– Завтра?

– Да. Завтра конференция.

– Что?

– Я вам объяснял, что в четверг будет конференция. Мне очень важно получить мнения других врачей. Да и вам тоже.

– Да, хорошо.

– Я отправлю за вами машину. Вам нужно только позвонить в больницу. Иногда мы так делаем.

– Это необязательно. Я буду в порядке.

– Ладно, Карлотта. А теперь послушайте. Это важно. Я вам объяснял, что нападений не будет, если в комнате будет кто-то еще. Вы помните, что было, когда Билли помог вам в гостиной?

– Но…

– Я настоятельно рекомендую спать в комнате с Билли. Принести раскладушку или типа того. Понимаю, что это нарушение привычного ритма. Но вам не стоит бороться с этим в одиночку.

– Я сделаю так, как вы просите, доктор.

– Хорошо. И еще. Мне звонили из школы секретарей. Попросили уточнить, ходите ли вы на приемы. Ваш преподаватель сказал, вы не ходили почти неделю.

– И?

– Я за вами не слежу, Карлотта. Но все же задумался, есть ли причина у пропусков.

– Причина в том, что идти нет смысла.

– О чем вы?

– Я не могу сосредоточиться. Да и что мне сделают, посадят?

– Нет, конечно нет, но…

– Это все теперь так от меня далеко.

– Я бы хотел, чтобы вы ходили на занятия.

– Я очень отстала.

– Там об этом знают. И вы попытаетесь всех нагнать.

– Это бессмысленно.

Ровный, вялый тон, безразличие в голосе Карлотты – все как по учебнику. Профессиональный термин – La belle indifférence. Диссоциация с самой собой. Ее не заботило собственное состояние. Она не сопротивлялась. Шнайдерман попытался пробиться сквозь туман ее безразличия.

– Причина есть: навыки, которым вас обучают на курсах, помогут вам собраться. А также продемонстрируют ваши способности. У вас будет больше возможностей, когда вы закончите обучение.

Карлотта какое-то время молчала. А когда ответила, ее голос звучал приглушенно.

– Если хотите.

– Хорошо, Карлотта. Скоро вы себя за это похвалите. Итак, увидимся завтра. Приходите ко мне в кабинет, и я проведу вас в конференц-зал.

– Ладно. Завтра.

Она повесила трубку. Шнайдерман сел за стол, нацарапал парочку заключительных заметок, вставил их в блокнот и взглянул на часы на стене. В запасе был еще целый час. Он решил сосредоточиться на самой последней галлюцинации. Но сначала взять кофе из автомата в вестибюле.

Ее разум рисовал сильные и недвусмысленные образы. Почему? В чем смысл? Как ее бессознательное создало для нее столь четкое и экзотическое существо? И сколько пройдет времени, прежде чем он узнает ее достаточно хорошо, чтобы хотя бы начать догадываться?

Личность Карлотты – как и любая другая – строилась на ряде слоев, каждый из которых опирался на предыдущий. Но, подобно геологическим слоям, в центре крылось ядро. А ядром личности Карлотты была Пасадена – горнило психологической драмы родителей. Были и верхние слои – отношения с Джерри, с Билли, с Бобом Гарреттом и Франклином, – но все они лежали на фундаменте психики. Который сформировался много лет назад в Пасадене. Ключ хранился там. И сейчас он был скрыт даже от сознания самой Карлотты.

Шнайдерман взял у сестры из регистратуры сигарету. Затем вернулся в свой кабинет. «Дыры, дыры в данных», – думал он, пролистывая блокнот. Когда их можно будет заполнить? Так доктор и просидел час за своим столом. На каждую ясную мысль приходилась еще сотня, которые только запутывали. Его мысли блуждали во все еще неизвестных областях. Доктор пытался составить карту дела, чтобы понять, куда держать путь в самую первую очередь.

Он с нетерпением ждал завтрашнего дня. Возможно, штатные психиатры заполнят некоторые пробелы.

Шнайдерман и Карлотта сидели в маленьком кабинете на красных виниловых креслах. Там было холодно. Из лифтов снаружи вышла группа медсестер и пациентов.

– Один из наших врачей даже знаменит, – сказал Гэри. – Он из университета Джона Хопкинса. Это как Эйнштейн среди психиатров.

