Вот таков поучительный пример, как невинная прогулка артиллерии особой мощности по железным дорогам соседней страны, которая на всех углах кричит о своем нейтралитете, может взволновать нескольких господ в смокингах и к чему это приводит. После 19 августа принуждать Финляндию к «дружбе» стало намного сложнее.

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ЗАПИСИ БЕСЕДЫ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ СОВЕТА НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ И НАРОДНОГО КОМИССАРА ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ тов. МОЛОТОВА В.М. С РЕЙХСКАНЦЛЕРОМ ГИТЛЕРОМ 13.XI.40 г.

…МОЛОТОВ продолжает, что в отношении Финляндии он считает, чтобы выяснить этот вопрос является его первой обязанностью, для этого не требуется нового соглашения, а следует лишь придерживаться того, что было установлено, т. е. что Финляндия должна быть областью советских интересов….

Если германская точка зрения на этот счет изменилась, то он хотел бы получить ясность в этом вопросе.

ГИТЛЕР заявляет, что точка зрения Германии на этот вопрос не изменилась, но он только не хочет войны в Балтийском море. Кроме того, Финляндия интересует Германию только как поставщик леса и никеля. Германия не может терпеть там сейчас войны, но считает, что это область интересов России. То же относится и к Румынии, откуда Германия получает нефть; там тоже война недопустима.

«Если мы перейдем к более важным вопросам, — говорит Гитлер, — то этот вопрос будет не существенным. Финляндия же не уйдет от Советского Союза».

Затем Гитлер интересуется вопросом, имеет ли Советский Союз намерение вести войну в Финляндии. Он считает это существенным вопросом.

МОЛОТОВ отвечает, что если правительство Финляндии откажется от двойственной политики и от настраивания масс против СССР, все пойдет нормально.

ГИТЛЕР говорит, что он боится, что на этот раз будет воевать не только Финляндия, но и Швеция.

МОЛОТОВ отвечает, что он не знает, что сделает Швеция, но думает, что как Советский Союз, так и Германия заинтересованы в нейтралитете Швеции. Он не знает, каково сейчас мнение Германского Правительства по этому вопросу…

Уже через десять дней информацию о переговорах получили финны. 23 ноября 1940 г. во время своей третьей поездки в Финляндию герр Фельтиенс встретился с Маннергеймом. В разговоре Иозеф Фельтиенс особенно стремился подчеркнуть то обстоятельство, что «Фюрер» дал прямо понять Молотову о недопустимости даже малейших помех немецким поставкам никеля из Петсамо. Так же он передал неофициальную записку Имперского Маршала. В ней, между прочим, сказано:

«Понимаю озабоченность в связи с визитом М(олотова) положением Ф(инляндии), Ф(иннам) не следует особо беспокоиться, поскольку в ходе переговоров не произошло ничего такого, что бы сделало необходимым необоснованные уступки со стороны Ф(инляндии).

…Русские, естественно, знают о том, что в нынешних условиях новые осложнения на Севере с нашей точки зрения нежелательны. Ф(инляндии) надо бы оставаться в ходе переговоров спокойной и твердой, не волноваться, но в то же время не задираться и не дерзить…»

Был прекрасный декабрьский день, снег слепил глаза, отражая солнце, на аэродроме Утти происходила обычная суета. Первый лейтенант Микки Клепфиш неодобрительно щурился то на искрящийся снег, то на двух механиков готовивших «Колибри» к полету. Клепфишу было томно. Вчера, в компании «экспертов» разведывательной эскадрильи они отмечали возвращение на службу их командира — подполковника Гёста фон Бер и крепко перебрали.

