Благосклонная Рахиль велела служанкам подать им сытный ужин. Светораду больше всего впечатлил слоеный пирог из тончайшего теста, воздушный, точно кружева, и начиненный вкуснейшей рубленой голубятиной, приправленной перцем, сахаром и корицей. Как же она отвыкла от столь изысканных кушаний! От плодов, которые хазары умели сохранять свежими с прошлого урожая. Вкушая сладкие персики, абрикосы, большие круглые яблоки, Светорада заметила, что у Рахиль отменный аппетит. Молодая иудейка ела почти вдвое больше княжны, которая в какой-то момент просто уже не могла проглотить ни кусочка и лежала, откинувшись на мягких подушках, наслаждаясь кратковременным уютом и негой. Рахиль же продолжала поглощать один кусок за другим, облизывая свои холеные пухлые пальчики. Неудивительно, что она так раздалась вширь при ее малоподвижном образе жизни. Рядом с этой толстухой тоненькая а хрупкая Светорада выглядела едва ли не подростком.

Еще Рахиль поведала Светораде, как обстояло дело с походом русов к Хазарскому морю. Оказывается, отряды Игоря осели в стране Арран[153] где захватили богатый город Берда и ведут с местными мусульманами нескончаемые войны.

Говоря все это, Рахиль не переставала потчевать Светораду светлым хазарским вином, легким и игристым, которое Светорада, привыкшая к кислому кумысу, пила с явным удовольствием, пока совсем не захмелела. Может, поэтому она забыла про осторожность и, проникшись к доброй Рахили доверием, неожиданно попросила, чтобы та замолвила за нее словечко своему отцу. Мол, не мог бы он помочь ей освободиться от печенежского брака и за вознаграждение отправить в Смоленск, где состоит посадником ее младший брат Асмунд?..

Рахиль внимательно выслушала, и ее темные, немного навыкате глаза неожиданно сузились до щелочек.

– Как вас понимать, милая Медовая? Вы ведь сами сказали, что брак с ханом Таштимером был одобрен вашим старшим братом. Да и зачем моему отцу осложнения с непредсказуемыми печенегами, когда даже охрану Саркела несет один из их отрядов? Причем, как мне ведомо, главой этого печенежского отряда является сын вашего нынешнего мужа.

Похоже, эта приветливая иудейка знала куда больше, чем хотела показать.

И, вероятно, Светорада слишком расслабилась в этих уютных покоях, забыв, что иудейки хорошие подруги, пока это не задевает их интересов.

Она медленно поднялась. Ее голова чуть кружилась после выпитого вина.

– Вы правы, Рахиль. Я, конечно, рада встрече, но не желаю, чтобы у вашего отца были хлопоты, если мой супруг, обеспокоенный моим долгим отсутствием, переполошит весь Саркел. Так что прощайте. И молите своего мудрого Яхве, чтобы он простил вам грех попытки убийства. Ведь сам хаджиб Аарон поведал мне, как некогда вы хотели отравить меня, только бы заставить Овадию бен Муниша жениться на вас.

Она выходила, чувствуя на себе недобрый взгляд растерявшейся Рахили. Однако забыла о ней, едва миновала ворота Саркела и оказалась среди людей хана Таштимера. Похоже, о ней уже стали беспокоиться, даже Сагай, проходя мимо, негромко заметил:

– Не стоит испытывать терпение своего мужа, Медовая. Но сам Сагай был разочарован. Он-то надеялся, что его бывшая невольница останется среди своих. Ведь говорила же, что царевна. И Сагай поверил в это, когда сегодня слуги Медовой сообщили, как ее увезла с собой дочь тудуна. А выходит… Сагай не мог сказать, что выходит, однако понял: раскрасавица Медовая вернется в становище. Сагай втайне надеялся, что с ее помощью сможет устроиться на почетную службу в Саркеле, но, в то же время, ему было хорошо при мысли, что эта женщина с золотистыми глазами будет, как и прежде, принимать в стадах хана окот, готовить вкусную еду и проходить мимо него с ребенком на руках. Зато хан Таштимер был сам не свой от счастья, когда Светораду привезли к его юрте.

– Небо и землю перевернул бы ради тебя, моя Медовая!

