— Если объявили вольную торговлю, теперь появятся продукты, — сказала Подагра Ивановна.

— Поросята уже дешевле стали, — заметила тетя Лиза.

— Сено дорого, — добавил дедушка, — совсем нечем кормить Белянку.

— Скоро ли погоним коров на свежую травку? — спросила Подагра Ивановна.

— Теперь скоро. — Бабушка кивнула на Илюшу: — Вон и пастух сидит.

Гости набожно перекрестились на икону в углу и пошли одеваться.

В полутемной передней Подагра Ивановна продолжала говорить:

— Как хорошо, что Женя объявился! А мой Олег где-то скитается, а может быть… — Она всхлипнула и вытерла платочком глаза.

— Бог даст, живой, — посочувствовала тетя Лиза.

— Петр Николаевич, посоветуйте, какое заведение выгоднее открыть: мебельный магазин или свечной завод. Слыхала я, что на свечах можно заработать.

— Дегтем торгуйте, — подсказал Петр Николаевич, и было непонятно, смеется он или говорит всерьез.

— Деготь пахнет дурно.

— Если он приносит денежки, то и деготь становится благоуханным! — смеясь, сказал Иван Петрович.

Каретниковы долго прощались. Уже на пороге тетя Лиза потихоньку спросила у Подагры Ивановны:

— Вещи свои когда заберете?

— Как-нибудь после… Шубу моль не тронула?

— Не беспокойтесь, своими руками все перетряхивала.

— Ужас какое время пережили! — воскликнула Подагра Ивановна и закатила глаза. — Свое же добро приходилось прятать у людей… Ну слава богу, кажется, все возвращается к старому.

Солдатская улица была окраиной города, зимой заваленная сугробами, летом заросшая травой, где играли ребятишки и паслись гуси.

Бревенчатые русские избы, с неизменными тремя окнами на улицу, о забором и лавочкой у калитки, казались похожими одна на другую. Но так лишь казалось. У каждой избы было свое лицо, свой характер и своя судьба.

Самым беспокойным и запущенным был дом Бантиковых. Из всего хозяйства у них остался козел-бродяга, которого не съели только потому, что он был очень старый и всегда где-то шатался.

С дома Бантиковых по утрам начиналась жизнь улицы. Сначала во дворе блеял голодный козел, потом слышались горластые выкрики многочисленного семейства. Выходил за калитку отец с двумя ведрами, в картузе и черной сатиновой рубахе, подпоясанный витым пояском. Вслед за ним появлялась мать — дородная женщина в грязном фартуке. Рукава кофты у нее были воинственно засучены и придавали ей командирский вид; мать щедро раздавала шлепки своему непослушному выводку. Те, в свою очередь, затевали драки между собой. Бориска кричал на Егорку, Егорка таскал за косу Варьку, та набрасывалась на Бориску.

По соседству с Бантиковыми — забор в забор — стоял дом Дунаевых.

Уже больше недели прошло, как Илюша Барабанов поселился в их семье. Он с утра до вечера работал по хозяйству: помогал дедушке бондарничать, носил воду, чистил свинарник, давал пойло корове, подметал двор, протирал листья фикусов — ни минуты не было свободной. На каждом шагу мальчику давали почувствовать, что в доме он чужой, что его кормят из жалости и в любую минуту могут выгнать на улицу. Никаких радостей не было у Илюши. Одно лишь тайное желание хранил он в душе — найти такого же, как сам, несчастного мальчика и рассказать ему о своей трудной жизни, о том, как умерла мама, как потерял брата Ваню…

Шел последний день пасхи. Илюша раньше обычного закончил дела по хозяйству и решил погулять.

Высоко в синем небе летели журавли. Их далекое курлыканье отчетливо раздавалось в чистом воздухе. Бабушка, подняв голову, смотрела в небо из-под ладони. Птицы летели стройным углом, и приветные мелодичные их клики наполняли душу чем-то светлым и радостным.

— В бор полетели, за Анненские болота, — сказала бабушка, скаля в доброй улыбке свои длинные желтые зубы. — Нынче весна ранняя. Евдокии были холодные.

