Потом они лежали, с трудом переводя дыхание, и улыбались друг другу в темноте.
– Мы никого не разбудили? – хихикнув, спросила княжна.
– Нет, конечно.
Света смущенно вздохнула, а Стема перевернулся на спину, протянув руку, чтобы она могла положить ему на плечо свою головку, устроиться подле него, под его защитой, в его близости. Ему так нравилось оберегать и согревать ее, а она побила ощущение надежности рядом с ним. Пусть они жили в постоянной опасности быть раскрытыми, пусть им пришлось терпеть лишения и неудобства, однако они были друг у друга, а это так много! До бесконечности много…
Дыхание Светорады вскоре успокоилось, стало ровным. Она уснула. Стемиду было приятно ощущать тяжесть ее головки на своем сильном плече. Он тоже мог уснуть, утомленный и счастливый. Однако через миг Стема открыл глаза, стал смотреть во мрак.
Может, его обеспокоили вопросы варяга Аудуна? Или вынуждала задуматься о дальнейшем новизна места? Так или иначе, но сон ушел. Вместо него пришли воспоминания…
Казалось, это было в какой-то иной жизни. Светорада – в сиянии блеска, богатства и своего знатного положения – стояла на высоком крыльце смоленского терема, и сам Олег Вещий соединял ее руку с рукой своего воспитанника Игоря. Стемка же был далеко от них, сидел за длинным пиршественным столом и не испытывал к заносчивой Светораде ничего, кроме неприязни… Однако, глядя на нее, он чувствовал в себе неясное томление и неожиданное для него самого восхищение. В то время отношения этих двоих были настолько непросты, что порой казалось, будто их нарочно путали вещие вилы,[43] прядущие людские судьбы.
Это был сложный период для Светорады и Стемида. Но, видимо, сама Лада[44] поворожила над ними, раз, несмотря на ссоры и перепалки, неожиданно стал разгораться жар, который однажды бросил их в объятия друг другу. А до этого были ошибки и предательство, непонимание и обида. Стема не догадывался, что княжна думала о нем больше, чем о своем прославленном женихе, хотя ни для кого не было секретом, что такие ладные и пригожие молодые люди, как Игорь и Светорада, попросту не могут ни на чем сойтись, что их отношения становятся все тягостнее. Казалось, они были устремлены не друг к другу, к чему обязывало их обручение, а в разные стороны. Игорь при первой же возможности покинул Смоленск, и оба были только рады этой разлуке перед свадебным пиром. Потом Светорада осиротела, и, пользуясь смятением смолян, оставшихся сразу без князя и княгини, юную княжну похитил воспитанник ее отца, Гуннар Карисон, которого сегодня она так смело назвала своим братом. Причем помог ему в этом именно Стема, мечтавший тогда вступить в дружину викингов и уплыть с ними за моря, что и было ему обещано за помощь в похищении. А потом… Потом Стема понял свою ошибку и убил Гуннара. А прибывший за невестой Игорь увез княжну в Клев.
Светораде предстояло стать его женой, но при условии, что она откажется от своих прав на Смоленск, который по завещанию ее родителей должен был стать приданым их дочери, ее защитой и силой. Однако Олег Вещий и Игорь думали об этом иначе. Им не нужен был вольный город со своими правами и своей княгиней. Даже братья Светорады, Ингельд и Асмунд, покорились воле киевских князей. И уж совсем никто не ждал, что слабая юная девушка откажется повиноваться воле правителей. Но что она могла сделать в одиночку? Скорее всего, ее все равно принудили бы подчиниться решению князя Олега, и тогда участь Светорады была бы незавидной. И вот тогда Стема похитил красавицу княжну с помощью Ольги Вышгородской, для которой брак ее возлюбленного Игоря с другой женщиной был нежелателен. Темной ночью влюбленные ушли по реке, не оставив следов, и канули в небытие водного пути. А потом…
Стема вздохнул, вспоминая, что было потом.
Два дня они плыли по реке Десне, опасаясь приставать к берегу, таясь в тени нависавших над рекой деревьев, забивались в камышовые заросли, едва заслышав вдали звук уключин идущих по Десне кораблей. Светораду искали, это было так же ясно, как и то, что Перун велик. Вскоре беглецы решили уйти с реки, где постоянно ходили ладьи, а по берегам то и дело возникали вышки княжеских градов. Стема набил из лука уток в заводи и в ближайшем селении обменял их на простую одежду из сермяги[45] для Светы. Он решил обрядить ее пареньком, спрятав нежное тело девушки под грубой рубахой и портами, а бросавшиеся в глаза золотые кудри – под низкий войлочный колпак. Богатые же одежды княжны разрезал на полосы и, обмотав ими камень, утопил в темной трясине болота.
