– Она сильно за них держится, – согласился доктор Вебер.

На мгновение оба замолчали. Копошение секретарши за дверью почему-то раздражало Шнайдермана. Он понял, что начинает сказываться недосып. Это дело выводило из себя. Он пытался сдержать нетерпение. И гадал, сможет ли доктор Вебер прийти к конкретному, окончательному диагнозу.

– И что нам остается? – наконец спросил Шнайдерман.

– Мы в тупике. Она будет ходить каждый день, если попросить, но не больше.

Шнайдерман устало откинулся на спинку стула. Не глядя помешал свой кофе.

– Ей не станет ни лучше, ни хуже, – вздохнул доктор.

– Ты видел, что случилось, когда мы надавили. Суицид. А до этого – аборт. Господи. Это первоклассная игра.

– Зачем ей так сильно нужны эти иллюзии? – спросил Шнайдерман. – Я не понимаю этого свирепого упорства.

Доктор Вебер повернулся. И увидел на лице Шнайдермана тот же самый отрешенный взгляд, который часто был у него самого.

– Карлотте грозит полная регрессия, – заметил доктор Вебер. – Она использует эту восточную личность как экстремальный метод закрытия от себя.

– Да, – согласился Шнайдерман, у него начала формироваться мысль, и он говорил медленно, пока она выкристаллизовывалась.

– Желание может быть очень пугающим и сильным.

– Я не понимаю.

– О, не знаю. Но мне интересно, кто скрывается за этой восточной маской.

Доктор Вебер наклонился ближе.

– Полегче. Следите за собой. Не говорите с ней о мотивах. Не попадайтесь в эту ловушку, Гэри.

Шнайдерман отстраненно закивал, все еще размышляя, и вышел.

Он поднялся наверх, к торговым автоматам, чтобы быстро перекусить. Не хотел встречаться в главном кафе с другими ординаторами. Ему нужно было побыть одному. Мыслей так много, а времени так мало.

«Эти игры, эта размытая двусмысленность», – почти с горечью думал Шнайдерман. Доктор Вебер мог верить одновременно в двадцать различных теорий, будто медицина – какая-то гигантская шахматная партия. Несколько лет назад психиатрия казалась конкретной дисциплиной. Почти как хирургия. Врачи находили болезнь, проникали в нее и удаляли. Но теперь это направление превратилось в лабиринт, состоящий из переплетенных нитей тысячи неопределенных воспоминаний и десяти тысяч неизвестных переменных. Исследовать Карлотту Моран было все равно что зайти в компьютерный банк с миллионом проводов без опознавательных знаков, и только один из них, микроскопический дефект, мог быть причиной болезни.

Шнайдерман предвидел два варианта. В конечном счете, ее могут навсегда закрыть в психиатрической больнице против воли, как только она совершит что-нибудь гротескно зрелищное. В этом случае она будет прозябать в забытом коридоре какой-нибудь дешевой, убогой государственной лечебницы. Или же Карлотта найдет способ продолжить сеансы. С ним, потом со следующим ординатором, а затем со следующим. Пока не сдастся или что-нибудь похуже. Шнайдерман боялся лечения в несколько лет. Он почти в него не верил. Тогда пациент и врач бессмысленно обмениваются пустяками, в то время как пациент остается закрытым для какого бы то ни было значимого исследования. Был случай, когда мужчина ходил к психиатру пятнадцать лет и ничего о себе не сказал. Ему просто нужна была безопасность встреч. Шнайдерман предвидел будущее Карлотты – искалеченную личность, неспособную функционировать в реальном мире, с иллюзией, что каким-то волшебным образом доктор излечит ее одним разговором.

До нее можно как-то достучаться? До того, как она закроется от внешнего мира? До того, как эти встречи превратятся в пустышку? Сейчас Карлотта была в неустойчивом состоянии. Она слушала, она менялась, она выполняла рекомендации. Если и есть подходящий момент нанести решительный удар, то сейчас. Через четыре месяца он закончит ординатуру. Уедет обратно на Западное побережье. И уже не сможет ей помочь.

Шнайдерман выпил кофе, как лекарство, выбросил стаканчик и уверенно вернулся в свой кабинет.

«А если это правда против правил?» – подумал он.

