— Вот какой хлеб едят в Поволжье, — печально сказал Азаров. — В Москве в витрине бывшего магазина «Мюр и Мерелиз» выставлены такие образцы; люди останавливаются, и кто плачет, а кто злорадствует.

— Правильно говорил! — воскликнул Мустай, и глаза его заблестели от слез. — Сам ел такой хлеб.

Митя сложил письмо волжан и сказал:

— Товарищи! Предлагаю сегодняшний субботник отработать в пользу голодающих Поволжья.

— Дельно! Аня, запиши в протокол.

— Я читала в газете, — сказала Аня, — что нынче в Канаде небывалый урожай пшеницы, а ею топят паровозы. Почему же нам не дадут?

— Держи карман шире… Пшеница дешевле угля, поэтому и жгут ее.

— Но ведь люди гибнут!

— Доллары дороже, — сказал Митя.

Ему что-то хотела возразить Аня, но в разговор вступил старший Азаров.

— Знаете, что говорят о нас капиталисты? Ни куска хлеба голодающим России. Пусть сначала заплатят долги.

— Какие долги?

— Те, что царь занимал, ему нужны были деньги на балы, на содержание жандармов, чтобы революцию подавлять.

Комсомолец Федя поглядел на Азарова так, будто упрекал его в чем-то.

— Мы со своими совбуржуями не знаем, что делать. Нэпманы распоясались: какую хотят цену, такую и назначают. Выходит, что рабочие опять у них в кабале.

— Ничего не поделаешь. Так надо, — отозвался Азаров нехотя. — Зато мы с помощью нэпа укрепим хозяйство. А тогда и за них возьмемся.

— Зачем же мы революцию делали, если отступаем перед частниками?

Азаров застегнул тужурку, собираясь уходить.

— Отступления бывают разные, — сказал он. — Иногда армия отступает в тыл, чтобы перегруппировать силы, а потом начать новое наступление… Ленин сказал: сейчас главное — помочь рабочему человеку выжить. А если рабочий выживет, все у нас будет. Так-то, комсомолия… — У выхода Азаров остановился и, вспомнив о чем-то, с досадой махнул рукой. — Вы как пчелы: придешь к вам по делу, а вы голову забьете, и забудешь, зачем приходил… Кто из вас знает Циолковского?

— Я знаю, — ответила Аня, — это учитель, преподает арифметику. Живет на Коровинской улице.

— И я его знаю, — сказал паренек, вертевший кепку в руках. — Он глухой и занимается полетами на Марс.

Послышался смех:

— На Марс… Тут до Тихоновой Пустыни не доберешься, поезда не ходят.

— Ученый этот замерзает, — почти сердито сказал Азаров, словно он сам и комсомольцы были в этом виноваты. — Надо привезти ему дров. В Москве конфуз вышел. Как вспомню, от стыда хоть провались. После заседания Владимир Ильич подзывает меня и спрашивает: «Это вы из Калуги?» — «Да». — «Как живет Циолковский? Не нуждается ли в чем?» А я стою и хлопаю глазами: кто такой Циолковский?.. Только сегодня узнал. Оказывается, ученый работает дома в перчатках и в шапке. Понятно вам? Доставьте ему дров.

— Сегодня субботник…

— Вот и отлично.

Когда Азаров ушел, Митя озабоченно продолжал:

— Вернемся к вопросу о голоде. Что будем отвечать волжанам?

Аня, волнуясь, поднялась и сказала:

— Ребята, давайте возьмем голодных ребятишек на прокормление. Отобьем депешу в Поволжье, пусть пришлют человек двести — триста.

— А где разместим их?

— Вытряхнем скаутов из архиерейского дома.

— Чем кормить будешь? Хлеба-то нет.

— Нет хлеба, есть пламенное революционное слово, — горячо сказал Федя. — На фронте это слово вело нас в бой! Надо обратиться…

Федя запнулся, поднес руку к губам, и все увидели кровь на пальцах. Виновато улыбаясь, Федя сказал:

— Ничего, братва… Старая рана дает знать… Аня, бери бумагу и пиши. Можно начать так: «Молодежь Калужской губернии, к тебе обращается комсомол!»