Уже прилично пьяный комэск рассказывал:

— Приземлился на крышу. Не смог удержаться, парашют потянуло ветром. Как с крыши упал, не помню. Очнулся от того, что на меня льется что-то горячее. Открываю глаза, вижу маленького солдатика-саама. Стоит и… ссыт на меня. Ссыт и приговаривает: «Рюсся, рюсся, рюсся». Пытаюсь на него заорать, а ничего не выходит, только хриплю. Солдатик закончил, не торопясь застегнулся и что-то злобно приговаривая по своему, начинает прилаживать штык к винтовке. Понимаю, как закончит прилаживать, так сразу и заколет. У саама ничего не получается, винтовка с него ростом, штык вываливается, солдат злится еще больше, от этого у него получается еще хуже. В конце концов плюнул он на этот штык, подошел ко мне и начал пинать ногами, причем все время старается попасть по голове. Пытаюсь как-то уклониться, одна рука из строп выпуталась и я чуть-чуть съехал по груде кирпича на которой валялся. От очередного удара закрылся и сапог вместо головы проехался по ребрам, тут ко мне вернулся голос. Что кричал не помню, помню что путал шведский и финский, потом потерял сознание. Второй раз очнулся от боли в ногах, меня оказывается несли на носилках и задели об угол. Принесли в госпиталь, только здание наполовину обвалилось, похоронив под обломками и раненых и врачей. Там все-таки кто-то остался, меня перебинтовали и отправили в Хельсинки. Дальше было совсем грустно. Обе ноги переломаны, на правой началась гангрена, воспаление легких. Думал, что уже все — конец, как выжил сам не понимаю, но стопу потерял. — и он постучал тростью по правой ноге.

— Да-а, в тот день над Виипури было жарко — вмешался кто-то из пилотов — сбивали всех — и наших и русских и французов и поляков, как ты думаешь, всех на земле встречали так же? — Фон Бер опрокинул еще одну рюмку.

— Я интересовался. Русских в тот день живыми ни кого не взяли и один экипаж «Потез», тоже прыгнувший с парашютами, погиб при странных обстоятельствах. Наверное французы ни одного слова по фински не знали. Вообще-то за убийство летчика, полиция открывает уголовное дело. В начале войны были несколько самосудов, но после того как в газетах напечатали репортажи из суда и обнародовали сроки каторжных работ, эти безобразия прекратились, но не 29 марта в Виипури. В тот день люди просто озверели, причем все — и цивильные и солдаты. Такие бомбардировки пережить и остаться нормальным человеком наверное не возможно.

— А как тебя в авиацию вернули? — спросил Совелиус, сидевший чуть в стороне и накачивавшийся водкой чуть ли не быстрее всех.

— После госпиталя отправили на мед комиссию, там конечно сказали, что не годен, но людей, тем более с опытом, не хватает и предложили идти в штаб. Я отказался, тогда стали навязывать наш «Отдел спецопераций», заместителем к Опасу, мы с ним поговорили и уже вдвоем попросили вернуть в эскадрилью, в штабе согласились и вот я здесь.

— Летать будешь? — продолжал допытываеться пьяный Эрик, потирая плечо, измочаленное осколками русской ракеты, в тот же злосчастный день 29 марта.

— А чем я хуже Бадера? (Английский ас летавший без обеих ног) Ни чем не хуже, тем более, что у меня всего лишь один протез, а у него два. — нетрезво взмахнул вилкой Гёста — конечно буду, только вы об этом ни кому. — И он с пьяной серьезностью осмотрел летчиков. — Я еще ого-го!

Что было дальше Микки запомнил смутно, да и ни чего особого не было — пили. Потом солдаты дежурного взвода, завистливо принюхиваясь, растащили пилотов по их комнатам. А на утро, пожалуйте на вылет, погода позволяет. Вчера снегопад, метеорологи говорили, что на пару дней, а сегодня — солнце и надо лететь, да еще на этой «мясорубке». Микки снова неодобрительно покосился в сторону «Колибри».

— О, лейтенант! — Чья-то рука чувствительно треснула по плечу. Перед Клепфишем стоял майор Бакгаммар, собственной персоной. Уже не майор, а подполковник!

— О, союзник! — в тон ему откликнулся Микки, — какими судьбами?

— Командирован в ваш штаб, на стажировку. Планирование операций разнородных сил авиации. Во как! — ответил швед.

— Поздравляю с повышением.

— Тебя тоже, смотрю — уже первый лейтенант. Ты чего такой хмурый?

— Да-а, выпили вчера, думали погоды не будет, а тут вот, кого-то катать надо. Ты гляжу тоже в комбинезоне, уж не тебя ли?

— Угу. Как увидел эту вашу «Колибри» так сразу попросил вывозной полет. Правда не знал, что пилотом новой техники является мой старый знакомый. Ты что, самолет сменил на геликоптер?