– Конечно, – сказала Карлотта. – И большое вам спасибо.

– Это мы должны вас благодарить, – заметил Механ, неся штатив, скобу и камеру в гостиную. – Для нас это выдающаяся возможность.

Яркий солнечный свет проникал в гостиную, придавая волосам Крафта золотистый блеск. Он улыбнулся Карлотте, когда она вышла из коридора с Механом.

– Какое прекрасное утро, – прошептала она.

Ее глаза впитывали золотое сияние солнечного света, яркую дорожку на ковре и свежий воздух, будто наступило первое утро в мире. Все трое чувствовали себя очень хорошо. По разным причинам. Они провели необыкновенный вечер. Теперь пришло время расставаться, и они внезапно почувствовали, словно они все очень близки.

Тускло-красный «фольксваген» отъехал от обочины. Карлотта смотрела ему вслед, пока он не свернул с Кентнер-стрит. Механ помахал ей, и она помахала в ответ. Когда она обернулась, дом был очерчен огненным заревом восходящего солнца. Она чувствовала ликование, стала легче воздуха, полна решимости жить и снова находить радость. Словно родилась заново. В доме Гринспанов становилось светлее. Скоро дети придут завтракать. Карлотта решила приготовить им огромную порцию панкейков с черникой.

В лаборатории было темно. В рабочей зоне поблескивали электронные сетки, фотопластинки и сложное электронное оборудование. Полки были заставлены текстами на русском языке и фолиантами, испещренными графиками. Доктор Кули стояла между Крафтом и Механом, изучая стопку только что проявленных фотографий.

На фоне черного прямоугольника она увидела сине-зеленую волну, похожую на завесу тумана, дугой уходящую в пустоту. На следующей фотографии было изображено плотно сжатое облако, из которого вырывались длинные ленты и тянулись прочь, оставляя радужные цветные полосы. На других снимках были видны люминесцентные ауры, окружающие покрытую галькой поверхность, которая, по словам студентов, была стеной спальни Моран. Затем было несколько фотографий поменьше, черно-белых, на которых Карлотта сидела в своей спальне, иногда темной, иногда светлее и мягче, как будто завернутая в газовую вуаль, во что-то менее материальное, чем газ, что смягчало ее черты и делало зрачки ее глаз большими и темными, как озера черноты.

– Это инфракрасные снимки, – сказал Крафт. – Мы сделали их на третью ночь. Всякий раз, когда миссис Моран перемещалась из холодных точек и обратно, Джо фотографировал ее. Когда она выходит из холодного пятна, изображение получается нормальным, очень сложно заметить какую-либо экспозицию. Когда миссис Моран приближается к пятнам, в атмосфере достаточно инфракрасного излучения, чтобы обеспечить экспозицию.

Доктор Кули взяла фотографию. Выглядело жутко, словно фотографировали разных людей. Первая женщина выглядела нервной, испуганной, почти поглощенная окружающей темнотой. Вторая светилась, кожа была мягкой и сияющей, чувственной, даже форма тела выглядела по-другому.

– Она выглядит совсем иначе, – пробормотала доктор Кули.

– Я не могу этого понять, – пожаловался Крафт.

Их глаза привыкли к темноте. Красная лампочка мерцала над лотками с жидкими химикатами и водой, посылая красные волны света по стене, кранам и металлическим раковинам.

– Ну, это точно электростатическая энергия, – сказала доктор Кули.

– Она держалась в одной точке. Сгустилась, – защищался Крафт.

– Но отдавала свет, – возразила доктор Кули.

– Скорее искры.

– Не знаю, – предупредила доктор Кули. – Поиск достоверных данных занимает много времени. Нужно исключить тысячу альтернатив, прежде чем говорить о результатах.

Они наблюдали, как доктор Кули промывает фотографии в дистиллированной воде.

– Например, – сказала она, – я бы осмотрела дом. Возможно, где-то произошла утечка тока.

– Думаете, это всего лишь утечка? – спросил Крафт.

– Я лишь говорю, что нужно убедиться.

– А как же запах? – спросил Механ. – Мы все его почувствовали.