Карлотта небрежно улыбнулась. Она закурила сигарету, погасила спичку и закинула ногу на ногу. Затем взглянула на настенные часы. Комнаты для семинаров были расположены рядом с административными кабинетами. Здесь не пахло медицинскими химикатами, не гремели объявления по громкой связи, не шаркали снаружи. Было очень тихо. Белые стены поглощали все звуки.

– Я и не знала, что с человеком может случиться так много плохого, – сказала женщина.

– Мозг невероятно сложен. Но вот что я вам скажу, Карлотта. Вы этого не знали, но у нас лучшее психиатрическое отделение на Западном побережье. Так что не волнуйтесь.

Карлотта снова улыбнулась. Доктор заметил, что ее улыбки становились пустыми, механическими. Стало еще хуже, чем в тот день, когда она впервые вошла в клинику.

Темно-коричневая дверь открылась. Появилась пожилая медсестра в очках в черепаховой оправе.

– Доктор Шнайдерман? – позвала она с улыбкой. – Вы готовы?

– Разумеется.

Сестра оставила дверь открытой. Доктор нагнулся ближе к Карлотте и тихо заговорил.

– Слушайте, – сказал он, – сначала должен зайти я и прочитать доклад. Это займет двадцать-двадцать пять минут. А потом вас позовут. Хорошо?

– Да.

Гэри встал, пригладил волосы, убедился, что ручка висит прямо и не протекает в карман халата, и поправил галстук.

– Доктор Шнайдерман.

– Что? – повернулся он.

– Удачи.

Доктор широко улыбнулся.

– Спасибо, Карлотта. Мне очень приятно.

Он вошел в зал. Карлотта вытянула шею. Там сидела одна женщина и несколько мужчин, один из них довольно пожилой, с длинными седыми волосами. Послышался гул приветствий. Затем дверь тихо закрылась.

У нее закончились сигареты. Торговые автоматы стояли возле крошечной комнаты ожидания в коридоре. Карлотта достала из сумочки мелочь и купила красную пачку. Медсестра за стойкой дальше по коридору наблюдала за ней, и Карлотта это знала. Она закурила сигарету и медленно вернулась в кабинет.

Из коридора донеслись приглушенные звуки. Карлотта обернулась, выглянув в открытую дверь, но ничего не увидела. Звучало так, как будто там драка.

«В Неваде есть места, – подумала она, – где людям приходится нелегко, они болеют, даже умирают, но иначе, прямо как тени над каньонами. Неизбежно. Никаких трубок в ноздрях. Никаких игл для инъекций. Никаких мониторов у головы».

Карлотта презрительно посмотрела в дальний конец коридора. Из конференц-зала вышли несколько вежливых, энергичных администраторов. За ними шли три пожилые медсестры и секретарь. «Ни капли спонтанности», – подумала женщина. Ни грамма настоящего юмора. Ни одного человека, который вел бы себя естественно. Может, они и жутко умны, но недосягаемы. Как Шнайдерман. И они лечили ее.

Взять, например, высокогорную пустыню. Там сорняки отрываются и скатываются клубками в колючую проволоку. Там восход солнца гладит каньоны, словно длинные красные пальцы, высовывающиеся из-за скалы. Там ранней весной скот с грохотом проходит через ручей, поднимая серебряные брызги холодной воды и хрупкие кристаллы льда.

Да, в таком месте можно страдать. Можно бороться с землей. Все может пойти не так. Но все трудности ты проходишь целостным. Потому что ты часть природы. Она большая, но часть тебя. Никаких специалистов. Никаких коридоров. Никаких обманутых ожиданий. Никакой безнадеги.

Карлотта кинула сигарету в песок стоячей пепельницы.

Может, придет такой день. И она вернется. Однажды. Такое возможно. Нет, Джерри не поедет. Он любит город. Может, они что-то придумают. С ним можно договориться. «А до тех пор, – подумала она, – до тех пор… что?» Сердце упало в пятки. Что она здесь делала? Почему просто не сбежала? Не убралась куда подальше?

Сигарета подожгла конфетную обертку. Вздрогнув, Карлотта засыпала крошечный огонек песком. Она взяла со стола несколько журналов. Женские. Старые, потрепанные любовные истории для старушек. Карлотта бросила их обратно.