От него несло псиной, он обнимал ее так, что у Светорады болели ребра. Ночью, когда хан насытился ее телом и заснул, она отвернулась и долго лежала без сна. В ее душе поселилась тоска. Неужели все, что ей остается, – это по-прежнему кочевать со степняками? Неужели ее удел – обитать в юрте, где никогда не выветривается запах кислятины, доить коров, готовить пищу для половины становища, править возом да ублажать по ночам старого мужа? Никто не знает, где она, никто не найдет ее тут, даже Ольга, которая вряд ли догадывается, что ее новоиспеченная подруга спасла маленького княжича ценой унижения и рабства. Но нельзя позволять себе отчаиваться. Ведь жизнь на этом не заканчивается. И однажды… Она не знала, чего ждать от этого однажды.

Род Таштимера продолжал кочевать. Громыхали повозки с войлочными юртами, пронзительно скрипели тяжелые деревянные колеса, и шестерки быков, запряженные парами, протяжно ревели, когда погонщики опускали на их спины длинные кожаные бичи. Среди метелок ковыля бойко сновали суслики; высоко в небе, чуть шевеля крыльями, парили коршуны, сытые, равнодушные к легкой добыче. Жаркое солнце палило вовсю, выжигая степные цветы и травы, оставляя в живых самые стойкие растения – полынь и ковыль. Изнуряющая жара не давала передвигаться днем, поэтому, едва солнце поднималось к высшей своей отметке, караван останавливался в любом месте, будь то открытая степь или водоем, у которого можно было напоить скот. Путь продолжался вечером до самого захода солнца, на привал укладывались в полной темноте, а утром, едва небо начинало светлеть, вставали и двигались дальше. Светорада часто правила кибиткой мужа, а порой проезжала верхом вдоль кочующего рода на подаренной ей Таштимером белоногой бурой кобылке. Во время стоянок хан иногда брал с собой на охоту молодую жену; его восхищало, как ловко она держится в седле, как отлично стреляет из лука. И хотя почти все женщины печенегов умели обращаться оружием, и с детства были наездницами, Таштимер не переставал дивиться, что эта иноземка не уступает степнячкам. К тому же хана умиляло, как она оживлялась во время лова, какой становилась радостной и веселой. Доставлять ей радость стало для него отрадой. Как и обнимать ее по ночам, одаривать, оберегать. С потаенным стыдом он вдруг понял, что ее радость несет отраду и ему самому. Странно…

Однако и Таштимер, и другие печенеги заметили, что после Саркела Медовая изменилась. Она часто бывала то резкой и раздражительной, то, наоборот, задумчивой и равнодушной ко всему. Вот только сынок Глеб ее заботил. После того как мальчик переболел прошлой зимой, он никак не мог оправиться, был слабым, почти не рос, и его хрупкое тельце часто сотрясалось от резкого сухого кашля. По совету шамана Светорада поила его жирным козьим молоком, давала целебные травяные отвары, однако кашель продолжал донимать маленького княжича, что служило причиной постоянных волнений молодой женщины.

– Ничего, солнышко его подлечит, – утешала Светораду ханша Ырас. – Вон один из моих сыновей, Яукилде, тоже в детстве был болезненным, а потом какой батыр из него вышел! Теперь Яукилде сам стал ханом, и многие смелые воины просятся к нему в кочевье, ходят с ним в набеги. Далеко идет молва, что само небо покровительствует Яукилде, ибо ни один из его походов не был неудачным.

Светорада была уже наслышана об этом Яукилде, которым родители очень гордились, но особого интереса не проявляла. У нее вообще как будто пропал интерес к жизни. Сменялись дни, похожие друг на друга, как одинаковые степные холмы, складывались в месяцы, и Светораде порой казалось, что она всю жизнь куда-то движется по этим бесконечным просторам.

Однако постепенно Светорада стала замечать, что степь меняется. Меньше стало ковыльных метелок, больше разнотравья. Иногда трава была такая высокая и густая, что доставала до конского брюха. Тяжелые кибитки кочевников увязали в ней, высокие колеса без спиц скрипели, оставляя в нетронутой почве глубокие колеи. И больше стало оврагов и балок. Здесь степь уже не была сплошным травяным морем, кое-где виднелись островки-рощицы, где вечером так хорошо было отдохнуть под густыми раскидистыми деревьями, настоящими исполинами, стволы которых не смогли бы обхватить и два человека. Светорада вслушивалась в их шум. Дубы! Они так напоминали ей о Руси!