– Жуткая вонь дохлой кошки, – подтвердил Крафт.

– Наверное, так оно и было.

– Невозможно, – возразил Механ. – Ночью пахнет сильнее, а днем – слабее.

– Наверное, она где-то у дома. Ночью ветер меняет направление, – сказала доктор Кули. – Он дует с океана, с запада на восток.

Доктор Кули скептически относилась ко всему, что не было измерено или сфотографировано. Научный метод был основан на точности, цифрах и воспроизводимости. Даже если в глубине души ей хотелось верить в то, чему никогда не было доказательств, она свято исключала это из своей работы. Кули требовала от себя и своих студентов тщательного анализа данных любого эксперимента или проекта.

– Гораздо лучше, – сказала она, – будет начать с обыденного и двигаться дальше. В противном случае с научной точки зрения вы станете посмешищем.

Крафт был озадачен.

– Но мы не спешили с выводами, – замешкал он.

– Да, но вы сначала не исключили природные явления.

– Все зависит от показателей, которые мы получим на следующий день, – сказал Механ.

– Ладно, – согласилась доктор. – Но не забывайте то, о чем я говорила.

Крафт все еще был озадачен. Его экспериментальный замысел казался ему правильным. Он знал, что у доктора Кули была ахиллесова пята. Для нее уважение значило слишком много. На этом зиждилась ее карьера. Она видела, как многим ее коллегам отказывали в приеме на работу, выгоняли из университетов или не давали грантов. Вот почему она придерживалась более точных лабораторных исследований, безвредных для научного сообщества. И поэтому она продвигала исследования вероятности экстрасенсорного восприятия, благодаря которым стали известны ее ученики. Безопасные эксперименты, контролируемые, никогда существенно не отклоняющиеся от научных законов. В глубине души она, вероятно, хотела, чтобы ее когда-нибудь снова приняли в круг ученых. Однако для Крафта принадлежность к традициям не имела значения. Он несколько лет сотрудничал с инженерами и лаборантами и считал их лишенными воображения рабами своей работы. «Когда-нибудь, – думал Крафт, – доктору Кули придется столкнуться с вопросом лицом к лицу и выбрать либо парапсихологию и будущее, либо лабораторный менталитет, который она оставила тридцать лет назад».

И все же ее совет был ясен. «Начните с обыденного и двигайтесь дальше».

Крафт быстрым шагом вошел в офис градостроителя, смерил взглядом секретаршу, велевшую ему сесть. Она была необычайно привлекательна. Но его резкость ее смешила, как и многих женщин. Крафт решил разыграть роль молодого студента.

– Юджин Крафт, – сказал он, когда его спросили, – из Университета Западного побережья.

Секретарша уведомила помощника городского дизайнера по внутренней связи.

– Он скоро подойдет к вам, – сказала она. – Прошу, присаживайтесь.

Крафт сел на стул, который, казалось, специально спроектировали таким неудобным. Некоторое время он наблюдал за секретаршей, за ее длинными стройными икрами, изящными лодыжками. Затем закрыл глаза.

В его мозгу проносились случайные мысли. Воспоминания о жизни, которые только недавно перестали быть болезненными. В детстве его жизнь была полна активности, любопытства и осознания того, что он отличается от своих братьев и сестер. Он понимал, что отличается вообще от всех знакомых. Не влекомый ни к книгам, ни к спорту, он предпочитал уединение своей маленькой комнаты и безумные путешествия в самые дальние уголки своего воображения, где мог жить в созданном им самим мире часто по нескольку часов подряд. Друзья и одноклассники считали его странным, насмехались над ним и называли чудиком, что беспокоило его родителей. Но Гарри и Сэди Крафт были уверены в одном: в отличие от других их детей, у Юджина были мозги! – тонко настроенный инструмент, и если перевести его на практичную сторону, он обеспечит безопасную жизнь, свободную от давления и тревог.

Поступив в университет и получив полное благословение родителей, Крафт начал карьеру в области электротехники, четко запрограммированный, железный характер которой не мог удовлетворить его пытливый мозг.