— Верно. А дальше: «Царь-голод властвует над Поволжьем. Смерть справляет свой чудовищный пир…»

— Про детей напишите…

— Погодите, я не успеваю, — сказала Аня.

— Пиши, Анюта: «Дети бродят по улицам и базарам, дрожа от холода. Цветы жизни увядают!..»

Мустай, сжав от волнения руку Илюши, сказал:

— Пиши так, чтобы сердце плакало…

С тревожным вниманием Илюша следил за тем, что происходило в конторке механического цеха. Недалекое прошлое возникло перед глазами. Кто-кто, а он знал, что значит бродить по улицам или стоять на ветру с протянутой рукой…

— Не слезы нужны, а хлеб!

За стенами конторки послышались вдали звуки оркестра. Какой-то чумазый парнишка в треухе заглянул в дверь и крикнул:

— Эй, бросайте штаны протирать! Марш на субботник!

На перроне вокзала выстраивалась длинная шеренга рабочих. Женщины, молодежь и старики с шутками, смехом занимали в строю места. Маленьких оттесняли в самый конец, туда, где начинались пакгаузы. Там и пристроились в самом хвосте двое друзей — Илюша и Мустай.

— А вы куда? А ну марш по домам! — приказал им председатель рабочего комитета.

— Пускай привыкают, — мирно сказал пожилой рабочий и ободряюще подмигнул Илюше: дескать, не бойся.

— С ума сошли! — не соглашался председатель рабочкома. — Мороз крещенский, а вы детей на субботник берете.

— Мои орлы не дрогнут ни перед каким морозом, — вступился за ребят Митя Азаров. — Скажи-ка, Мустай, боишься мороза?

— Он сам меня боится!

— Все равно, так дело не пойдет, — не уступал председатель. — Мы отвечаем за пацанов.

Мустай обиделся, подошел к председателю и, сощурив без того узкие глаза, спросил:

— Пасаны, да? — сорвал с головы шапку, швырнул ее на снег и стал снимать пиджак. — Пасаны…

Комсомольцы весело посмеивались.

— Ладно, убедил, оденься, — примирительно сказал председатель рабочкома и сам напялил Мустаю на голову шапку.

— Ну, что я говорил? — сверкая глазами, спросил Митя. — Не пацаны, а смена комсомола! И пусть эта смена закаляется, пусть пройдет через бури и морозы, крепче будет!.. Илюшка, где твои рукавицы? Федя, одолжи Мустаю варежки, и поехали.

На путях попыхивала теплым парком «кукушка» с широкой, как печной чугун, приземистой трубой. Точно старый конь, впрягся паровозик в длинную вереницу вагонов и площадок, поданных под погрузку.

Принесли груду лопат, пил и топоров. Пока разбирали их, председатель рабочкома влез на тендер, где трепетал красный флаг, и, сняв шапку, открыл митинг.

— Товарищи! — сказал он и восторженным взглядом окинул длинную шеренгу трудовой армии. — Вы, гордость пролетарской революции, гранитный утес, о который разбились волны международного капитала, вы, кочегары великого горна, в котором сгорели тропы царей, отправляетесь на коммунистический субботник. По всей стране в приютах замерзают ребятишки, нечем топить котлы паровозов. Сегодня на нас смотрят с надеждой миллионы голодных. Вперед, товарищи, нас ждет трудовой фронт!

Духовой оркестр заиграл туш.

Председатель рабочкома спрыгнул с тендера и, стоя перед длинной шеренгой, скомандовал:

— По порядку номеров, рас-счи-тайсь!

И зазвучали голоса, перекликаясь.

Поднималась метель, снег засыпал рельсы, и только призывно трепетал на ветру красный флаг.

— По ваго-нам! — послышалась команда, и все бегом бросились к эшелону, подсаживая друг друга.

Под звуки оркестра поезд тронулся, и грянула боевая песня:

Под перестук колес удалялись голоса:

Ребятишки следили, куда сядет Митя, чтобы ехать с ним вместе. В пути продолжался разговор, начатый комсомольцами еще в конторке механического цеха.

— Как хотите, а я не согласен, — возражал кому-то Федя, — не хватало еще комсомольские ряды засорять попами.

— Она дочь попа, — поправил Митя, пряча за пояс брезентовые рукавицы.