— Во всем этом утешительно одно, — заметил Маршалл.

— Что же?

— Готов поручиться, что первым делом Ричард прикажет освободить свою мать из темницы.

— Верно, — согласился Брайан. — Маршалл!

— Да?

— Как думаешь, какой она стала после пятнадцати лет заточения? Клянусь кровью Господней, ей должно быть уже семьдесят лет.

Маршалл рассмеялся:

— Я могу сказать тебе, какой стала Элеонора, — умной, предусмотрительной и готовой действовать. Конечно, жаль, что Генрих мертв, хотя это он держал ее в тюрьме столько лет. Но к счастью, она дожила до того дня, когда королем стал Ричард. Она всегда гордилась им, Брайан. Она заставит народ подчиниться ему.

Брайан усмехнулся, соглашаясь с Уильямом Маршаллом. Он открыто спорил с королем об Элеоноре, и не однажды. Каждый раз, находясь в Англии, он пользовался случаем, чтобы навестить королеву, и никогда не скрывал этого от Генриха.

— Печально то, что я лишусь своей наследницы, — мрачно заметил Маршалл.

— Изабель де Клер?

Маршалл кивнул.

— Генрих обещал ее мне перед свидетелями, но письменного подтверждения у меня нет. Хотя сомневаюсь, что это изменило бы что-нибудь. Ричард охотнее лишит меня чего-либо, чем одарит. — Маршалл вздохнул. — А ведь я мог бы стать одним из самых богатых вельмож в стране!

— Не сомневаюсь, что и я потеряю Гвинет. — Брайан произнес эти слова легко, несмотря на лежащую у него на душе тяжесть.

— Как знать? Всем известно, что ты помолвлен с этой леди, — утешил друга Маршалл. — Я же никогда не видел Изабель де Клер.

— Значит, тебе будет легче, дружище. Я отлично знаю, чего лишаюсь: прекрасной вдовы и просторных земель.

— Верно. Теперь мы сможем вместе выступать на турнирах.

— Полагаю, ничего другого нам не останется. Казалось, ночь тяжело давит на Брайана. Его сердце глухо ныло от тоски по Генриху и от неясных предчувствий будущего.

Брайан не знал, был ли он влюблен в Гвинет, но ему нравилась эта жизнерадостная леди, не говоря уже о ее обширных землях. Брак представлял собой сделку, был проявлением заботы Генриха о своих сторонниках, и Брайан ценил эту заботу. Он должен был стать не только правителем обширной провинции, но и приобрести умную и хорошенькую невесту. И дом.

Ни один мужчина не откажется стать владельцем земель, размышлял Брайан. Только глупец способен лишиться таких богатств и не сожалеть о них.

Но, какой бы ни была потеря, он не собирался склонять голову перед Ричардом. Он поддерживал Генриха потому, что считал это необходимым, и никогда не отказался бы от своего решения.

Пусть он лишится обещанных земель, но сохранит гордость и чувство собственного достоинства.

— Надеюсь, что Ричард вскоре прибудет, — сухо заметил Маршалл. — И тогда мы наконец-то сможем увидеть похороны короля. Наш долг будет исполнен, и я с радостью приму свободу. Я намерен осушить целую флягу вина и выспаться в настоящей постели с самой чистой из блудниц, какую только смогу найти за серебряную монету.

Брайан Стед лениво приподнял бровь, повернувшись к другу, и тут же отвернулся к бойнице.

— Тебе хорошо известно, Маршалл: ты станешь служить Ричарду так, как служил Генриху.

— То же самое я сказал бы о тебе, дружище, да только мы оба не знаем, что принесет с собой будущее, до тех пор, пока не выяснится, таит ли Ричард на нас злобу. Весьма вероятно, что нам придется улепетывать отсюда, если мы вообще останемся в живых!

— Уверен, что нам повезет, — отозвался Брайан. — Новому королю не подобает убивать…

Его прервал пронзительный вопль, разрезавший темноту, подобно острому лезвию меча. На краткую долю секунды оба рыцаря замерли, переглядываясь с изумлением и тревогой, и тут же бросились вперед, к башне, откуда донесся вопль.

Элиза честно пыталась помолиться, но слова молитвы проносились бессмысленной чередой в ее голове. Казалось, боль приглушает стук ее сердца и окружает ее со всех сторон, заставляя чувствовать неуверенность и беспомощность.

Генриху необходима молитва, напоминала она себе.

