Каково ей будет в больнице? Карлотта не сомневалась, что через две-три недели ее попросят остаться еще на неделю. Потом еще на одну. У нее не было иллюзий на этот счет. А дети? Когда ты сходишь с ума, разве у тебя не забирают детей? Ее посетила леденящая душу мысль: не отошлют ли их к ее матери? Нет, не может быть. У нее ведь должны остаться какие-то права. Шнайдерман ведь говорил о приемной семье? Надо будет спросить при следующей встрече. А как же социальное обеспечение? О детях они тоже позаботятся. Ну, хоть что-то. Пока им не исполнится по восемнадцать.

Это было похоже на подготовку к смерти. Она видела перед собой только бесконечные коридоры какой-то забытой палаты, забытой даже ей самой. Жизнь взяла над ней верх. Вопреки всему, чему научил ее Боб Гарретт. Проиграть можно, даже еще не умерев.

Карлотта чувствовала странную апатию. Она отдалась судьбе. Доверилась Шнайдерману. Себе она больше не верила. Карлотта видела себя последним звеном в длинной череде людей, побежденных жизнью. Франклин Моран, к двадцати пяти годам превратившийся просто в пустую оболочку. И священник, пастор Дилворт, состарившийся так рано, выевший себя изнутри, так и не познавший жизни. «Пусть он лежит в земле», – подумала Карлотта. Пусть мертвые остаются мертвыми. Даже Джерри, по-своему, мягко, так упорно добивавшийся чего-то в жизни. А если он узнает, если заподозрит, что основа его жизни разрушилась?

Угасающий день отбрасывал оранжевый отблеск на дальнюю стену. Вокруг нее росло огромное чувство умиротворения. Когда отказываешься от всего, когда больше не борешься, боль тоже умирает. Словно какой-то странный и неумолимый бог, будущее поступит с ней так, как заблагорассудится. Без причин.

Карлотта легла на диван, вытирая глаза. Ей было жаль своих детей. Если бы ей хоть раз приснилось, что произойдет подобное, что они останутся одни, даже на мгновение, она бы никогда… Но Карлотта старалась не думать. Она будет спать. Она еще раз поспит в этом дешевом и знакомом доме, где все развалилось прямо на глазах. Потом она встанет утром, и…

Все закончится. Начнется смерть при жизни. Такова реальность. Вот что с ней стало. И с этим уже ничего не поделать. Джерри? Джерри больше ее не увидит. Он никогда не пойдет в психушку искать Карлотту. Разве это не признак конца? И она не могла винить его. Ему еще жить да жить. Внезапно в ней поднялась волна отвратительной ненависти. До чего дошло! Такое подлое и отвратительное поражение!

Медленно темнело. Дети вошли в дом, увидели ее спящей и не издали ни звука. Они тихо поужинали супом из банок и хлебом, а затем снова вышли. Им было грустно. В каком-то смысле их мать умирала. Она была жива, но при этом была мертва. Никто не хотел об этом говорить. Они вышли на улицу, где сумерки становились все тусклее и тусклее. Билли зашел в гараж. Длинные тени казались безлюдными, пустыми, и он старался не заплакать.

Карлотта погрузилась в необычайно глубокий сон. Ее мысли были чернотой, смешанной с потоками еще более глубокой черноты. Она ничего не знала. Не подозревала о своем существовании. Пока не начала подниматься, сначала лениво, как рыба со дна океана, все больше и больше осознавая проблему.

В голову тяжело било набатом. Кровеносные сосуды пульсировали, и с каждым ударом боль усиливалась. Карлотта попыталась сесть. Она могла только перекатиться на бок, держась за голову. Ее охватила тошнота. Странная тошнота. Она накатывала и отступала, как черная волна в животе, жестоко ослабляя и утягивая обратно в сон.

Где девочки? Было уже поздно. Карлотта пыталась прислушаться, определить их голоса. Но звуки за окном были фрагментарными, бессвязными и не складывались воедино. Она смутно слышала шелест листьев за окном. Отметила, что окно было закрыто. Почему?

Карлотта повернула голову. Другое окно тоже было закрыто и заперто. Ничто больше не имело смысла. Внутри было темно. Перед глазами вращались крошечные точки. Какие-то безумные тиски сжимали ее голову, заставляя колотиться.