Увидев, как Карлотта входит в кабинет, боясь самой себя, запертая в странном кошмаре, так жестоко сковавшем ее жизнь, Шнайдерман понял, что у него нет выбора.

– Добрый день, Карлотта.

– Добрый день, – достаточно холодно ответила она.

– Вам уже получше? – спросил он. – Должно быть, вчера бы были жутко напуганы.

– Теперь все хорошо, спасибо.

– Я хотел сказать, Карлотта, что мы не госпитализируем вас против воли. Мы могли бы, но это бесполезно для нас обоих. Мы не хотим контролировать вашу жизнь.

Она явно расслабилась. Но все же бросила подозрительный взгляд.

– Так что можете продолжать приходить сюда как пациент, – продолжил доктор. – Может, мы найдем способ вам помочь. Мы хотим только этого.

– Ладно. Я вам верю.

– Вы умная женщина, Карлотта. И я знаю, что вы всегда мыслите здраво.

– Я могу поступать лишь так, как считаю нужным, доктор Шнайдерман.

– Сейчас я хочу поговорить с вами здраво. Никаких вопросов и ответов.

– Как хотите, доктор.

– Вы сказали, что спрашивали у миссис Гринспан, верит ли она в призраков. Она рассмеялась, потому что, разумеется, в них никто не верит. Но было время, когда люди и правда в них верили. Как и в ведьм, демонов, гоблинов и…

– К чему вы клоните?

– Эти призраки и ведьмы были всего лишь идеей, Карлотта, но люди их видели. Хотите посмотреть на рисунки?

Шнайдерман повернулся, потянулся к полке и снял толстый фолиант. Он перелистнул перед женщиной страницы. Она смотрела одновременно с отвращением и интересом.

Перед Карлоттой проплывали стальные гравюры с изображением демонов с крыльями летучей мыши, остроухих старух и собак с детскими лицами. Она отвернулась, но странные картины притягивали ее взгляд. Там были мужчины, подвешенные на виселицах, пока вороны выклевывали им глаза, змеи с крыльями в воздухе и женщина, танцующая в лесу с быком.

– Эти демоны, – сказал Шнайдерман, – были очень сильны. Они насиловали людей. Иногда женщины беременели. Понимаете, какими сильными были эти фантазии?

– Я не глупа, доктор.

– Так почему они их видели? Потому что так могли выразить то, что их пугало.

Карлотта посмотрела на Шнайдермана с озадаченным, насмешливым выражением. Она ждала, что он продолжит, но этого не случилось, и она разволновалась.

– Я не понимаю, доктор Шнайдерман.

– Ну, например, мужчина, который хотел быть хорошим, желал жену соседа. Все сильнее и сильнее. В конце концов он изобрел это существо – у него крючковатый нос, бородавки и злой характер. Но это изображение его собственного желания, которое отвратительно ему самому. Видите, к чему я клоню?

– Нет.

– Ладно. Вернемся к настоящему. У моего руководителя был случай, когда у женщины развилось отвращение к запаху краски. Ей было от него так плохо, что она не могла встать с кровати. Почему? Потому что она узнала об инцесте. В своем же доме. Ее муж вступил в половую связь с их дочерью. Понимаете, Карлотта? Это случилось во время ремонта. Мозг все заблокировал, кроме воспоминаний о краске. Она стала символом жуткого происшествия.

Карлотта нервно рассмеялась.

– Видите, как изобретательно и в то же время прямолинейно работает подсознание?

Карлотта сжимала и разжимала руки на коленях. В остальном она оставалась тем же холодным, собранным человеком, который пришел в больницу утром.

– Я обращаюсь к вашей логике, Карлотта. Видите, подобные наваждения скрывают разные вещи, но всегда возвращаются к глубоким корням, к тайнам нашей жизни, которые мы хотим скрыть.

– Да, но я… мне не нужно изобретать монстров, доктор Шнайдерман! В моей жизни нет ничего настолько ужасного, чтобы приходилось совершать что-то подобное! – ее голос стал напряженным, лицо слегка раскраснелось.

– Ладно, Карлотта. Успокойтесь. Я лишь хочу…

– Азиат! Зачем мне такое изобретать? Это ничего для меня не значит! Мы обсуждали это сто раз!