От земли струился легкий парок. На теплых досках сарая, нагретых солнцем, жужжали мухи.

Илюша в щелку забора смотрел на улицу. Там девочки затеяли игру: катали с горки пасхальные яйца. По крикливому голосу Илюша узнал сестру Бориски-Врангеля Варьку. На ней было длинное, до пят, ситцевое платье. В немытых косичках белели новые банты.

Варька ловко обманывала подруг, притворялась неумелой и все жаловалась: «Ой, девочки, обыграете вы меня», а сама прятала выигрыш за пазуху — не зря платье подпоясала веревочкой с напуском: больше влезет.

Когда у девочек ничего не осталось, Варька предложила играть в долг: под конфеты, под шелковую ленточку. Ну и хитрюга!

Бабушка видела, с какой тоской смотрит Илюша на улицу, и сжалилась:

— Ладно уж, иди. Да не шляйся долго. Вернемся из церкви, чтобы дома был!

За калиткой Илюша принял независимый вид. Девочки, увлеченные игрой, не замечали его. Потом Варька озорно крикнула:

— Эй, иди, похристосуемся!

Видя, что мальчик не удостаивает ее ответом, Варька пошепталась с девочками. Скоро они подошли сами.

— Садись, — ласково предложила Варька, — посиди с нами на бревнышке.

Илюша стеснялся девочек, но Варька притащила его за руку. Они усадили Илюшу на бревна и сами сели по бокам тесно-тесно. Илюша не догадывался, что ему готовят подвох. Между тем Варька лисой увивалась вокруг него:

— Ты раньше в Донбассе жил, да? В шахте, что ли?

— Нет. Шахта глубоко, я на земле жил.

— Гм… А мы думали, на небе.

Илюша хотел рассказать, как живут углекопы, как люди работают в шахте, но в это время Варька подала сигнал девочкам, и они повалили Илюшу на спину. Двое крепко держали его за распятые руки, а Варька наклонилась и поцеловала его раз и другой, после чего девочки подхватились и, хохоча, убежали. Варька дразнила Илюшу издалека:

— Христос воскресе! Ну как? Хорошо целоваться?

С красными от стыда щеками Илюша поднялся и ушел домой.

Теперь его засмеют…

Долго не мог успокоиться Илюша, а когда снова подошел к окну и тайком приоткрыл занавеску, девочек на улице уже не было. Там собирались мальчишки, они тоже играли. Пестро раскрашенные пасхальные яйца, переваливаясь и ковыляя, скатывались с бугорка, стукались, вызывая среди ребят ожесточенные споры.

Подошел Степа, церковный прислужник. Он был в синей косоворотке, босиком.

Должно быть, не сладко ему жилось, если на праздник не разрешали надеть башмаки.

— Святой, хочешь сыграть? — предложили ребята.

— Начинай!

Степу обыграли скоро: ребята жульничали, пользуясь тем, что он плохо видел.

Потом подбежал Егорка, младший брат Врангеля, курносый и конопатый мальчишка. Он что-то нес в шапке.

— Вот как надо стараться! — похвалился он и показал полную шапку пестрых пасхальных яиц — голубых, желтых, коричневых и зеленых.

— Где взял?

— У дьячка стырил.

— Не ври!

— Истинный крест!

Тесня друг друга, ребята заглядывали в шапку.

— У-ю-ю, много как!

Егорка раскладывал добычу по карманам и хвастался:

— Поп с молебном ходил по дорогам. Гляжу, дьячок согнулся, тащит корзину добра. Я и говорю: «Владыко, дай помогу». Он обрадовался: «Бери неси». Я и понес… Жалко, левый карман у меня порватый. Пришлось в один складывать.

— Как ты не побоялся красть? — испуганно спросил худенький мальчик Костя, по прозвищу Кащей Бессмертный. — Грех ведь.

— А попадье не грех ими свиней кормить?

— Не выдумывай!

— Спроси у Степки. Святой, скажи: правда, попадья куличами кормит свиней и кур?

— Не знаю…

— Боишься попа выдать, — сказал Егорка. — Давай сыграем?

— Давай.

— Отец дьякон, деньги на кон, — потребовал Егорка, давая понять, что в долг играть не намерен.