Облизнув губы, она решила говорить громче, но не успела. Снаружи, из-за тяжелой двери, донеслись негромкие звуки, в которых Элиза безошибочно узнала звон доспехов и перестук шагов.

Звуки были негромкими, приглушенными, Элиза не расслышала бы ничего, даже если бы шептала молитву.

Но теперь ее охватила дрожь. Ледяные струйки побежали по спине. Элиза застыла на месте, едва дыша и внимательно прислушиваясь.

Она вскочила на ноги, услышав из-за двери сдавленный стон и звук тяжелого падения — возможно, тела? — на каменный пол.

Затем дверь начала приоткрываться.

Поддавшись панике, Элиза огляделась в поисках убежища. Большой гобелен висел на северной стене, близ тяжелой двери, и она скользнула за него как раз в тот момент, когда распахнувшаяся дверь ударила по каменной стене, и в комнату ворвались одетые в черное мужчины.

— Живее! — прошипел грубый голос.

— Бери эти ножны! — приказал другой, не менее грубый. — Только посмотри, как они отделаны…

— Потом посмотришь, олух! Работай живее! — прервал его первый голос с нескрываемым раздражением. Прижавшись к стене, Элиза сильно прикусила губу, раздираемая ужасом и яростью. Как посмели эти люди! Генрих мертв, король Генрих мертв, а эти… эти грязные твари решились ограбить его!

«О, будь он жив, вы бы не отважились на такую дерзость! — думала она. — Ваши головы торчали бы на пиках, ваши руки и ноги скормили бы волкам…» Но Генрих был мертв, и грабители, казалось, получили волю поступать так, как им заблагорассудится. Сколько их здесь?

Элиза сообразила, что опасность угрожает ей самой. Осторожно пробравшись вдоль стены, она достигла края гобелена и боязливо выглянула из-за него. Хвала Богу, комната была погружена в полумрак, и только свечи вокруг смертного одра давали слабый и рассеянный свет.

Ей не удалось полностью оглядеть комнату, но Элиза заметила в ней по меньшей мере четверых мужчин, а может, и пятерых. Все они были в темных одеждах с капюшонами, и в таком виде напоминали грифов. Дрожа от страха и ярости, Элиза следила, как жадно они хватают все украшения комнаты. Один из грабителей потушил свечи, чтобы забрать медные позолоченные подсвечники, и в комнате воцарился мрак.

— Мертвец! — прошипел кто-то.

Даже распростертое, уже начавшее разлагаться тело короля не спаслось от осквернения. Его обшарили, забрали корону, сапоги, кольца, пояс и даже рубашку. Элиза чуть не закричала, когда грабители покончили со своим грязным делом и отшвырнули прочь труп, рухнувший на пол с глухим стуком.

— Скорее! Кто-то идет!

— Стражник! Его надо убить.

Один из мужчин вытащил из-за пояса нож и скользнул к двери. Секунду спустя Элиза услышала пронзительный, громкий вопль, перешедший в предсмертный хрип.

Дверь осталась открытой; грабители больше не старались сохранять тишину или спокойствие.

— Надо уходить! Этот мерзавец завизжал, как резаная свинья. Сейчас все они примчатся сюда, словно саранча! — крикнул убийца, врываясь в комнату.

— Живее! Хватай гобелены и бежим!

Гобелены! Это слово показалось Элизе смертным приговором. Ее охватил ужас. Ледяной холод сковал ее конечности, сердце, горло, когда один из грабителей уверенным шагом направился прямо к ее убежищу.

Нет, нет, лихорадочно думала она, и жажда жизни вспыхнула в ней, как пламя. Мерзавцы, стервятники, негодяи! Они обобрали труп ее отца, убили честного и преданного рыцаря. Они не посмеют убить ее!

Молниеносным движением она сунула руку под плащ и достала кинжал с перламутровой рукояткой. Пальцы сжали ее твердо и уверенно, и Элиза ждала только момента, когда гобелен сдернут со стены.

Из ее горла вырвался вопль, но вопль не страха, а ярости. Как камень из пращи, она бросилась прочь от стены, высоко занесла руку над темной фигурой, сорвавшей гобелен. Грабитель даже не успел понять, что за фурия обрушилась на него, охваченная желанием убийства.

С отвратительным хрустом кинжал вонзился в плоть, послышался изумленный вопль. Элиза выдернула кинжал из бьющегося в судорогах тела, понимая, что грабитель только ранен, причем не смертельно. Немного оправившись, он может напасть на нее.