницы. Сбитнев помнил, какие они: все как один тихие, серые, страдающие от кошмаров собственного разума. Тени, а не люди.

«Хотя нет…» — Федор Иванович покачал головой, кое-кого вспомнив.

Был у Королькова пациент, не похожий на остальных. Ходил по коридорам и дворику с важным видом, глядел свысока и на больных, и на врачей. Высокий, худой, чуть ссутуленный, с длинными седеющими волосами, собранными в хвост. Сбитнев не знал ни имени, ни фамилии пациента, а про себя называл его Беспалым — на правой руке у того не хватало безымянного пальца.

Как-то Федор Иванович чинил во дворе тележку. Услышал за спиной кашель, обернулся и увидел Беспалого. Тот огляделся, прикусив губу, наклонился и шепотом предложил «очень выгодную сделку».

— Отдай мне несколько капель своей крови и вскоре сможешь навсегда забыть об этой грязной работе, — сказал Беспалый, сверля Сбитнева темными, чуть воспаленными глазами.

В ответ Федор Иванович лишь усмехнулся, качнул головой и поспешил отойти. А Беспалый скривился, развернулся и пошел прочь.

После этого завхоз и больной виделись не единожды. И всякий раз Беспалый смотрел на Федора Ивановича со смесью брезгливости и злости.

«Интересно, что с ним сейчас? — задумался Сбитнев. — Он ведь все еще был в больнице, когда я уходил».

Вздохнув, он поднялся, подошел к метле, лежавшей возле дерева, и взялся за работу.

За несколько дней до этого.

Дождь моросил с самого утра, но Макс радовался. Значит, дорога будет удачной. Он стоял на площади у курантов и держал табличку с номером отряда.

«И число счастливое!» — думал вожатый, поглядывая на большую красную семерку, украшавшую фанерку.

Часы пробили половину второго. Еще тридцать минут — и груженые ребятней автобусы двинутся в лагерь.

Вокруг Макса уже толпилось полтора десятка подростков. В стороне стояла воспитательница Ирина Олеговна — ухоженная сорокалетняя дама с круглым лицом, круглыми глазами, круглыми очками и круглыми кудряшками черного цвета. Она строчила в блокноте, умудряясь держать в левой руке и ручку зонта и блокнот. Изредка воспитательница прерывалась, хмурила брови, потом кивала и снова ныряла в записи.

«Слишком уж она нервная, — отметил Макс, наблюдая за воспитательницей. — Но ничего, мы с вами, Ирина Олеговна, все равно поладим!»

Он хорошо помнил, как три месяца назад, после разговора с мамой, дал себе слово стать самым лучшим вожатым. Надежной опорой для воспитательницы и лучшим другом ребят.

Не без волнения Макс разглядывал пеструю толпу школьников. В стороне он заметил низкого толстячка с ежиком рыжих волос и крупными веснушками на щеках. Мальчишка взволнованно смотрел на ребят и кусал губы, то и дело дотрагиваясь до очков в красной пластиковой оправе. Мама, тоже рыжая и полная, все норовила надеть ему капюшон синей джинсовки. Но толстячок морщился и откидывал его. У ног пацана стояла черная дорожная сумка с надписью «Adibass», которую тот старательно загораживал.