Беглецы уходили все дальше и дальше в леса. Передвигались они только ночью, пока не оказались в местах, где их не настораживала каждая движущаяся по дороге подвода, отряд витязей или местная молодежь, гуляющая в рощах вкруг поселений. И если поначалу им приходилось под покровом ночи воровать на огородах репу и капусту, а то и связку подвешенной для просушки рыбы, то в лесу Стема уже мог позволить себе развести костер, жарить над огнем сбитого стрелой тетерева или варить в обмазанном глиной туеске собранные под корягами грибы. Год выдался грибной, все стежки-дорожки пропитались его духом, да и ягод тоже хватало в зарослях, так что путникам всегда было чем подкрепиться. А переночевать они могли в шалаше или, если везло, укрывались в лесной заимке бродячих охотников.
Стема терзался чувством вины. Вот ведь, сорвал белую лебедушку, затащил в чашу, увел в дальние боры и комариные болота, заставил пробираться через бурелом, чтобы увести неведомо куда… И когда однажды он робко завел разговор, что путь их не определен, что не лучше ли ему все же отвести княжну в родной Смоленск, она вдруг так и кинулась на него рысью, едва не расцарапав лицо. Светорада плакала и кричала, что женой думала за ним уйти, а он ее будто чужачку какую обхаживает и уже, небось, пожалел, что взял…
Этого даже Стемид не смог вынести. Повалив княжну на опавшую хвою, стал целовать, глуша ее крики и плач, пока, наконец, она не затихла и не обняла его.
Вот тогда-то они и поняли, что должны быть вместе, что все у них складывается и нет ни усталости от блуждания в дебрях, ни страха быть обнаруженными. Они словно клинок и ножны, созданные друг для друга умелым кузнецом, имя которому – Судьба.
А между тем уже подходил месяц желтень,[46] ночами становилось все холоднее, начинало дождить, и Стема не на шутку встревожился, когда его милая стала прихварывать в пути. Она-то, конечно, храбрилась, шутила, проказничала: то запрыгнет Стемке на спину с поваленного дерева, то полезет целоваться измазанными соком лесных ягод губами, – однако в пути все больше уставала, глухо покашливала, а под вечер очередного дня просто осела под дубом, закрыв потускневшие глаза и тяжело забывшись. Стема уложил ее голову себе на колени и взмолился, обращаясь к богам. А утром, не успел Стема еще и воду в горшке разогреть, чтобы напоить слабо постанывающую под шкурами девушку, как из зарослей к ним вышел волхв.
То, что перед ним стоит служитель богов, не вызывало у Стемы никаких сомнений. У старца была длинная борода, на поясе висели амулеты, в руках – длинный посох с резной совой на набалдашнике, а в глазах – глубинная мудрость. Волхв почти не обратил внимания на засуетившегося парня, не отвечал на его вопросы и даже, казалось, не заметил того, что Стема схватился за рукоять ножа при его появлении. Старец просто подошел к Светораде, положил узловатую темную ладонь на ее чело, прислушался к ее хриплому дыханию, оглядел покрасневшее, покрытое бисеринками пота лицо и, оглянувшись на Стемида, укоризненно покачал головой:
– Совсем замучил девку, недотепа. А ну-ка поднимай ее и иди за мной.
Оказалось, что невдалеке располагалось жилье волхва – покрытая корой полуземлянка, притаившаяся среди вековечного бурелома, будто нора зверя. Зато внутри было вполне уютно: бревенчатые стены увешаны шкурами, на полках какие-то крынки, земляная лежанка устлана сухой травой и накрыта вполне чистыми меховыми полостями, а по центру, под вытяжкой, – очаг на обмазанном глиной возвышении. Жить можно. Вот они и остались тут после того, как волхв напоил девушку каким-то отваром, намазал снадобьями и, тепло укутав, наказал не тревожить, чтобы она набиралась сил. Сам же отправился в лес, так и не ответив на вопросы Стемида.