Карлотта перекатилась в сидячее положение. Она схватилась за голову. Ее вот-вот стошнит. Затем она увидела дверь на кухню. Та тоже была закрыта. Еще одна вещь, которая не имела смысла. Она попыталась встать, но не смогла. Тело казалось тяжелым, невероятно тяжелым. От двери, ведущей в коридор, ее отделяла будто целая миля. Дверь в коридор тоже была закрыта. И будто на замок. На полу лежал ковер.

«Что происходит? – подумала Карлотта. – Где я?» Она снова посмотрела на другую дверь. Под нее тоже подложили коврик. Карлотту заперли в гостиной. «Где все? – задумалась женщина. – Что это за шум? Я что, оглохла?»

В ушах раздалось неприятное шипение. Карлотта закрыла их руками. Звук не прекращался. Но сквозь шипение она слышала, как издает звуки обогреватель. Значит, не оглохла. Карлотта обернулась. У его основания исчез мерцающий синий огонек. Было темно, как в глубокой яме. В комнате слышалось только шипение газа.

Ее охватил шок. Кто-то пытался ее убить.

Карлотта поползла по полу. Перед глазами все плыло. Тошнота угрожала одолеть женщину. Она старалась не вдыхать, пока легкие не начали разрываться. Ей показалось, что обогреватель буквально исчез перед ней. Затем Карлотта поняла, что это всего лишь ее зрение сужается.

Карлотта уставилась в темное отверстие обогревателя. Оно приковало ее, и она резко опустилась вниз. Все ее отчаяние, казалось, с шипением вырывалось из этого черного отверстия, которое, подобно адской пасти, обрекало ее на смерть.

– Прощай… Карлотта… прощай…

Значит, он на нее злился. За то, что она отдалась врачам, а не ему. Женщина внезапно увидела его извращенный разум и прочувствовала безграничные глубины его порочности.

– Нет, – прошептала Карлотта. – Нет, нет… никогда…

– Ш-ш-ш-ш… Карлотта. Засыпай…

Она встряхнула себя, боролась, сражалась, как Иаков с ангелом Божьим, потому что никогда еще не чувствовала ничего столь сильного, как эта усталость. Все ее тело хотело сдаться, отдаться этой тяжести, которая растворяла ее кости, застилала глаза и безжалостно шептала в мозгу.

– Никогда, – хрипло прошептала она. – Никогда…

Она повернулась, поползла к окну. Оно будто висело в миллионе миль, в конце шахты длинного туннеля.

– Карлотта… Карлотта…

Это был такой свистящий звук, настолько смешанный с шипением газа, что она не была уверена, слышала ли его на самом деле.

С криком, похожим на стон, Карлотта внезапно швырнула настольную лампу в стекло. Шнур повис за рамой и абажуром, оконное стекло треснуло, листом вывалилось наружу и разбилось о землю.

Карлотта упала. Она так и не увидела, как выпало стекло. Так и не услышала, как оно разбилось о землю. Так и не заметила тянущихся к ней рук, лиц детей, испуганных, тускло освещенных, смотрящих на нее, лежащую на полу.

Карлотта проспала ночь на диване, куда Билли поднял ее, а дети укрыли одеялом. Она что-то слабо говорила, потом заснула снова. Запах газа постепенно исчез. Девочки сидели в кресле, наблюдая за мамой. Билли расположился у стола. Совсем одни, никому не доверяя, они следили за своей матерью. Ночь была тихой. Утром ее отвезут в больницу. Возможно, надолго. До тех пор это походило на караул смерти.

Когда Карлотта вошла в коридор в сопровождении Билли и девочек, у нее с собой не было сумки.

– В чем дело, Карлотта? – спросил ее Шнайдерман. – Что случилось?

– Мы можем зайти и поговорить?

– Да. Конечно.

Они вошли в белый кабинет. Билли и девочки вытянули шеи. То самое место. Комната, куда каждый день приходила их мать. Оно выглядело совсем не так страшно, как они себе представляли.

– Карлотта, вы помните моего руководителя, доктора Вебера?

– Здравствуйте, Карлотта.

Карлотту, казалось, нисколько не смущало присутствие ни детей, ни доктора Вебера. Решимость читалась на ее лице и в каждом жесте.

– Я решила, – сказала она, – что не хочу, чтобы меня закрывали.